"Юрий Дмитриевич Полухин. Улица Грановского, 2 " - читать интересную книгу автора

ненужностью, приготовиться к ней нельзя. Вдруг пересекается черта, которую
не перейти, не понять сердцу живому: был человек, - нет, не был, а есть до
сих пор, потому что столько связано с ним, еще связано - плотью, кровью,
мыслями, общими делами, мелкими, пусть даже неприятными заботами, - есть
он! А вот - нет. А ты-то сам - точно, есть. И ищешь:
а если бы, то... нужно было еще и... а могло быть...
Ищешь детальку, с помощью которой все можно было бы не то что изменить,
но хотя бы объяснить, а то - и оправдать. Или обвинить.
Ах, эта "деталька"! - весь мир стремительно съеживается до ее размеров
и кажется несправедливым, нелепым, как сама смерть. Деталька перевесить
может на внутренних твоих весах все самое подлинное, самое громадное.
Оставшиеся жить всегда виноваты, и вину эту искупить нельзя и забыть
нельзя. Тут важно, какой выход найдут живые из этого психологического шока.
На руках жены Амелина, Насти, так звали ее, остались двое детей и
старушка - мать экскаваторщика...
У Насти - ни образования, ни специальности и горе, как ни крепись, -
тут оно, все время рядом. Ночью проснешься, будто от толчка, и
известково-белая стена кажется черной, все-то черным-черно вокруг, день не
наступит. А он и в самом деле не наступает, потому что все дневное,
когда-то важное, даже то, чего прежде еще с вечера дожидался, стало теперь
безразличным.
Любая смерть нелепа, а такая - вдвойне, втройне.
Да и чем измерить это "вдвойне"!
Экипаж большого шагающего - шестнадцать человек, по четыре в вахту.
Решили они взять Настю к себе.
Пока - слесарем-смазчиком; по первости, как говорили друзья Витины,
"обработаем" Настю сами, а там, глядишь, привыкнет, обучится, еще и
экскаваторщиком станет, машинистом. А почему бы и нет!.. "Жизнью смерть
поправ".
Вот за таким очерком и послала меня редакция.
Но уже из рассказа Токарева, из каких-то его намеков мне показалось:
руководило экскаваторщиками не столько желание помочь женщине, детям -
хотя и это, конечно! - а сколько неизбывное чувство вины перед погибшим,
стремление преодолеть это чувство. Потому что саму Настю они вроде бы
издавна недолюбливали.
И до сих пор, хотя уж год минул, не стала она никаким машинистом:
орудует по-прежнему масленкой.
Но сейчас мне это казалось неважным: что ж, что недолюбливали, что ж,
что с масленкой! Масленка - тоже инструмент рабочий, и не в любви суть.
Главное, ими выход найден: все ж таки перешагнула жена черту, оборванную
смертью мужа,- пошла по той же прямой, хоть и обозначена она пока всего
лишь пунктиром.
Котлован и немыслимые вороха опалубки и бетона, и железных торчащих
пальцев арматурин, и нависшие надо всем жадные клювы башенных кранов,
клохтанье вибробулав и чавканье насосов - все осталось позади, я шел по
гравийной дороге к отводному каналу, который и рыли большие шагающие. По
этому каналу река, раскрутив турбины, побежит вольно, еще пенясь, белая,
перемятая всякими железами, потерявшая свое естество. Но здесь-то вода
будет успокаиваться и опять набирать синеву.
На дороге луж не было, и только гравий под колесами бегущих мимо