"Владимир Покровский. Метаморфоза (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

фикса стреляли? Ты превращаешься в холодный, каменный и очень больной зуб.
Боль... ее описать невозможно, да и не нужно ее описывать, тем более что я
ее пересилил и способности соображать в тот момент не потерял. Я замер,
будто бы зафиксировали меня целиком. Я упал в скульптурной позе, и
здоровая нога сразу заныла.
Но вот что я еще помню и до сих пор не могу понять, было ли это просто
галлюцинацией, или я потом себе все навоображал да задним числом
"вспомнил", а может, приснилось когда, а может, и в самом деле что-то
такое тогда со мной приключилось. Ведь действительно, очень странный был
выстрел пальцем. Я помню еще один выстрел, после приземления, почти сразу,
когда я только-только стал скульптуру из себя изображать. Я помню: сбоку,
из-за угла, кто-то в черном плаще с блестками и в черной с блестками шляпе
и еще с таким длиннющим шарфом почти до колен, появился на секунду и тоже
на меня свой палец наставил. И губами неслышно сказал: ба-бах! И сверкнул
будто луч, но совсем с другой стороны, и тоже будто в меня попали, но вот
куда? И луч фикса, сама понимаешь, не сверкает, это не световой луч.
Чувства все-таки начали отказывать, и сквозь желтые зигзаги перед
глазами я едва различал убийцу. Тот внимательно и с испугом поглядел на
меня, потом вернулся к Копернику, мешком лежавшему на придорожной траве,
наклонился над ним, обшарил карманы. А у меня никакого с собой оружия не
было, я вообще мог бы голыми руками взять этого сосунка, не то что с
оружием, но закаменелое туловище, страшно тяжелое, приковало меня к земле,
сплющило болью; здоровая нога тянулась к земле, и стоило отчаянных усилий
держать ее на весу, в самом дурацком положении.
Из-за угла, словно сквозь вату, послышались приближающиеся голоса.
Очень будничный треп. Вспыхнул низенький фонарь на перекрестке, освещая
пешеходам дорогу, - а я и не заметил, что наступили сумерки. Юнец
выпрямился и не оглядываясь опрометью кинулся в противоположную сторону.
Я осторожно опустил здоровую ногу и принялся истошно орать. Боль
удесятерилась.
А дальше я помню смутно. Помню, как меня укладывали на носилки, как в
нескольких сантиметрах от лица мигала операционная лампа, и врач говорил:
"Вот сволочи!". Помню, как начала оттаивать левая половина тела - еще в
машине, - а меня держали, потому что я рвался соскочить на ходу, как уже в
больнице подносили к моей голове небольшой шлем-усыпитель, а мне он
представлялся мнемомаской оригинальной конструкции и мне совершенно
почему-то необходима была мнемосвязь с Метрополией, до чего-то я
догадался. И как мучительно собирался я с мыслями, как вспоминал уроки
знакомого космолома, бродяги с очень пятнистой репутацией и невероятной
биографией, о том, что надо делать, когда тебя хотят усыпить, а ты имеешь
основания возразить, и как я хотел обмануть сон, и вялый, еще не совсем
оттаявший, дождавшись одиночества, пытался совладать с телом, которое
вдруг стало чужим, и встать, и пройти к двери, и отшатнуться, увидев
дежурную за ярко освещенным столом, потом перебраться к окну, заглянуть
вглубь двадцатиэтажной пропасти, и собраться, и перебороть слабость, и
перекинуть ногу через подоконник. Не помню, совершенно не помню, как
спускался, практически ничего не осталось в памяти, как бежал по городу,
шокируя прохожих больничным нарядом, помню, что бежал и что остановился
только перед гостиницей на том самом месте, где удавили моего дружка и
тайного космолома, милягу Коперника, с которым не виделся до инспекции