"Сергей Подгорный. Свидание (Авт.сб. "Взгляд с нехоженой тропы")" - читать интересную книгу автора

какая-то женщина (Кукин не мог ее видеть из-за тесноты) вдруг начала
обвинять в этом мужчину лет сорока, затиснутого на металлический поручень,
ограждающий первое от двери сидение. Тот не мешал: это было ясно всем, кто
мог его видеть, и Кукин, сморщившись от чужой глупости, хотел было
замкнуться на своих мыслях, но голос женщины невольно притягивал внимание,
настораживал и заставлял стремиться что-то понять. По голосу женщины
чувствовалось: ей все равно, закрыта или открыта злополучная дверь, на уме
у нее что-то другое, неотвязное; она насильно будит в себе негодование и в
то же время не может заставить себя замолчать, хотя чувствует, что ее
настойчивость уже кажется странной, что симпатии на стороне этого
черноволосого, на редкость уравновешенного мужика. И вдруг на очередное
добродушное уверение, что он не мешал и не мог мешать двери, она сказала
то, _другое_:
- Да, да! Стал там, всех уже...
Это было так неожиданно, вздорно и грязно, что Кукин почувствовал, как
у него от стыда начинают краснеть щеки, но мужик оказался еще выдержаннее
и умнее, чем он предполагал: секунды на две растерянно задумался, а потом
рассмеялся, сводя все в шутку:
- Ну и теща... К такой только попади. Не завидую я вашему зятю...
"Хорошо - мужик попался умный и спокойный, как стог. А если бы на его
месте случайно оказался я?.. - содрогнувшись от омерзения, подумал Кукин.
- И - главное - за что?.. про что?.."
Этот нелепый, настойчиво лезший в сознание случай на время вогнал
Кукина в скверное настроение, в размышления о мерзостях жизни и напомнил
еще один подобный и тоже в троллейбусе.
На сидении, повернутом к задней площадке, сидели двое: он и она. Лет им
было по двадцать пять - тридцать, вид имели обтрепанный и замызганный,
было видно, что они давно осточертели друг другу до потери последнего
уважения; красноватая рожа парня, общее выражение грубости чувств и
побуждений на ней ясно говорили о его образе жизни и давнем, крепком
пристрастии к спиртному. "Живет, чтобы пить..." - глубокомысленно и
брезгливо подумал Кукин. Впрочем, и его подруга выглядела не лучше. Она со
сдерживаемой жадностью ела гранат, обсасывая зернышки, словно леденцы, и
глядя завороженно-тупым от удовольствия взглядом в пространство перед
собой.
Кукин поставил портфель и, взявшись за поручень, отвернулся к окну.
- Жре-от... - с непередаваемо мутной, давно скопившейся и ничтожной
ненавистью вдруг сказал краснорожий. - Ишь, жре-от... Вон она что
купила...
Было видно, с каким наслаждением он бы сейчас избил, истоптал ногами
свою подругу, но в троллейбусе было нельзя, и он только повторял, не в
силах остановиться, несмотря на взгляды:
- Жрет... Ишь, как жрет...
А она, понимая, что сейчас он ее не тронет, тупо-блаженно улыбаясь,
только быстрее обсасывала зернышки...
Эти незваные воспоминания родили тихую и мучительную тоску, неясную
сначала и самому Кукину.
Он начал всматриваться в себя, в свою жизнь.
Все, как будто, было хорошо, лучше, чем у многих: ровные отношения с
женой, прекрасный сынишка - на редкость смышленый, веселый, непоседливый;