"Георгий Полонский. Был у меня друг (Мемуары) " - читать интересную книгу автора

Не мешало бы на все времена запомнить: наскоки на великого Льва -
прелюдия опасного свинства.

4.

Писательство - профессия, в общем-то, работающая на природный
эгоцентризм: очень уж мышцы самолюбия постоянно напряжены. Среди нас
уникальны люди с призванием разогревать чужой талант, лелеять его и
проталкивать вперед. Быть бескорыстным импресарио чужого таланта. Это даже
не всем понятно в нынешнюю эпоху: с какой это стати Икс трубит о
незаурядности Игрека? Из одной мафии, что ли?
В нашем институте было литобъединение по имени "Родник"; руководить им
доверили доценту Залесскому. Он возглавлял кафедру советской литературы -
кому же еще пестовать молодые, так сказать, побеги этой литературы? Но нужно
отдать ему справедливость: вполне бездарно общался с нами доцент. При нем
инакомыслие студентов вынуждено было шутовски притворяться наивностью,
плохой осведомленностью, а после его Ц У - оно и вовсе набирало в рот воды.
Втройне это должно было относиться к Камилу, вчерашнему ссыльному из города
Джамбула. И ведь не было за его плечами нормальной средней школы -
"ремеслуха" была, а сразу за ней - университеты Гулага. Если бы не те умницы
и эрудиты из числа зэков, которое трогательно пеклись об его просвещении,
нельзя было бы и помыслить о филологическом факультете. Но там ему
подсовывали случайно не изъятый тюремщиками роман "Боги жаждут" и с голоса,
без имени автора, предлагали заучивать стихи Николая Гумилева, а как
методически правильно разбирается "Муму" или что такое суффиксы - этому
Гулагпросвет не учил же!
Сейчас мне надо как бы отмотать пленку назад, чтобы для читателя тот
случай не перескочил в другое время: Камил - еще не признанный лидер нашего
кружка, на Хемингуэя он еще не замахивается... Больше того: он внутренне
съеживается, когда столичные студенты роняют такие словечки, как "имажинизм"
или "контрапункт". Тот же экзистенциализм, уже помянутый, нелегально входил
в моду тогда, и кто-то хвастал способностью выговорить его не запнувшись.
Подобно чеховскому герою из "Учителя словесности" Камилу казалось позором,
что он - единственный и последний в своей среде, кто не читал "Гамбургскую
драматургию" Лессинга; скоро он убедится, чудак, что не читало большинство,
а читавшее меньшинство не поняло, что никакой Лессинг роли тут не играет...
Но пока - томят его ущербные комплексы, - так вот, дело было именно тогда.
Собрался на чтения и разборы собственной продукции наш "Родник". С моей
точки зрения, руководящий доцент всегда бубнил примерно одно и то же; но в
тот день он как-то особенно противно, с повадкой Прокруста или гробовщика,
прикладывал свою соцреалистическую рулетку к нежным и горьким стихам Олега
Чухонцева, к такому рассказу Володи Войновича, который не стыдно печатать и
теперь. Выходило, что самое пленительное, самое живое у них - оно-то как раз
и непригодно! И Камил не смог вынести этого. Он встал. Он смотрел на главу
кафедры, которому суждено еще не раз принимать у нас экзамены, и об являл
ему совершенно непримиримо: на самом деле, М.П., непригодны вы... да-да,
именно вы-то и непригодны... слухом и чутьем к искусству природа обделила
вас...
Ручаюсь, что дословно было произнесено следующее:
- Если вы ничего, ну совсем ничего не понимаете, - так уйдите лучше