"Радий Погодин. Черника (Рассказ) (детск.)" - читать интересную книгу автора

- Кто тут? - шепнуло над ним громко, как крикнуло. Он узнал голос
жены.
- Это я, Клавдя. Тише ты, тише. Я, Петр...
Жена ахнула, соскочила с крыльца, долго не могла нашарить его на
земле, а когда нашарила - ткнулась в него лицом.
- Петя! Убитый... - Она видела их, убитых, ползущих уже по ту сторону
жизни и остывающих лицом в земле. - Петя, Петя... Как же я без тебя, я без
тебя буду-у?..
- Тише ты, тише. Чего ты колотишься, живой я.
"Раненый", - подумала она облегченно, но тут же сердце ее упало
вновь.
- Небось раненый. Вся кровь вытекла...
- Целый я, нераненый, - прошептал он. - Только ты тише.
- Да я шепотом, иль не слышишь?
Слова "целый, нераненый" летали вокруг ее головы и не проникали в
мозг. Потом она ухватила их смысл, но тут же забыла, почувствовав
тревожными руками, как дрожит и сжимается его тело. Она повторила вслух,
чтобы наконец осознать их, эти слова:
- Целый, нераненый... - И спросила удивленно, словно ребенок
спросонья: - Чего ж ты тогда в избу не идешь?
- Да тише ты. Опасался, может быть, немцы в избе, может, еще кто.
- Никого, - сказала она. - А чего же сейчас не идешь?
Он поднялся и, как тень фонаря на ветру, метнулся к двери.
Она зашла в избу вслед за ним, все еще не понимая, как это - "живой,
нераненый", и, думая только об этом, зажгла лампу. Слабый синий огонек с
красной окаемочкой замигал, как бы сбивая темноту вокруг себя в густое
черное масло. Она подняла лампу, приблизила свет к его лицу - заросшее,
измученное лицо, и щеки провалились, и глаза провалились, и в черных
яминах глаз мука, боль и еще что-то, прячущееся и пугающе-жалкое.
- Это я, - сказал он. - Я.
Она поставила лампу на шесток и припала к Петру. От его гимнастерки
пахло болотом. Он наклонил голову, прижался губами к ее теплому темени.
Глаза его, привыкшие к темноте, различали кровать широкую, на которой он
спал до войны с женой, а сейчас спит, посапывая, пятилетний сын Пашка,
различили еще не разрушенный войной уют, а только оскудевший как бы - ни
занавесок на окнах, ни портретов на стенах, ни фотокарточек, а вот пол
чистый, а на нем чистые половики.
Жена поставила на стол чугун сноровисто и бесшумно, отрезала от
начатого каравая кусок хлеба, толстый, какой и полагается мужику.
- Щи, - прошептала она. - Горячие. Умойся сперва. - Налила горячей
воды в рукомойник и стояла возле Петра с полотенцем.
Он мылся, и горячая вода и тепло избы входили в него, и голова у него
кружилась, будто от пива.
Сын на кровати шевельнулся, забормотал во сне. Мужик отстранился от
рукомойника и, не стряхнув воду с рук, ушел за печку и там затаился. Жена
осталась стоять с полотенцем в руках. Мысли складывались в ее голове в
тоскливый испуг: "Может быть, это не натурально, может быть, мне все
приснилось, и, продолжая спать, я стою тут, как дура, с полотенцем".
Жена успокоила сына, Петр снова вышел.
- Напуганный я, - сказал он. - Да и незачем ему знать.