"Помпеи нон грата" - читать интересную книгу автора (Грошек Иржи)

Книга IX Каллиопа

А на самом-то деле что мы знаем о городах, женщинах и литературе? Есть два ответа на этот вопрос – сократовский и досократовский. Сократики скажут: «Я знаю, что ничего не знаю!» – и гордо пойдут себе дальше с высоко поднятой головой, мол, даже Сократ признавался в своем невежестве, а мы, извините, ничуть не хуже. Правда, лукавый философ любил вводить людей в заблуждение, но идиоты приняли на вооружение сократовский тезис в голом виде, а срам до сих пор прикрывают газеткой. Мол, гляньте, чего в передовице написано: «Сократ – дурак!»

Что же касается досократиков, то здесь надо быть начеку и ждать неадекватной реакции. Я тоже терпеть не могу, когда ко мне лезут с вопросами – что я по этому поводу думаю. Во-первых, вы ужаснетесь, а во-вторых, мое мнение будет отброшено, как погрешность, и совершенно не повлияет на результаты ваших исследований.

Потому что мне неприятна сама идея – вывести среднестатистического человека и ориентироваться на него в своих социальных фантазиях. И надо заметить, у этого недоноска нет никаких желаний, а только потребности – жрать, спать и так далее, и безо всякой надежды на этикет. Он чавкает и рассуждает, что вчерашний бестселлер был понаваристей, и становится страшен в своих предпочтениях, словно стоглавая гидра с одним ненасытным брюхом. И пусть его тридцать вторая пасть кривится от сарказма и говорит тридцать четвертой, что нынче бестселлер пошел мосластый и можно им подавиться, но остальные проглотят за милую душу и только причмокнут от удовольствия.

Так что да здравствует погрешность! Иначе города становятся пресными, женщины – неинтересными, а не к ночи помянутая литература превращается в продукт потребления и не задерживается во рту, как долгоиграющая барбариска для эстетического обмусоливания.

Кстати, одна моя знакомая доводила мужчин до истерики своими вопросами: «А вам для чего это знать?» И создавалось впечатление, что если она ответит, который теперь час, то ее предадут анафеме за разглашение ужасной женской тайны. Конечно, я могу ошибаться, а дамочка попросту выясняла, с какими целями к ней подвалил тот или иной мужчина, но в целом я готов заявить следующее…

МУЗА (надиктовывает). ЧЕМ БОЛЬШЕ Я НАХОЖУСЬ В КАКОМ-НИБУДЬ ГОРОДЕ, ВСТРЕЧАЮСЬ С РАЗНЫМИ ЖЕНЩИНАМИ И КОПАЮСЬ В ЛИТЕРАТУРЕ, ТЕМ ОТЧЕТЛИВЕЙ ПОНИМАЮ, ЧТО ИМЕЮ ОБ ЭТИХ ПРЕДМЕТАХ САМОЕ СМУТНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ!

Мы вернулись в Санкт-Петербург первого сентября в полном составе: Юлия Феликс, Исида и я. Только боцмана здесь не хватало, но его, слава богу, оставили где-то под Адлером, как Юлия Цезаря, при делах – сторожить машину и караулить катер…

Из аэропорта мы приехали на такси в Катькин садик, или на площадь Островского, где в доме архитектора Басина я проживал до поры до времени. Поднялись ко мне на четвертый этаж, зашли в квартиру и бросили вещи, можно сказать, на пороге.

– Хоть шаром покати! – с восхищением отозвалась Юлия Феликс о моей прежней жене и ее утилитарных способностях. – Полная переработка семейного счастья!

– Я же предупреждал, что паразитка вывезла всю, понимаешь, мебель, – пробурчал я.

– А как ее звали? – ехидно спросила Юлия Феликс. – Аня-Таня? Или Таня-Аня?

– А теперь-то какая разница? – индифферентно заметил я.

– Мне для статистики, – охотно пояснила Юлия Феликс. – Вдруг подвернется подобный случай, так я буду знать заранее, что там ничего больше нет.

– А вы помните похороны Чингисхана? – поинтересовался я.

– Увы, – развела руками Исида. – Не знаю, как остальные, но я в этом вопросе ни ухо ни рыло…

– И ни горло-нос! – поддакнула Юлия Феликс.

– Так вот, – быстренько подытожил я, покуда Юлечка и Сидулечка не затеяли очередную перепалку, – нашего Чингисхана похоронили с пустыми руками, мол, с чем я пришел в этот мир, с тем же и ухожу.

– Но гроб-то ведь был? – осведомилась Юлия Феликс. – А тут даже скворечника сколотить не из чего!

– Ну почему же! – не согласился я. – На кухне еще остался какой-то реликтовый стол и такой же стул.

И все посмотрели в разные стороны: Исида – куда-то вдаль, Юлия Феликс – на потолок, а я – скромно – на свои ноги.

– А вы обратили внимание, как мы разговариваем? – вдруг спросила Исида. – Все время с какими-то выкрутасами!

– Ты имеешь в виду – высокохудожественными? – уточнила Юлия Феликс. – Что же… Во всем виноват писатель! Я бы давно обложила его по матери, да совестно перед российской словесностью.

– Тогда ты первая принимай душ, – предложила Исида, – как потерпевшая.

– Не вижу логики, – заметила Юлия Феликс. – Одни интриги, одни интриги…

Она открыла свой чемодан, достала оттуда банные принадлежности, сказала «черт!» и пошлепала по направлению к ванной.

– Прямо по коридору, – счел нужным проинструктировать я.

– Не беспокойся, – ответила Юлия Феликс. – Здесь трудно заблудиться, и, что хорошо – никто не выскочит из-за шкафа…

– Потому что его нет, – закончил я.

– А ты здорово соображаешь! – удивилась Юлия Феликс и скрылась в ванной.

Обычно в подобных случаях радушный хозяин кричит вдогонку что-то про чистое полотенце, синее, белое или зеленое, но я не вспомнил – какого оно цвета и в каком пространстве находится.

– А теперь перейдем к главному, – сказала Исида, как только мы остались одни.

– Прямо по коридору, – повторил я.

Но снисходительная Исида сделала вид, что не расслышала, а ведь могла бы обидеться и обозвать меня дураком. Вдобавок откуда я знаю, что для нее главное.

– Меня беспокоит, кто и где будет спать, – пояснила она.

– Ну, это просто, – обрадовался я, что можно вернуть старый должок. – В нашем распоряжении имеется кухня, она же камбуз, и две разные комнаты – большая и маленькая. И можно спать где угодно, потому что матрас надувной один. Я предлагаю сегодня залечь в маленькой комнате. Вы – по краям, а я – в середине.

– Размечтался! – донеслось из ванной, после чего там включили душ.

– Как ни странно, она права, – согласилась Исида.

– Потому что вы глупые и ограниченные женщины, – возразил я.

– В смысле компактные? – уточнила Исида.

– Среднестатистические, – подчеркнул я. – А также угнетенные Тертуллианом! Вам говорят, что матрас надувной один, а вы сопротивляетесь.

– Мы негодуем, – возразила Исида. – Почему ты выбрал самое теплое место?! В середине! И при чем здесь какой-то Тертуллиан?!

– Писатель и богослов, – снова подчеркнул я. – Он ввел в обиход семь смертных грехов, а я их объединил! Во всяком случае два – прелюбодеяние и разврат.

Конечно, я мог добавить, что в двадцать первом веке уже не вижу значительной разницы между вероотступничеством, идолопоклонством и богохульством, а еще один грех – обман – считаю писательским ремеслом, но так получилось, что мы с Исидой заговорили сперва о разврате, и я сосредоточился на этой теме, дабы не растекаться мыслью по древу.

– Мне кажется, что Тертуллиан не уважал чувств неверующих, – брякнул я, но без особой надежды, что Юлечка и Сидулечка все-таки воспользуются моим эмоциональным предложением и лягут «по краям».

– А тебе не кажется, – спросила Юлия Феликс, выходя из ванной, – что число твоих жен равняется семи грехам?

Одно полотенце она накрутила на голову, а в другое обернулась сама.

– Во-первых, ты злонамеренно ошибаешься, – заметил я. – У меня было пять жен, исключая присутствующих. А во-вторых… Где ты взяла чистые полотенца, да вдобавок в таком количестве?

– С собой привезла, – сказала Юлия Феликс. – У меня ведь была гостиница… А вы по-прежнему обретаетесь в коридоре?

– Мы выясняем расклад сил, – пояснила Исида. – Мужских и женских… К тому же я опасаюсь идти на кухню без моральной поддержки.

– Я бы тоже одна не рискнула, – поддакнула Юлия Феликс. – Ингмар Кляйн не считается.

– Да я и сам туда захожу редко, – присовокупил я и осторожно заглянул в комнату, что побольше. – Вы не поверите, девочки, но тут появился мой любимый диван. Наверное, сам вернулся.

– Соскучился, – предположила Юлия Феликс. – Или у бывшей жены совесть прорезалась.

– И, как всегда, не вовремя, – пробурчал я, потому что с одним надувным матрасом все было куда как определеннее.

А теперь опять непонятно – кто и где будет спать и в каком составе.

– Надо отнять у нее ключи, – постановил я по поводу бывшей жены. – Чтобы она тут больше не шлялась и не лезла в мою личную жизнь.

– Действительно наглость! – поддержала меня Юлия Феликс. – Вначале диван, а потом и сама вдруг вернется. Такие действия бывших жен надо пресекать на корню! А холодильник она оставила?

– Это святое, – безапелляционно заявил я.

Потому что жены имеют привычку со мной разводиться летом, а где мне прикажете охлаждать пиво сразу же после раздела имущества?

– Так что пойдемте на кухню и предадимся веселью и чревоугодию! – важно предложил я на полных правах хозяина холодильника. – И как мы додумались затовариться по дороге из аэропорта?!

– Ну, до этого было несложно додуматься, – хмыкнула Исида. – Как только нам встретился первый рекламный плакат, ты сразу же объявил, что дальше никуда не поедешь, покуда основательно не затоваришься.

– А разве я виноват, что пиво и девушки нещадно эксплуатируются в рекламе?! – удивился я. – А у меня возникает непроизвольное слюноотделение.

– Да, – согласилась Исида. – Ты жертва! Только на том плакате были одни девушки.

– Зато много, – припомнил я. – Что и вызвало резонанс!

И, подгоняемый этими разговорами, я подхватил пакеты с провизией и поспешил вместе с Юлией Феликс на кухню, тогда как Исида достала из чемодана два полотенца и отправилась принимать душ. Как будто нельзя выпить пива, а после плескаться в собственное удовольствие.

– Так ты решил, что две жены одновременно – это лучше, чем пять по очереди? – невинно спросила Юлия Феликс, шурша пакетами.

Я заполнял холодильник бутылками с пивом и потому ответил не сразу, чтобы не сбиться со счета.

– Странно, – заметил я, изучая срок годности, указанный на бутылке. – Почему девять муз только приветствуются, а две жены не поощряются? Вот я, мужчина, затюканный музами, ответственно заявляю, что бардак все равно один! Ведь на самом-то деле не имеет значения – сколько, а важно – как.

– Только не заливай мне про затюканных мужчин, – попросила Юлия Феликс. – И по-моему, чем больше муз, тем меньше от такого поэта проку.

– Это сугубо женский взгляд на вещи, – возразил я. – Женско-собственнический!

– Ну что же, – пожала плечами Юлия Феликс. – Поживем – увидим. Во всяком случае, мне не жалко… А какие гарантии?

– Полная свобода совести, если она есть! – продекларировал я. – Кстати… Ты говоришь о чем?

– А ты о чем? – уточнила Юлия Феликс.

– Ваша нынешняя жена сообщает, что не настаивает на продолжении брачных отношений по христианскому обряду, – растолковала Исида.

Она заявилась на кухню в таком же комплекте из двух полотенец, как Юлия Феликс. И поэтому выглядела как древнегреческая богиня в короткой тунике.

– Нехорошо подслушивать, – покачал головой я.

– Да я и не думала, – отбрехалась Исида. – У нас ретранслятор. И все, что ты говоришь, мгновенно передается от Юлии Феликс мне, а от меня – Юлии Феликс…

– Прямо не женщины, а какие-то киборги, – поежился я.

И надо заметить, что за время нашей непринужденной беседы Юлия Феликс успела вымыть посуду, протереть реликтовый стол и приготовить салат, а я только выпить пива, зато полторы бутылки.

– У нас, к сожалению, мало времени на бардак, – сообщила Юлия Феликс весьма деловито и попросила Исиду: – Достань из морозилки лед.

– Это еще зачем? – насторожился я. – Не понимаю…

– А что надо отключать холодильник, когда уезжаешь в отпуск, ты понимаешь? – ласково осведомилась Юлия Феликс.

– Нет, – честно, но с вызовом в голосе признался я. – И куда вы теперь хотите засунуть лед?

– В мартини. – Юлия Феликс развернула последний пакет и показала мне купленную по пути из аэропорта бутылку. – А ты на что надеялся?

– От вас можно всего ожидать, – пробурчал я. – Тогда почему у нас мало времени на бардак?

МУЗА. ТУТ, БАРИН, НАШИ ПУТИ РАСХОДЯТСЯ. ДАЛЬШЕ ПОЙДЕШЬ ОДИН…

– Потому что этому дому надо устроить капитальный ремонт, – сказала Юлия Феликс. – И чем раньше, тем лучше…

– О каком капитальном ремонте ты говоришь? – уточнил я. – Ясное дело, что все мужчины бабники и пропойцы, и если их на этом поприще обескуражить, то всю освободившуюся энергию они направляют в литературу. И пишут, и пишут разную дребедень, а ведь в бабниках больше толку, чем в литераторах, не говоря уже о пропойцах…

– Я говорила о доме Трагического поэта, – перебила меня Юлия Феликс, – что находится на моем участке земли и только разрушается в запустении. Я думаю, что тебя пора переселить в отдельно стоящее помещение. Как злостного нарушителя девяти с половиной заповедей. Ибо сказано: не прославляй, не восхищайся, не цвети, не пой, не танцуй, не чувствуй, не обожествляй, не беснуйся, не голоси и не хлопай женщин по попке!

– Вот так так! – нахмурился я и мысленно распрощался со своей каморкой на втором этаже. – И что я тогда буду делать в этом доме Трагического поэта?

– Предаваться поэтическому вдохновению, – фыркнула Исида.

А могла бы и промолчать, негодяйка. Вот кто подначивал этого «гладиатора» устроить бардак в борделе?!

– И, чтобы тебе не было скучно, – добавила Юлия Феликс, – и не возникало соблазна снова пройтись по девочкам, мы разделим неделю на количество дней!

– Как это? – заинтересовался я.

– А сейчас увидишь, – пообещала Юлия Феликс и обратилась к Исиде: – Ты что выбираешь – вторник или четверг?

– И то и другое! – вольно определилась бесстыжая Исида, да еще и откинулась развратным образом на спинку стула.

– Будь осторожнее, – предупредила Юлия Феликс. – Он очень древний, того и гляди развалится…

– Кто?! – взъерепенился я.

– Стул, – сообщила Юлия Феликс. – А я тогда выбираю среду и пятницу!

– Да вы ополоумели! – взбунтовался я. – Или хотите сказать, что четыре раза в неделю я буду вынужден заниматься сексом?! И непосредственно с вами?!

– Сам напросился, – отрезала Юлия Феликс. – Ведь одной жены тебе не хватало! А теперь у тебя их две! И целых три дня для свободного времяпрепровождения! Или ты недоволен?

– Я просто хотел напомнить, что жены это тебе не девочки, – пояснил я.

– Ну что же, – ответила Юлия Феликс, – мне остается только посочувствовать. А станешь возникать, пригласим и третью жену, чтобы тебя не посещали мысли о девочках в субботу и воскресенье! Так что займись-ка лучше ремонтом…

Спорить было бессмысленно. Поэтому я демонстративно покинул этрусский атрий, где состоялся этот беспрецедентный разговор, и пошел поглазеть на дом Трагического поэта, для общего понимания возникшей проблемы. А может быть, и дилеммы: послать всех сестер к чертовой матери или проигнорировать. Потому что с женой необязательно заниматься сексом, ведь можно прикинуться наполовину больным и до утра читать Геродота.

Итак, в двенадцать часов пополудни я вышел в сад, плюнул на дом Трагического поэта с приличного расстояния и отправился прямиком в кабак, благо он находился буквально рядом. И поэтому в пять минут первого я наливал себе первый бокал фалерна и размышлял о судьбах римской интеллигенции, что не может спокойно заложить за галстук у себя дома.

А заниматься бумагомаранием надо на склоне лет, когда нет никакой возможности и выпить бочку, и обнадежить пятьдесят девушек, ну разве что – пощипать. Мол, у дедушки руки загребущие, глаза завидущие, словом – не проходите мимо! И что я хочу сказать начинающим литераторам: берегите потенцию смолоду, тогда и на старости лет порадуетесь. А то неудобно смотреть на немощные мемуары. Что может о нас подумать подрастающее поколение, когда в академических сочинениях нет бравых примеров из личной жизни?!

Короче говоря, трезвый мужчина упирается рогом в какую-нибудь проблему, а даже слегка подвыпивший – находит ее надуманной! И как только я осушил первый бокал, то почувствовал целый ряд преимуществ, что сулило мне проживание в доме Трагического поэта. Во-первых, никаких тебе вазочек! А во-вторых, никаких цветочков! И в-третьих, покуда я находился в кабаке и дегустировал за бокалом бокал, у меня образовался философски настроенный собутыльник, который тоже поплевывал на проблемы в порядке их поступления. И едва мы уравнялись в своем настроении – выпить море, я задал неактуальный вопрос:

– А чем вообще занимаетесь?

– Предохраняю скалы от столкновения, – охотно ответил он.

– Симплегады? – уточнил я.

– Их, – заверил он.

– И как вы это делаете? – заинтересовался я.

– Качаюсь вместе с ними, – поведал мой собутыльник.

– А пьете для пущей синхронности? – не унимался я.

– Вот именно, – подтвердил он. – Дабы войти в резонанс.

Тут он решил, что от слов пора перейти к делу, и стал совершать колебательные движения из стороны в сторону, не забывая при этом таращиться во все глаза на далекие симплегады.

– Но если скалы столкнутся, – заметил я, – у вас появится шанс протрезветь.

– А что толку в таком реализме? – возразил мой собеседник, не прекращая свои безобразия. – Что толку в таком реализме, – повторил он, – где скалы стоят на месте, где у каждого человека две руки, две ноги и одна жена…

– Вы просто не понимаете своего счастья, – горько ухмыльнулся я. – Намного хуже приходится человеку, у которого две жены.

– И что же здесь плохого? – удивился он. – Они же не сталкиваются?

– Между собой нет, – согласился я. – Но мне все равно перепадает.

– А для чего же вы шляетесь между ними? – озадачился собутыльник. – И проявляете чудеса акробатики. Ну, значит, судьба ваша такая – вечно летать между скалами белым голубем и защемлять себе хвост.

– А тут вдобавок меня одолели музы… – пожаловался я.

– Я что-то не понял, – развел руками мой собеседник. – Кто в конечном итоге вас одолел? Музы или жены?

– Точно не знаю, – ответил я. – Я еще нахожусь в творческом поиске.

– Пора заканчивать эти поиски, – посоветовал собутыльник. – И начинать качаться…

Тут он снова продемонстрировал, как это делается надлежащим образом.

– Вы ведь писатель? – осведомился он.

– Какой-никакой! – подтвердил я.

– А значит, способны в любой момент написать «Vale!», поставить точку и праздновать победу здравого смысла над графоманией! – резюмировал мой собеседник. – Я видел много литературных деятелей, что так и поступали: два месяца пишут, а два вибрируют… Войдите с ними в резонанс!

– Сейчас времена не те, – возразил я. – Статуи прежних литературных кумиров, можно сказать, довибрировались и попадали со своих постаментов, а просто взять и поставить «Vale!» я не могу – читатели таких слов не поймут и обвинят в скотоложстве. Ну или в чем-нибудь похуже… Короче говоря, черт его знает, что им взбредет в голову.

– Это какие-такие читатели? – поинтересовался мой собутыльник. – Которые даже Пушкина не читали? «…Потолковать об Ювенале, в конце письма поставить vale…» Да и какая вам разница – обвинили, не обвинили, когда вы поставили точку и уже качаетесь во всю ивановскую! Ну и пусть не входят с вами в резонанс! А пребывают в гармонии с окружающей литературой.

– Они просто очень озлоблены, – пояснил я, – нынешние читатели. Ведь раньше дела обстояли как? Собиралась банда литературных подонков и диктовала свои условия – какого писателя можно читать, а какого в бараний рог заворачивать. А после недавнего землетрясения всех бросили на произвол судьбы. Писателей развелось, как тараканов – они-то всегда выживут, а вот читателей заметно поубавилось.

– Их потравили новой литературой, – поддакнул мой собеседник.

– Давайте не будем столь определенны, а скажем «современными препаратами», – предложил я. – Или «пиаром». Тоже ядреная штука для разгона демонстраций, должен вам доложить, все мозги вышибает напрочь! Вдобавок литература осталась какая была, но мнения у читателей разделились. И нынче уже немодно поставить книгу на полку и похвастаться дефицитным товаром, а считается сверхостроумным заявить о собственном идиотизме под видом личного мнения. Ведь это позорище, когда говорят, что приключения Дон-Кихота Ламанчского – наискучнейшая книга всех времен и народов, а Вася Ляпкин – наоборот, великолепный автор.

– Да где же взять столько Гомеров?! – ухмыльнулся мой собеседник. – Для беспробудного книгопроизводства.

– Надо не брать, а понимать, – возразил я, – что Вася Ляпкин пишет руками. А его поклонники читают глазами. То есть ни в том, ни в другом случае мозг не задействован. И можно здесь говорить о продажах, но оставьте в покое литературу.

– Это ваше личное мнение? – с ехидцей спросил мой собеседник.

– Ну разумеется, – подтвердил я. – Но я на нем не настаиваю и в прениях не участвую. Это мое впечатление.

– Импрессионизм, – кивнул собутыльник. – А вот у меня складывается впечатление, что все лежит в руинах, а тут выезжает некий писатель на белом росинанте и декламирует свою поэму «О погибели Трои»! Я безотносительно, – быстро добавил он.

– Я тоже, – признался я. – Просто размечтался… Кстати, я так и пишу: день вдохновения, а за ним день редактуры.

Тут мы многозначительно помолчали, чтобы оценить ущерб от наших разговоров. Но, к счастью, никакого ущерба не было.

– Ну, если в конечном итоге день на день не приходится, – заметил мой собеседник, – то выпьем за среднесуточный уровень литературы! И чтобы читатель не опускался ниже ватерлинии!

– А вы по-прежнему сторожите катер? – осведомился я, как только мы сдвинули и опрокинули кубки.

И скорее всего, упомянутая ватерлиния пробудила во мне такие сложные ассоциации.

– Да, – не стал отпираться мой собеседник. – По-прежнему сторожу… Наш «Арго» всегда на плаву и готов отчалить! И хорошо, что напомнили, – мне пора!

Он быстро допил свой бокал, поспешно откланялся и в полной гармонии со своими симплегадами отбыл восвояси.

«Ну и хитрец этот боцман!» – подумал я. Но мне все-таки удалось выяснить, где этот прохиндей достает спиртное, и даже выпить с ним за аргонавтику!

Удовлетворенный подобным выводом, я решил, что больше в кабаке мне делать нечего и пора отправляться на боковую. Ведь главное – это собственный бок, а где его пристроить – дело второстепенное. Вот почему я выбрался из триклиния и направил свои стопы к дому Трагического поэта. Но первый раз промахнулся и попал в бассейн, что оказался в саду на моем пути. Конечно, закралось подозрение, что Юлечка и Сидулечка специально этот бассейн передвинули для моего быстрейшего протрезвления (слово-то какое – сразу и не выговоришь), однако значительных земельных работ, что неизбежно возникают при переносе бассейнов с места на место, мною обнаружено не было, и поэтому я отбросил всякие мысли, аккуратно прицелился и попал в дом Трагического поэта со второго раза.

Да вот несчастье – споткнулся о чемоданы Юлии Феликс и скопытился прямо на пороге. А если учесть, что эти тяжеленные аксессуары порядком мне надоели, то можно представить, с каким удовольствием я принялся их пинать и приговаривать: «Вот тебе! Вот тебе!» Покуда не повредил себе ногу. И тогда, разуверившись в справедливости, я открыл чемоданы Юлии Феликс и вытряхнул все содержимое на пол. И как только сил хватило?! Потому что мудрый Эзоп ничего не записывал, а тут понавываливалась (тоже неподходящее слово) целая груда бумаги, состоящая из моих сочинений и черновиков! Чтобы им пусто было!

«А кто меня надоумил заняться литературой?!» – с негодованием подумал я.

После чего расшвырял свои рукописи как можно живописнее и окончательно распоясался.

– Музы, равняйсь! Смирно! – заорал я неважно кому. – На первый-второй рассчитайсь!

И конечно, мое вопиющее поведение не могло не привлечь внимания.

– Явился, – отметила Юлия Феликс.

– И вовсю качается, – поддакнула Исида. – Не рановато ли?

– Отставить разговорчики! – снова развозникался я. – Как обращаетесь к трагическому поэту?! Ваша задача вдохновлять и восхищаться! Вдохновлять и восхищаться!

– Вы, батенька, свои старорежимные замашки бросьте! – посоветовала Юлия Феликс.

– А то что?! – уточнил я.

– А то допрыгаетесь, – пояснила Исида. – Будете вдохновляться видами из окна!

– Великолепно! – заявил я. – Мне как раз не хватает описаний природы. И кстати, я знаю древнее заклинание против муз!

– Это еще какое? – удивилась Юлия Феликс.

– VALE! – страшным голосом прокричал я.

После чего завалился на свой любимый диван и потерял всяческий интерес к литературе.