"Николай Михайлович Почивалин. Ольга Ивановна (рассказ)" - читать интересную книгу автора

войду, он либо улыбнется, либо голос подаст. Если уж невмоготу - хоть
головой пошевелит. А тут - ну, ничего тебе! Окликнула - вздохнул только.
Самое это плохое, когда человек такой. Без всякого интереса, без БОЛИ.
Болезнь тут вдвое сильнее становится - накинется и уж не отпустит, пока
напрочь не загрызет... Ты чего, мол, приуныл? О чем думаешь? "Скорее бы,
говорит, отмучился, что ли. Все равно никому не нужен". И так это у него
горько-горько вышло!..
Нет, вижу, тут кроме докторов да лекарств еще чтото надо. Слово
какое-то. Чтоб ухватился он за него. Как слепой вон за палку. Либо за
плечо другого. И подумать еще не успела, какие это такие слова должны
быть, а они уже сами нашлись. "Да как, говорю, у тебя язык повернулся
сказать такое - никому не нужен! Мне вот первой нужен!.." Покосился:
"Зачем?" - "Да затем, что люблю я тебя, глупого! Понятно тебе это?" Говорю
и сама, помню, верю в то, что говорю. И его жалко, и себя, с чегото так
жалко стало, что слезы брызнули!..
Ольга Ивановна произносит все это спокойно, строго, и только поблекшие
щеки ее густо краснеют.
- Сколько оно, оказывается, значит, это слово - любовь-то.. Ведь
вот-вот только глаза у него стылые были, пустые. А тут вроде ожили,
засветились. Не верят еще, а светятся. Что-то в них прямо наружу рвется!
"Правда?"
А неужели, мол, сам не видишь, что правда? Только потому, что больной
ты, первая сказала. А так бы никогда не сказала. Сквозь землю бы скорее
провалилась, чем сказала!.. Глажу ему волосы - прижался щекой к ладони и
ресницы сжал. А они мокрые и прыгают. Да как глаза откроет - большущие,
ясные-ясные такие. Смотрю на него и, поверите, не узнаю: такой он вдруг
красивый стал!..
Ольга Ивановна тихонько покачивает головой.
- Да... Всю ночь я тогда над ним просидела. Все рассказывала, как
хорошо станет, когда он поправится, война кончится. Как вместе будем.
Думала уж, отстояла я его, загородила... Забудется, постанывать начнет,
когда прибредится что, а очнется, увидит, что я рядом, и опять улыбнется.
Чисто-чисто так, как ребенок вон малый!..
А перед рассветом - как побледнеет, и глаза закатываются. При мне в
операционную взяли, а назад-то в палату уже и не завезли. Последнее слово,
что от него услышали, мое, говорят, имя было. Оля...
Короткий зимний день идет к концу, недавно еще голубоватые тени за
окном резко темнеют. Полный впечатлениями услышанного, я машинально
смотрю, как расплываются по стеклу морозные фиолетовые узоры, и вижу
где-то там, за ними, славное открытое лицо Леши с немыслимо черными
густыми бровями, а рядом с ним - Ольгу Ивановну. Не ту, юную и порывистую,
которая осветила последние часы моего товарища и которую я никогда не
видел, а нынешнюю: немолодую, облокотившуюся на стол и сосредоточенно
трогающую пальцем пульсирущую на виске жилку...
- Тогда-то только жалела его. А теперь иногда думаю - правда любила...
В предельной незащищенной правдивости Ольга Ивановна коротко
взглядывает на меня, задумчиво договаривает:
- Любила, похоже, в нем того, кого так и не встретила...
Словно устыдившись самого прекрасного в человеке - душевной тонкости,
Ольга Ивановна виновато вздыхает.