"М.Н.Погодин. Черная немочь" - читать интересную книгу автора

я не выучивал наизусть скучных уроков, - даже иногда за то, что выговаривал
слова не так, как напечатаны они в книге, а как произносятся в просторечии,
- и во мне поселилось непреодолимое отвращение от такого учения. Сидя у
него за указкою и пером, над непонятными книгами целый день до вечера, я
скучал, голова моя тяжелела, ум тупел, и даже в свободное время я не мог
уже ни о чем думать, ничто уже не доставляло мне удовольствия. Усталый, в
изнеможении, приходя домой, я бросался па постель и спал непробудным сном
до нового истязания. Родители мои заметили это, хотя никогда я не смел
жаловаться, и, желая сберечь мое здоровье, решились взять меня чрез два
года от дьякона, тем более что я выучился уже хорошо читать, писать,
считать. Как я был рад! насилу вырвался я из этой душной темницы! Опять я
дышал свободою, думал, делал, что хотел, и месяца через два оправился
совершенно.
Батюшка стал брать меня в город и приставил к лавке. Сначала я очень
полюбил эту суету, этот шум, это разнообразие. Беспрестанно видел я перед
собою новые лица, возрасты, звания. С утра до вечера народ кипел в рядах. ,
У всякого была нужда, но всякой мог и удовлетворить ее. Эта приятная
возможность напечатлевалась на лицах. Все было довольно, радостно,
счастливо. Я и сам принимал участие в общем действии и полною рукою оделял
приходящих потребными вещами. Одному отмеривал полотно, другой подавал
ленты, третьего снабжал платками. В наших лавках есть всякие товары,
начиная от самых высоких и дорогих до самых низких и дешевых, от толстого
затрапеза и посконной холстины, за которыми приходила к нам нищая старуха,
боявшаяся передать одну полушку за аршин, до тонкой дымки, которую покупала
знатная красавица, готовая без торгу заплатить вдесятеро против настоящей
цены. Для меня приятно было уставлять их рядом в моем воображении. Какая
длинная, длинная лестница! Какие частые, почти сходные между собою ступени,
и какая чудесная разница на краях! Я долго и с большим удовольствием
учился, на что в какой вещи должно смотреть преимущественно, на каких
фабриках, из каких материалов она приготовляется, из каких иностранных
городов получается, когда на нее бывает большее требование, в чем состоит и
от чего зависит ее доброта или изъянность.
Так протекли два года. Когда я все понял, когда нечего уже было узнавать
мне больше, - видя пред глазами всегда одно и то же, я перестал принимать
попрежнему живое участие в торговле, стал равнодушным; но каким ужасом
вдруг объято было мое сердце, когда однажды нечаянно представилась мне
мысль, что всю жизнь свою до гроба, до гроба должен я буду проводить
одинаково, покупать, продавать, продавать, покупать. Я обомлел...
Неужели бог сотворил меня только для того, - стал я думать успокоившись,
- чтоб я торговал, чтоб на пятидесятом году моей жизни стал тем же, чем был
в шестнадцатом?
Не может, быть. Если все следующие тридцать лет
моей жизни будут похожи на один день, то зачем мне и
жить их?
Животное, правда, пребывает всегда в одном
состоянии; но разве я, человек, похож на животное?
Нет. Я могу думать, говорить, выбирать, наслаждаться, знаю добро и зло,
истину и ложь, мне нравится красота и противно безобразие, я переношу в
себя всю природу.
В этом, впрочем, не может еще состоять главное мое отличие: ведь я все это