"М.Н.Погодин. Черная немочь" - читать интересную книгу автора

приветное слово. Легким румянцем покрылось просиявшее чело юного гения,
которому сама благая мать-природа внушила великие вопросы, плод вековых
трудов и опытов, задачу человеческой жизни, - который доселе в неведении
великих, могущественных сил своих, с лютым червем сомнения в сердце влачил
унылую жизнь среди всех возможных препятствий. Он стал говорить свободно и
величественно, как будто вдруг упали оковы с его духа и он переселился в
другую высшую сферу. Счастлив священник! из уст помазанного человека, в
цвете его сил, в первую высокую минуту его самопознания услышал он чудную
повесть его жизни, как она представилась вдруг его чистому воображению! Мы
можем передать здесь читателям только слабое эхо.

------------------------

- Младенцем, на коленях у матери, сидел я, говорят, не как другие дети;
иногда уставливался глазами по целым часам на какой-нибудь предмет, как
будто думая о нем, иногда смеялся так долго и приятно, что никто не мог
смотреть на меня без удовольствия, и даже сам суровый отец мой улыбался
невольно. Никто не слыхал от меня крику: всегда послушный, исполнял я с
какоюто радостию всякое приказание. Рано пробудилось во мне любопытство, и
лишь только стал я понимать чтонибудь, как и начал расспрашивать домашних
обо всем, что попадалось мне на глаза; они не знали, куда деваться от моих
изысканий. Надевали ль на меня новое платье, я спрашивал, из чего оно
сшито, откуда взята материя, как она делается, кем, где, из чего; подавали
ль кушанье на столе, мне хотелось узнать, как оно приготовляется, из каких
снадобьев, где берут сии снадобья, когда ввелось оно в употребление.
Ответами никогда почтя я не был доволен, и задолго еще до истощения моих
вопросов меня заставляли умолкать, и я, с досадою, голодный, принужден был
прибегать к догадкам и умозаключениям. В детских играх редко принимал я
участие, но напротив любил делать, чем скучали другие: так на осьмом,
девятом году для меня приятно было, хоть я и не понимал тому причины,
смотреть, смотреть долго на синее небо, осыпанное блестящими звездами, - на
месяц, который в туманную осеннюю ночь светлым шаром катился по небу через
тонкие облака, - на реку, как она с шумом и белою пеною бьет всякую
преграду на пути своем, течет извилинами далеко, далеко и теряется наконец
вдали, чуть видимой.
На девятом году, отслужив молебень Козьме и Дамиану, отдали меня учиться к
нашему прежнему дьякону. Скоро я выучил азбуку и понял склады; как удивился
я этому искусству разнимать каждое слово на его составы и опять складывать,
и писать, чтоб всякой вдали понимал наши неслышные речи! Как человек мог
выдумать это, часто размышлял я с собою и тотчас поверил своему учителю,
который сказал мне, что первые слова написаны были богом, давшим Моисею
десять заповедей на горе Синайской. Переход от письма к печати казался для
меня не столь мудреным, хоть я и чувствовал большее удовольствие, рассуждая
с собою, каким образом человек постепенно дошел до этого остроумного
изобретения.
Меня посадили за часовник и псалтирь. Других книг запретил давать мне
батюшко, говоря, что я могу избаловаться от них, отвыкнуть от дела и
набраться грешных мыслей. Здесь перервались мои новые удовольствия: я не
понимал почти ничего из читанного; дьякон не толковал мне пли толковал так,
что растолкованное казалось мне после еще мудренее, наказывал больно, если