"Юрий Поляков. Гипсовый трубач, или конец фильма" - читать интересную книгу автора

Светлана Егоровна прятала часть водки, полученной по талонам. Зачем? Впрок,
конечно, на всякий случай, чтобы, например, расплатиться с сантехником. Ну
и, понятно, чтобы не искушать сына-сочинителя. Из книжек она достоверно
знала: писатели в пору творческого застоя могут запить, и запить так
всемирно, что мемуаристы потом только про эти загулы и вспоминают...
В нижнем буфете, закрытом на спецобслуживание, Кокотов собрал с десяток
своих литературных знакомцев, к которым не испытывал ненависти, позвал он и
нескольких издательских работников, редактировавших его сочинения без
садизма. Со стороны невесты были родители, приехавшие из Вятки и смотревшие
на дочь с недоверчивым восторгом - так смотрят на хроническую двоечницу,
внезапно принесшую домой аттестат зрелости, набитый пятерками. Было еще
несколько девушек - Вероникины однокурсницы и соседки по общежитию. Они
заливисто хохотали, стараясь таким образом скрыть зависть к подружке, столь
жестоко опередившей их в трудном искусстве мужеловства.
Имелся, конечно, и свадебный генерал - писатель Эдгар Меделянский,
создатель бессмертного Змеюрика. Он сидел за столом с тем выражением, какое
бывает у солидного отпускника, если вместо обещанного люкса его воткнули в
чулан возле сортира. Но потом классик заинтересовался самой милой из
Вероникиных товарок Ольгой и опростился до такой степени, что ближе к концу
торжества получил от девушки гулкую оплеуху, обеспечив скандал, без которого
свадьба не может считаться окончательно удавшейся.
Кстати, налегая на водку, чуткий Меделянский сразу определил ее
советское происхождение и объявил, что, будучи генетическим либералом, тем
не менее ценит застойные напитки и добывает их с большой переплатой со
специальной базы МИДа, которая обеспечивает спиртным приемы на высшем уровне
и хранит в своих недрах среди прочего легендарную царскую мадеру, именно ее
так любил Григорий Ефимович Распутин.
Кокотов, одетый в новый темно-серый костюм, старался выглядеть
благополучным, состоявшимся, даже состоятельным мужчиной и небрежно раздавал
официантам чаевые. А услыхав эти слова Меделянского, тонко улыбнулся и
многозначительно пошутил в том смысле, что у них, оказывается, общие
источники вдохновения. И вот тут-то жених поймал на себе особенный, обидный
взгляд невесты. Она усмехнулась и показала Кокотову язык, точнее, чутьчуть
высунула его из сжатых губ. Так вроде, пустяк... Но если, как говорится,
системно взглянуть на ситуацию, следует признать: именно тогда, на свадьбе,
и начался распад их брака, закончившийся длинным малиновым языком,
показанным ему во дворе Савеловского суда через много лет...
Конечно, надо было с самого начала разъяснить Веронике, что ее ждет не
глянец удовольствий, но трудная, полная лишений и самоограничений судьба
писательской сподвижницы. Однако вместо этого, обольщая начинающую поэтессу,
забросившую стихи сразу после загса, Андрей Львович пустился в туманные
рассуждения о скором мировом признании его сочинений, а также красиво тратил
отложенные на черный день сбережения. Да и свадьбу-то, честно говоря,
сыграли на остатки гранта, который фонд С эроса, введенный в заблуждение его
псевдонимом, выделил литератору Свиблову под написание детской
приключенческой повести о кровавых злодеяниях советского режима.
А ведь именно на триумф и многоязыкие переводы этой книжки, названной
"Поцелуй черного дракона", Андрей Львович всерьез рассчитывал, соединяясь с
молодой и требовательной Вероникой. Не получилось. Господи, как же орал
старый прихлебатель Альбатросов: "Это что - розыгрыш? Мерзавец! Вон отсюда!