"Радий Погодин. Где леший живет? (Рассказ) (детск.)" - читать интересную книгу автора

По ночам старику Савельеву кажется, будто старость, отделившись,
ложится рядом и лежит неслышно, лишь изредка, скрюченная ревматизмом,
пихает его, проникая на короткое время внутрь, или наваливается на грудь,
и старик заходится в кашле. Даже лежащая рядом, она жует его душу беззубым
ртом и хихикает: "Не было у тебя никого... Не было..."
Но иногда, словно чистые капли из чистых слоев земли, просачиваются в
старика видения, отмывают одряхлевшую память и озаряют ее болью, которая
заглушает боль тела.
Не в доме он жил возле города Эрфурта - на конюшне. В доме он был
всего один раз - полную горькую-горькую ночь.
Видит старик кирпичный дом с кирпичными большими сенями. Позади дома
разомкнутым прямоугольником, под один рост, кирпичные тоже, на фундаментах
из полевого тесаного валуна, стоят скотный двор, амбар и конюшня с
выгороженными в них помещениями для телег, машин и приклада.
Хозяйка имения фрау Марта. Или фрау - короче. Старик Савельев
произносил слово "фрау" с ухмылкой - на русский вкус оно кажется
незначительным, предназначенным для насмешки. Зато в имени Марта есть
строгость и есть талант.
Двадцать коров у нее, свиней столько же. Кур, гусей и другой птицы
много. Три битюга-мерина, широкоспинная кобыла и один жеребец беговой. Со
скотиной и птицей справлялись три немки-батрачки и немец-работник,
больной, рыхлый, непригодный для несения военной службы. Как он доил
коров! Быстро, чисто и ласково.
Старик Савельев находился при лошадях.
Старость жует старикову память, да нет у нее зубов. Она слизывает и
глотает крошки. Старик не помнит, было дерево посреди двора или было оно
перед домом - громадная липа с черным стволом. А Марта! Разве может
старость справиться с Мартой! Старик Савельев помнит ее ресницы, помнит ее
всю.
Марта была родом из восточных земель, знала немного по-польски.
Служанку в доме не держала и, хотя по достатку могла сидеть барыней, брала
вилы - выгребала навоз из коровника, и доила, и ездила в поле сама на
жнейке и на косилке. И работала, работала, в землю глядя, и по двору шла с
опущенной головой, словно стыдилась или, может, боялась неба.
В субботу Савельев запрягал жеребца в беговые дрожки: она уезжала в
церковь - в лаковых туфлях, в шелковой юбке с оборками, в шляпе с коротким
жестким пером.
Один раз он заметил, что Марта на него смотрит из глубины комнаты. Он
кивнул ей и засмеялся - она взгляда не отвела. Голый по пояс, он
разваливал клином корявый дубовый корень. В глазах его, перед тем как
ударить кувалдой в головку клина, загоралась сгустившаяся сила, в горле
сам по себе возникал храп. И когда, задержав дыхание, он бросал кувалду на
клин, эта сила вспыхивала в нем жаркой зарей, и словно гром сотрясал тело,
и губы у него бледнели. А когда рвались волокна дубовой коряги, когда она
раздавалась, постанывая и потрескивая, он стоял над ней, слабый,
грустящий, не бил зря - ждал.
Из разорванных клином дубовых плах Савельев вытесал немецким неловким
топором, приладив к нему новгородское топорище, две короткие скамейки с
прогибом.
Марта любила сидеть на этих скамейках.