"Николай Михайлович Почивалин. Шашлык по Никитычу (рассказ)" - читать интересную книгу автора

говорить об этом было необязательно. Никитыч. опробывая, тщательно
прожевал кусок - у него-то зубы были хотя и стальные, да не свои, - охотно
объяснил:
- Да-к не подвезли их, помидорки. Нешто я забыл!
- Взял бы да сам сходил - по-молодецки. Не за морем.
- И сходил бы, ноги не заемные, - все так же охотно согласился Никитыч.
- Да ведь прикинь ты: два километра туда, два обратно - в самый раз бы
мясо сейчас и резал. А ты ведь велел к сроку.
- С ними-то и есть понятнее, с помидорами, - продолжал настаивать,
бурчать Иван Петрович и пренебрежительно кивнул на миску с огурцами. - Не
то что с этиЧаи перестарками...
- Эти у меня - тут, с грядки. Отходят уже, знамо дело, - миролюбиво
принял Никитыч упрек, подавая второй шампур.
Председатель был человеком размашистым, решительным, а под настроение и
несговорчивым.
- Ну-ка, Слав, скатай на огороды! Отбери там с десяток, которые
поспелее.
Кремовый председательский "уазик" резво сорвался с места; стараясь
снять какую-то общую неловкость, заминку, Иван Петрович грубовато пошутил:
- Похож, жирком ты тут обрастаешь, Никитыч. На отшибе-то.
Сухие морщинистые скулы Никитыча слабо порозовели.
- На моих жирах рубаха, как на веретене, крутится. - Он помедлил,
колеблясь, что ли, и досказал, чуть усмехнувшись: - А на тебе - разве что
не трещит.
Действительно, голубая блескучая рубаха плотно облегала налитое,
грузноватое тело Ивана Петровича; он добродушно хохотнул:
- Дерзишь, старый? Давно я, понимаешь, втыков тебе не делал! - И,
подмигнув мне, - приглашая вместе пошутить, посмеяться, - поддразнил еще:
- Ну, чего ж молчишь? Еще, может, что скажешь?
Скулы Никитыча снова слабо окрасились.
- Давай скажу - коли уж сам просишь... Он, - Никитыч пошевелил седыми
бровями, кивнул, показал на меня, - он у нас вроде свой. Опять же, срамил
ты меня при нем - значит, при нем же и ответить можно. Я не скажу - кто ж
тогда другой тебе скажет?
- Ну-ка, ну-ка! - кажется, уже раскаиваясь, по инерции подталкивал Иван
Петрович и взялся за бутылку. - Давай-ка еще по одной - для храбрости.
- Не стану. Я и первую-то от уважения только.
Ясные светло-ореховые глаза Никитыча задержались на круглом, улыбчивом
и несколько напряженном лице председателя - пытливо, с интересом. - Давно
ты, Петрович, в зеркало на себя не глядел?
- Сказанул! - с каким-то облегчением засмеялся Иван Петрович. - Да
каждый божий день! Как бреешься, так и любуешься.
- И чего видишь?
- А чего там, кроме образины своей, увидишь?
- Кривое тогда твое зеркало. Петрович. Обличив видишь, а чего надо - не
замечаешь. В душу почаще глядеться надо.
- Она у меня и так на виду. Всем открыта. - Иван Петрович подержал
граненый стаканчик, махом, одним глотком, опорожнил его. - Стопки и той
никогда тайком не выпил. Так что, Никитыч, какая у меня душа была, такая и
осталась.