"Борис Полевой. До Берлина - 896 километров " - читать интересную книгу автора

билеты, тяжелые мониста, цветастые платки и шали женщин - все это выглядело
необычно на фоне чинных проспектов и улиц. в архитектуре которых
господствовали позднее Возрождение и раннее барокко.
Крестьяне, приехавшие с долин и гор Западной Украины, удивленно глазея
по сторонам, неторопливо двигались по узеньким тротуарам, стояли у витрин,
располагались по-домашнему на скамейках Стрийского парка, а то и прямо на
тротуарах у стен домов и, поставив перед собой мешок с домашними припасами,
постелив рушник, раскладывали на нем всякую снедь, резали хлеб, сало, грызли
лук, жевали помидоры.
Звучала украинская, русская, польская речь.
Ну, а вокруг этого дорожного указателя, стиснутый со всех сторон
старинными домами с барочной вязью на фронтонах, бурлил базар, напоминающий
питерские барахолки первых послереволюционных лет. Город выбрасывая на него
все, что могло найти покупателя. Рядом с босяцкими лохмотьями лежали
старинные гобелены. Дивной работы охотничий рог в серебряном окладе и ржавые
утюги. Деревянные Иисусы и девы Марии перемежались с разудалыми голыми
девицами венской базарной работы. Предметы аристократического быта
соседствовали со ржавой скобяной дрянью. Особенно запомнился мне тогда в
этой густо гомонящей толпе высокий старик в котелке, в темном пальто до пят
и в калошах. Он прижимал к груди бюст Гинденбурга с отбитым носом.
- Кто же его возьмет? Кому он здесь нужен, Гинденбург?
Старик поднял на меня большие черные глаза, в которых отлично уживались
и вековечная скорбь и сегодняшние тревоги.
- Зачем так говорить: кто возьмет? Всякий товар находит своего
покупателя. Пан офицер не знает этого?.. Напрасно. Это таки так...
И вот я снова во Львове пять лет спустя. Четыре страшных года
гитлеровской оккупации. Стою у дорожного указателя, стрелки которого
нацелены на все стороны света. Он тяжело ранен, этот указатель. Осколок
снаряда пробил его чугунный столб, и он покосился. Пули оставили две
пробоины на стрелке, указывающей на Краков. Столб цел, а Львов? Если пять
лет назад он, готовясь к Народному собранию, напоминал пожилого бодрого
аристократа, ждущего гостей к праздничному столу, то теперь выглядел
одряхлевшим старцем, только что поднявшимся с койки после тяжелой болезни, -
так он обветшал и облупился за годы войны. Только яркие и новые немецкие
вывески лезут в глаза, как сыпь, не сошедшая после болезни.
Столб-указатель хотя и раненный, но стоит. И на стрелке, что устремлена
на северо-запад, на той самой, где записано "Берлин 896 километров", кто-то
по-русски и очень отчетливо вывел мелом: "Ни фига, дойдем!" Сказано даже
крепче, выразительнее, но, готовя эти дневники к печати, я вынужден был
заменить одно чересчур уж соленое слово.
Старая площадь затянута дымом и пуста. Летний жаркий ветер гоняет по
ней какие-то бумаги, серый шелестящий пепел. С западной и южной окраин
доносится канонада, а когда ветер дует с той стороны, слышна и перестрелка.
Но у столба стоит маленькая краснощекая девушка в солдатской форме, так
сказать всунутая в огромные кирзовые сапоги. Дирижируя красным флажком, она
пропускает колонну запыленных танков и машин с пехотой. Они спешат туда,
откуда слышится канонада. Впрочем, слово "дирижирует" в данном случае я
употребил неправильно. Она просто стоит, молодцевато вытянувшись, показывая
путь в том направлении, куда нацелена и стрелка дорожного указателя. На
северо-запад. На Берлин, до которого еще 896 километров. Лишь изредка