"Григорий Померанц. Следствие ведет каторжанка" - читать интересную книгу автора

фракции был использован со всей энергией и без всякого стыда. Исчезли
фракции - и партия тоже исчезла. Исчезла опасность проникновения буржуазной
идеологии - и от марксистской идеологии тоже ничего не осталось. Только в
"Капитале" (в т. III) торчала фраза о "бесконечном развитии богатства
человеческой природы как самоцели". Никто больше не говорил (как Троцкий),
что человек при социализме достигнет по крайней мере уровня Гете и
Аристотеля. Аристотелей заменили винтики партийной машины.
А как хорошо все начиналось! Как легко было бежать в революцию в одних
чулках, оставив дома запертые отцом туфли! Такой же порыв, как за пару лет
до этого - ухаживать за подругой, больной чахоткой, с риском заболеть
самой - и выходила ее. А потом, когда Ольга Григорьевна вернулась с Колымы
(и ждала ее ссылка), подруга отказалась ее принять, боялась за мужа. Через
несколько лет Шатуновская сама пошла в гору, подруга попросилась в гости, и
Ольга Григорьевна ее не приняла. "Друзья познаются в беде". И к Хрущеву не
пошла, приглашавшему ее в гости после отставки: презирала трусость. А между
тем, чего она от него хотела? Не аргументами убедили его Суслов с Козловым -
какие они диалектики! - а чутьем: за ними стоит весь аппарат.
Впрочем, бог с нею, с политикой. Мне интереснее мораль. Ольга
Григорьевна готова была душу положить за други своя. В этом отношении она
была "анонимной христианкой". Но она не чувствовала, что красота отца,
прощающего блудного сына, выше ее королевской гордости, напоминавшей
гордость Ахматовой. И тут вспоминается мне один совсем не политический
эпизод. Я убедился на собственном опыте, что внезапное чувство причастия
бесконечности блекнет и одной памяти о нем недостаточно, надо искать, как
ежедневно причащаться своей глубине, как раздувать искру... И я дал Ольге
Григорьевне "Школу молитвы" Антония Блума. Потом спросил, как? И Ольга
Григорьевна, ничего не говоря, с неумолимой своей твердостью, отрицательно
покачала головой. Если бы она сказала: "Не очень... мне многое здесь не
нравится" - осталась бы почва для разговора, я охотно заходил бы, продолжая
такие разговоры, но кивок головой не допускал никакого диалога, никакого
изменения раз и навсегда вынесенного приговора.
Почему? Ведь она любила религиозное чувство в стихах - на этом мы и
сошлись. Но поэтическое чувство реальности Бога не затрагивало ее гордости.
Можно подумать и так: я человек, и мне дано почувствовать Высшее,
Бесконечное. Смирение - из другой сказки. Именно по глубине своей натуры
Ольга Григорьевна впитала в себя гордость не только социального, но
метафизического бунта, гордость Прометея. "Бесконечное развитие богатства
человеческой природы" в "Капитале" имеет за собой долгую традицию. Тут и
Протагор (человек - мера всех вещей), и "Панегирик человеку" Пико делла
Мирандолы, и слова Кириллова в "Бесах": "Если Бога нет, то надо самому
встать на место Божье"... Не думаю, что Ольга Григорьевна все это прочла, но
концепция бунтующего человека была рассыпана в сотнях книг, картин,
музыкальных сочинений... Вместе с инерцией рабства революционное сознание
отбросило и "ценностей незыблемую скалу", на вершине которой бесконечная по
мощи святыня, объемлющая мир своей любовью и ждущая от человека такой же
бесконечной, превосходящей все земные мерки, любви... Ждущая от человека
открытости залива океану, готовности утонуть в море света, сгореть в пламени
без дыма...
А без открытости залива океану, без опоры на Бога, стоящего над всеми
земными системами, построенными из обломков Целого, человек становится рабом