"Чесменский бой" - читать интересную книгу автора (Шигин Владимир Виленович)

Глава пятая

В то время пока корабли Елманова стояли на ремонте в Портсмуте, адмирал Спиридов с «Евстафием» и «Надеждой Благополучия» спешил вперед на всех парусах. Вот уж пропал за кормой Зюйд-Форлендский маяк. Вскоре дубовые форштевни передовых кораблей с ходу врезались в штормовые бискайские воды.

Бискай штормит почти всегда, но в период вестовых ветров в нем творится нечто невообразимое. Вал за валом в бешенстве несутся к берегу волны и, отхлынув, наталкиваются на идущие следом. Трудно передать, что делается тогда с кораблем.

Ветер ударил внезапно, он рвал паруса и гнул стеньги. Скоро с салингов линейного корабля потеряли из виду «Надежду Благополучия». Волны, подхватывая корабль, поднимали его на головокружительную высоту и, расступаясь, швыряли куда-то вниз. Компасная стрелка металась в картушке как безумная.

– Григорий Андреевич, люфт поменялся на зюйд-вестовый! – Капитан евстафиевский Круз кричал Спиридову прямо в ухо. Тот пожал плечами: какая, мол, разница.

– Прошу позволения не приводиться к ветру. Осилим! Адмирал махнул рукой: – Действуй! Круз решился на шаг отчаянный: не ложась в бейдевинд, как в подобных случаях предписано, спуститься в фордевинд. Предприятие рискованное, но каперанг в успехе маневра был уверен.

Пуча штормовые паруса, «Евстафий» мчался на юг. Борта черпали воду, в корму били настигающие волны. – На руле не зевать! – кричал капитан.

– Есть не зевать! – хрипели рулевые в ответ. – Зевать нонче недосуг, всем пузом на штуре висим!

Зажав в зубах парусные ножи, карабкались по вантам сорвиголовы-марсофлоты, резали обрывки рваных полотнищ, крепили новые.

– Александр Иваныч, обошел бы ты корабль, глянул, что в деках творится, а я пока тут догляжу! – Адмирал склонился к Крузу.

– Есть! – Грохоча по трапу коваными ботфортами, Круз скатился вниз.

В деках пушечных смрад и вонь. В наглухо законопаченные люки сочилась вода.

– Эх, Бискайка, край света гиблого! – плевались матросы.

Каперанг едва пробирался в темени среди скученных тел и разбросанных вещей. Нрав у Круза свирепый, о том последний корабельный дек-юнга знает. Зубы кулаком прочистить для него – плевое дело.

– Ишь, развалили чрева свои, – зло ругался капитан «Евстафия», расталкивая ногами укачавшихся. – Лодыри!

И вдруг замер, изумленный. Впереди, верхом на пушке, восседал матрос-артиллерист и, не торопясь, остругивая ножом с кости солонину, смачно ее жевал. От бешенства у Круза округлились глаза:

– Скотина! – затопал он ногами. – То ли время жрать теперь! Райны захотел, негодяй!

Бывшие неподалеку матросы испуганно прижались к борту в ожидании скорой развязки. Артиллерист соскочил с пушки:

– Я, ваше высокоблагородие, думаю, теперь-то и поесть солененького, может, доведется вскоростях пить много!

Общий хохот был ему ответом. Опешивший Круз невольно улыбнулся. Злость прошла.

– Смотри у меня, шельмец языкатый! – погрозил он мясистым пальцем. – Еще попадешься – велю профосу выдрать нещадно!

Проводив глазами капитана, артиллерист вытащил из-за пазухи еще один «мосол» и, залезши на пушку, продолжил прерванное занятие.

– Матрос я ражий, да язык мой вражий! Слушай присказку, ребята:

– Ну, Леха, ну, Кот-бахарь! – смеялись повеселевшие матросы. – Эко ты Круза бешеного отшил ловко!

Рискованный маневр «Евстафия» полностью оправдался, и скоро корабль вырвался из штормовых объятий. Сменившись с вахты, офицеры горячо обсуждали ближайшее будущее. Ворочаясь на своих зыбких ложах, мучились в догадках.

Офицерам, как и матросам, постоянного места жительства на корабле не положено. Отдельные каюты были непозволительной роскошью и полагались лишь адмиралам и капитанам. Поэтому ютились, кто где приткнется.

Штурманы и констапели располагались в глухой констапельской, там же размещалась и судовая канцелярия. Мичманы и гардемарины квартировали под шканцами в перегороженных досками каморках. Чтобы как-то создать в своих убогих жилищах уют, оббивали они переборки пестрым сукном. Там же, под шканцами, по правую сторону, отгораживался обычно закуток для священника да втискивался увесистый корабельный образ. Капитан-лейтенантам и лейтенантам, как старшим по чину, дозволено было спать по ночам в кают-компании.

Упираясь головой и ногами в дощатые стенки своих клетух, чтобы не вылететь из койки на качке, евстафиевские офицеры рассуждали:

– Английцам ноне не в пользу наше истребление флотом бурбонским. Не допустят они, чтобы всю торговлю в Ливорно прибрал к рукам Версаль, сдохнут, а не допустят! Посему Шуазель, министр французский, недерзнет идти с нами на спор пушечный только из-за спасения турецкой морской силы. Всякому своя шкура дороже!

Кувыркаясь на крупной океанской зыби, «Евстафий» продолжал свой путь. Едва поубавилось волнение, велел Спиридов собрать подле себя гардемаринов и мичманов, приказал денщику вынести из каюты своей величайшую ценность – Гадлеев квадрант, подаренный самим Михаилом Ломоносовым. Офицерская молодежь глядела и не дышала. Не каждый день доводится видеть столь редкостный инструмент.

– Ну-ка, – окликнул штурмана Спиридов, – тащи мне карту меркарторскую, синусы со склонениями солнечными да таблицы майеровские*. Буду сих господ обсервациям учить!

Ровно в полдень измерил он и рассчитал самолично широту, а в сумерках, измерив лунное расстояние и поколдовав над майеровской казуистикой, высчитал и долготу.

– Вот, – сказал не без гордости, – учитесь, как надо! Это вам не по прошпектам с барышнями шлындрать. Чтобы каждый из вас до прихода в воды Эгейские щелкал задачки навигацкие, аки орешки!

– Ежели люфт «мордавинд» не повернется, назавтра будем у скалы Гибралтарской! – прикинул Круз, нанеся обсервованное место на карту.

Следующим утром «Евстафий» плыл Гибралтарским проливом.

Заходить в Гибралтарский порт Спиридов отказался наотрез.

– И так уже наотдыхались по всей Европе более чем надобно, плывем прямо на Минорку! – объявил он офицерам.

Последнее время адмирал держался в стороне от всех, был, как никогда, молчалив и мрачен. Внизу в духоте каюты у него умирал сын. Младший, Алексей, не отходя, сидел подле брата, метавшегося в горячечном бреду, а сам адмирал мог позволить себе лишь изредка спускаться туда и, крепясь из последних сил, ободрять сына в его предсмертных муках. Андрюша Спиридов быстро таял ночными потами. Лекарь отводил взгляд, надежд на выздоровление не было. Умирая, первенец адмирала плакал, но не от жалости к себе, а от обиды жгучей.

– Отец! – шептал он черными, потрескавшимися губами. – За что так несправедлива ко мне судьба? Почему умираю я не в баталии жестокой, а в постели пуховой, не от ран смертельных, а от горячек проклятых? Что мог ответить отец?

В несколько дней Спиридов постарел на добрый десяток лет. Легли на лице глубокие морщины, потух взор, щедро обметало сединой голову. Есть ли на свете что-либо более горькое, чем видеть, как угасает любимое дитя?

Гибралтар прошли без задержки. На траверзе мыса Альмина разминулись с потрепанным французским судном. Опасаясь подвоха, Спиридов был крайне осторожен, но все обошлось. Судно, отсалютовав российскому кораблю спусканием марселя, проплыло мимо. Французский капитан в знак приветствия приподнял шляпу. На корме русские моряки прочли: «Адур». Имя капитана было Жан Франсуа Гало де Лаперуз и никому ничего не говорило…

И вот наконец перед «Евстафием» – Средиземное море. Адмирал велел играть сбор. Став перед строем, он обратился к собравшимся со следующими словами:

– Господа офицеры и доблестная команда! Обошед Европу, видим мы себя в водах здешних. Вам, опытные путеводы, принадлежит теперь благодарность наших сородичей. День сей будет знаменит в Отечестве нашем тем, что сыны его впервые проникли в столь дальние моря могучим флотом и победоносный флаг российский ознакомился со здешними берегами. Вам, достойные сотрудники мои, предстоят новые достохвальные подвиги. Соединим же сердца и души наши к исполнению оных.

Из письма Екатерины II Вольтеру 29 октября 1769 года: «Надеюсь, государь мой, скоро получить через Вас известие о моем флоте. Это новое зрелище в Средиземном море. Надо будет смотреть, что он делает».

Неся все паруса, «Евстафий» широко забирал ветер. У борта резвились дельфины, вдалеке маячили фелюки греческих корсаров. Корсары встречали флагманский корабль Спиридова торжественно. Окружив его, трубили они в медные сигнальные рожки, дымно палили из пушек и мушкетов, закрепленных на бортах.

Шлюпками к Спиридову прибыли их предводители: Ламбро Качиони и Псаро. Офицеры и матросы «Евстафия» с любопытством глазели на вычурно разодетых корсаров. Особенно выделялся Качиони. На первом арматоре Греции была широкая красная рубаха и подвернутые до колен широченные шаровары. За шитым золотом поясом торчало с полдюжины пистолетов и ятаган богатой работы. На голове красовался роскошный шлем с белоснежными страусиными перьями. Обуви, однако, корсары не признавали и гордо шлепали босыми пятками по палубе. Рассказав адмиралу о последних событиях в Морее, показали ему на картах опасные течения и подводные скалы, удобные стоянки и сильные турецкие крепости. Дали они и лоцмана своего наилучшего, Анастасия Марко.

– Каково вы турков щиплете и насколько боятся они дерзости вашей? – поинтересовался, как всегда, дотошный Спиридов.

– Нет мыса в Морее и острова в Архипелаге, где бы не слышали наших выстрелов, а именами нашими пугают османы детей своих! – гордо отвечали ему Качиони и Псаро.

На семнадцатые сутки плавания «Евстафий» шумно бросил якоря у обрывистых берегов Минорки. То было место сбора всей эскадры – английская крепость Порт-Магон. В тот день Спиридов лишился сына… В дневнике оставил он скорбную запись: «До сего дня еще ни один час не прошел, когда бы я без прискорбности пробыл».

Удар был тяжелый, но, увы, не последний. В Магоне догнал адмирала рескрипт с очередным выговором от Екатерины за медлительность плавания и множество больных.

А через несколько дней приплыл из Ливорно на попутной английской бригантине младший из братьев Орловых – Федор.

Из всех пяти братьев младший Федор был и самый бесталанный. В нем не было житейской мудрости Ивана и академического ума Владимира, не было и здорового авантюризма Григория с Алексеем. Даже после восшествия на престол Екатерины II, когда все Орловы получили от щедрот ее в полной мере, Федора так и не смогли приставить к сколько-нибудь серьезному делу. Историки пишут об этом обтекаемо и невнятно: «Был беспрерывно в правительствующем сенате при текущих делах». И вот теперь Алексей, забрав «младшего» к себе в Италию, решил использовать его хотя бы своим доверенным курьером. Привез Федор с собой Спиридову конверт, печатями засургученный. Кинул его на стол перед адмиралом: – Читай!

В бумаге гербовой черным по белому значилось, что с приходом в Средиземноморские воды весь флот поступал под команду графа Алексея Орлова, отныне главнокомандующего «всей экспедицией на море и на сухопутном пути». В мгновение ока Спиридов лишился всего, чем жил, о чем мечтал, на что надеялся. Отныне он становился адмиралом без флота, начальником без подчиненных.

Солнце играло бликами на подволоке каюты. Спиридов сидел, уставившись в одну точку. Случилось то, чего он больше всего боялся, – его постыдно обманули. Федька тем временем уже вихлялся по шканцам.

– Велено адмиралу вашему сдать немедля команду над флотом братцу моему! – сообщал он всем словоохотливо. Офицеры отводили взгляды – противно!

А на следующий день Орлов еще одну бумаженцию вытащил. Прочитали ее Плещеев с Крузом и ахнули разом. Сколько жили оба на свете белом, ни разу такой ерундовины не слыхали. Велел в своей бумажке Алексей Орлов на страх неприятелю именовать впредь фрегат «Надежда Благополучия» линейным кораблем, а все пинки и пакетботы, при эскадре находящиеся, – фрегатами, дабы турок устрашить и силы эскадры увеличить.

– Вот дела! – шептались в кают-компаниях. – Кабы еще и пинки в корабли линейные переделать, тогда бы турка окаянный уж точно в шальвары свои наложил!

Несмотря на смерть сына и официальное отстранение от должности, внешне Спиридов трудился как ни в чем не бывало. Ни разу ни словом, ни жестом не выдал адмирал своих чувств. По-прежнему оставался он предельно собранным и занятым с утра до глубокой ночи бесконечными эскадренными делами: осматривал с консулом Алексиано склады с продуктами, вел переговоры с британским губернатором и посланцами мальтийского ордена, лично встречал все прибывавшие один за другим корабли и суда эскадры. Собрав вокруг себя греческих арматоров, адмирал выдал им патенты на право захвата судов неприятельских. Затем наставлял их тщательно:

– Задачу вашу вижу не в пленении шебек грузовых, а в выискивании вестей знатных о флоте агарянском. Чем больше выведаете, тем легче будет нам с ним управиться. Посему не лезьте на рожон, а вейтесь за басурманином, аки ласточки за коршуном!

– Что с врагами нашими заклятыми – берберийцами – делать? – поинтересовался Ламбро Качиони. Спиридов ненадолго задумался, потом сказал:

– Разбойников африканских, ежели пакостей делать не станут, не трогать, а коль случится застать их в нападении на судно христианское, тогда бить без пощады!

Наполнив паруса свежим ветром, легкие фелюки устремились на поиски турецкого флота: Псаро – к берегам Морей, Качиони – в Архипелаг, Яни Рейз и братья консула Паниотти – с Антоном Алексиано к Дарданеллам*.

Адъютантом к себе адмирал назначил сорокалетнего греческого морехода Николая Кумани*, которого раньше держал переводчиком в мичманском чине. Во всей отчаянной плеяде греческих корсаров Кумани выделялся особо. Еще десятилетним мальчишкой, убив турецкого карателя, бежал он с родного Крита. Плавал юнгой на купеческих судах, много лет служил матросом в английском флоте, храбро сражался с турками, а затем бежал в Россию, где и поступил на флот. Кумани в совершенстве владел семью языками, но был неграмотен. Память его была феноменальной и поражала современников. Такой адъютант был Спиридову совершенно необходим.

А впереди у Спиридова были иные неотложные заботы. Адмирал умел переступить через личное ради Отечества.

«Три Иерарха» проскочил Бискай на редкость удачно, залив к тому времени уже штормил. Присоединив к себе по пути «Святой Иануарий», Грейг завернул в Гибралтар. На рейде британской крепости качались фрегаты английского командора Проби. Пригласив к себе Грейга, он за кружкой доброго грога выговаривал бригадиру:

– Экспедиция эта есть авантюра, и весьма прискорбно, что славные британские моряки участвуют в ней. Можешь поверить мне, Самюэль, что мы, англичане, еще пожалеем о нынешней нашей близорукости. Русским не место в Средиземноморье, лучше всего было бы их перетопить по дороге, но, думаю, за нас справятся турки. Флот у них весьма приличный, над его подготовкой хорошо потрудились французы, и не русским недоучкам с ним тягаться! Грейг, попивая грог, больше помалкивал. Тогда командор Проби перешел к самому главному:

– Самюэль, помнишь ли ты славного старшину Стефанса, с которым мы вместе глотали свинец при Бель-Илле? Стефан весьма сожалеет, что не смог повидать тебя в Портсмуте, и кланяется тебе.

Лицо Грейга разом окаменело, лишь бился предательски под глазом нерв.

– Что же ты не рад, старина? – засмеялся командор Френдрик Проби. – Нехорошо забывать старых друзей!

– Что ему от меня нужно? – наконец выдавил из себя Грейг.

– Стефане, если помнишь, никогда не был зловредным малым. Он и сейчас просит тебя о немногом – всего лишь регулярного извещения о планах вашей эскадры, пересылать ничего на надо, джентльмены из секретной службы отыщут тебя сами. Ну а Родина тебя не забудет!

– Я не шпион, а моряк! – отрезал капитан «Трех Иерархов», вставая.

Руки его дрожали от волнения. Чтобы не выдать себя, Грейг засунул их в карманы камзола.

– Ты же англичанин, Самюэль, опомнись! – встал рядом Проби.

Мгновение бывшие товарищи стояли друг против друга. Лицо в лицо, глаза в глаза.

– Нет, Френд, ты забыл, что я шотландец и родина моя не Лондон, всего лишь Инверкидзинг! – Тебе не будет дороги назад, предатель! – Что ж, я буду с честью служить России. Уже уходя, Грейг обернулся:

– Прощай, Френд! Как жаль, что сегодня умер мой боевой товарищ!

В Гибралтаре «Иерархов» нагнала «Надежда Благополучия», за ней следом «Соломбала» и «Венера». Пополнив припасы, бригадир нанес прощальный визит местному генерал-губернатору Бойдому, и русские корабли устремились в лазурные воды Средиземноморья.

Скоро в Порт-Магоне собралась почти вся эскадра. Невзирая на личные обиды, Спиридов денно и нощно обмысливал верный план поиска и уничтожения турецкой силы. Да не тут-то было. Алексей Орлов в очередном письме велел делить эскадру на отряды. Одному из них под началом адмирала велено было идти в греческий порт Виттуло, другому под брейд-вымпелом Грейга в Ливорно, чтобы там принять на борт самого главнокомандующего. Братца Федора Алексей Орлов оставил при Спиридове, для догляду.

Спустя несколько часов Магонская гавань опустела, там остался лишь переполненный больными транспорт «Сатурн».

В эти дни Екатерина II писала Вольтеру: «Мустафа запрещал верить в возможность прибытия моего флота в Средиземное море. Он говорил, что это слух, распространяемый неверными для устрашения служителей Магомета. Блистательная Порта, несмотря на свою блистательность, не отгадала этого…»

Пока Первая русская Средиземноморская эскадра пробивалась через шторма к берегам Греции, далеко на востоке посреди бескрайних степей создавалась Азовская флотилия.

Тянулся к Дону бесконечной вереницей работный люд. Шли целыми артелями: мастеровые и кузнецы, конопатчики и плотники, парусники и канатчики. Вдоль Азовского побережья, рискуя угодить под татарские пули, лазили дотошные гидрографы адмиралтейств-коллегий. Осматривали старые причалы, замеряли глубины, описывали берега и отмели.

Алексей Сенявин уже побывал зимой 1769 года на Дону и в Таганроге, но пребывание то было непродолжительным. Едва командующий Азовской флотилией покинул Петербург, как сразу там застопорилась вся работа. Пришлось ему вскорости возвращаться и вновь заниматься бумагами, складами и обозами. Но, едва досидев до весны, он засобирался на юг, теперь уже окончательно. Перед убытием Сенявина приняла Екатерина II.

– Ваша и Средиземного моря экспедиции есть детища мои, под сердцем лежавшие, исход их благополучный вижу я во снах своих! – говорила ему императрица, поглаживая лежащего на коленях лохматого английского пуделя. – Таганрог и Азов – эти два драгоценных камня должны получить достойную оправу – вашу флотилию, адмирал. Разумеете ли вы это?

– Уразумею, государыня, только тесно мне будет средь берегов азовских!

– Придет время, – улыбнулась Екатерина, – и увидит российский флаг не только море Азовское, но и Понт Эвксинский с Боспором. Но уж очень медленно плывет адмирал Спиридов. Может, нерадивость его всему виной?

На Сенявина внимательно смотрели четыре глаза. Первые – с собачьей злобой, вторые – с нетерпеливым ожиданием ответа.

– Нет, Ваше Величество, – ответил контр-адмирал твердо, – Григорий Андреевич моряк искусный, а что плывет не скоро, так только по причине, что суда его починки требуют и служители болеют да мрут…

– Про то мне известно! – перебила его императрица. – Но от чего же они мрут?

– От горячек и поносов разных, – не моргнув, тут же разъяснил Сенявин.

– Фи! От поносов хороша можжевеловая водка. Могли бы набрать побольше да и пить понемногу! – Екатерина поморщилась и, встав, скинула колченогого пуделя с колен. Шурша шлейфом по паркету, подошла к контр-адмиралу: – Гибралтар нашим морякам казался концом света. Ничто на свете нашему флоту столько добра не сделает, как ваша и Спиридова экспедиции. Все гнилое и закостенелое наружу выйдет, и будет он обточен круглехонько. А я и все россияне будем ждать от вас подвигов на морях южных! Ведь на вас вся Европа смотрит. Вот что вчера я из Франции получила от одного из своих друзей. – Екатерина неторопливо подошла к стоявшей на низком столике шкатулке и, открыв ее, вынула письмо. Щуря близорукие глаза, зачитала по-французски: «Дай Бог, чтобы Ваше Величество успели завести на Черном море сильный флот. Вы, конечно, не удовольствуетесь продолжением оборонительной войны, и я весьма уверен, что Мустафа будет побит на суше и на море». Это пишет наш друг Вольтер, – проговорила она, положив письмо обратно, – мы все будем молиться за ваш успех!

– Не пощажу живота своего! – склонил голову Сенявин и, печатая шаг, покинул залу.

Вице-президент адмиралтейств-коллегий Иван Чернышев, сам собиравшийся убыть послом в Англию, напутствовал командующего Азовской флотилией с теплотой душевной:

– Бога ради, постарайся быть достойным имени сына Наума Акимовича. Дерзай, чадо!

Через несколько часов перекладной возок уже вовсю колотил Сенявина по ухабам российских дорог.

За Калугою завернул контр-адмирал в деревушку Комлево к двоюродному брату Николаю.

Был Николай помещиком руки средней, жил скромно. Служил он когда-то, как и все Сенявины, на флоте, но карьеры особой не сделал и рано вышел в отставку.

Встретились братья радостно. Сколько лет не виделись! Говорили несколько часов кряду, за столом сидя.

– Покажь-ка, Колька, мне недоросля тваво, – попросил наконец брата Алексей, от разговоров и угощений притомившись. Николай возражать не стал: – Митька, подь сюды! Прибежал Митька, худой и рослый мальчик.

– А чего, Колька, не сдать ли тебе недоросля своего в корпус? – потрепал по щеке племянника Алексей.

Сенявины в своей деревеньке едва перебивались, и выбирать не приходилось.

– Устроить помогу, – продолжал Алексей, – за этим дело не станет, сенявинской же породы малец!

– Премногим обяжете, Алексей Наумович, коль какую протекцию сделаете. Он спит-то у нас, весь раскидавшись, да руки за голову закидывает, не иначе, в чины высокие выйдет! – встряла в разговор хозяйская супружница. – Ладно тебе, помолчи! – рыкнул на нее Николай.

– Ну а сам-то ты как, в моряки желаешь? – поинтересовался у мальчика Алексей чуть погодя. – Хочу, дядюшка, ведь я ж сенявинского роду! Адмирал аж крякнул от удовольствия. – Решено, – сказал, – вези его в корпус!

На следующую зиму отвез Николай сына в Санкт-Петербург, переговорил с ротным командиром, распил с ним бутыль водки, вышел, молча бухнулся в сани:

– Прости, Митюха*, спущен корабль на воду, отдан Богу на руки! Пошел!

Но все это еще будет год спустя, а пока, трясясь в возке по заснеженным дорогам, продышал Алексей Сенявин в замерзшем окошке «глазок» и смотрел на убегающую дорогу.

– Ну-ка, Микола, – толкнул он в бок сочно храпевшего денщика, – раскинь умом, что для предохранения обшивки корабельной от древоточцев надежней будет: шерсть со стеклом толченым вперемешку или мазь смоляная с порохом в пропорциях известных?

Сонный Микола нехотя высунул из-под душного тулупа голову.

– Не, пороху не надоть, от ентой гадости завсегда одна беда!

Так и ехали, за Москвой – Калуга, за Калугой – Воронеж.

Воронежский губернатор Маслов настойчиво отговаривал Сенявина от дальнейшей поездки в одиночку, ссылаясь на шайки бродящих по степи татар. Но контр-адмирал был в своих намерениях тверд:

– Мне флот строить надобно, а не ждать, пока война кончится!

Пара заряженных пистолетов, резвые кони да российская удаль, что еще надобно? Вперед!

На татар все же напоролись, но отбились и от погони оторвались. Через несколько дней Сенявин был уже в Таганроге. Спрыгнул из возка на черный весенний лед, скинул с плеч шубу, лом в руки – и за дело. Пока местные начальники сбегались, он уже с дюжину лунок прорубил. Тщательные промеры гавани подтвердили предварительные данные – корабли базироваться на Таганрог могут, хотя и с трудом.

А настоящая работа только начиналась. Сенявин трудился днем и ночью, ел в седле, спал, где придется. Заготавливал лес для будущих фрегатов, создавал гавани, выбивал пополнения экипажам кораблей, обговаривал с купцами барташевскими условия поставки орудий… Да мало ли дел у человека, создающего целый флот!

Всякий раз, получая послание из столицы, с жадностью вчитывался он в скупые строки известий о Средиземноморской экспедиции: «О Спиридове известно, что из Магона вышел января 24 числа, в Мальте был и Сицилию проехал, сие верно. Слухи ж есть, что уже в Морее высадка сделана и некоторые крепкие места заняты, но подлинных рапортов нету…»

1 марта 1770 года был спущен на воду первый новоизобретенный корабль* первого рода, через две недели – второй, затем еще и еще. Имена им давали со значением: «Модон», «Корон», «Морея»… К концу апреля на волнах качались уже десять готовых к плаванию кораблей. Готовя их к походу в Азовское море, Сенявин в разговоре с капитаном 1 ранга Сухотиным сетовал на мелкость Таганрогской гавани:

– Вот ты, Яша, как гидрограф наш наипервейший, скажи мне: можно ли оную гавань углубить? А то будут наши новострои не стоять, как порядочным кораблям положено, а карасями в грязи валяться!

– Всю гавань углубить сил не хватит, – отвечал всегда невозмутимый Сухотин, – надо фарватер рыть!

– Вот ты этим и займись, а я отправлюсь глядеть крепость и порт Азовский!

Но выехать в Азов Сенявину не удалось – свалила лихорадка и пошла горлом кровь. Отправляя в Санкт-Петербург адъютанта Апраксина с отчетами о проделанной работе, командующий наставлял его:

– О сей болезни жене моей, Анне Никитичне, не сказывай, а ежели она от кого о том сможет проведать, то прими на себя труд уверить ее, что я здоров!

Выходя, адъютант столкнулся в дверях с армейским офицером. То был курьер от командующего Второй армией. Генерал Румянцев перед убытием к новому месту службы ставил перед флотилией первые боевые задачи: «Операции вашей флотилии весьма бы споспешествовали военным действия нашим, если вы пройдете со своими судами в Черное море и отрежете всю помощь к крепостям неприятельским, что лежат при берегах морских в Крыме».

– Пиши ответ! – тут же велел курьеру Сенявин. – Отходя от Таганрога при остовых ветрах, можно прийти до крепости Еникале в трое суток, ежели надо будет идти далее, то при тех же ветрах до Константинополя ходу нам дней на семь…

Контр-адмирал прикрыл глаза. За морем Азовским виделись ему уже просторы моря Черного.

Год 1770-й – время славного подвига Средиземноморской эскадры. Победы Азовской флотилии еще впереди, ее год следующий 1771-й.

Азовское море – самый дальний угол Европы. И, казалось бы, кому до него дело, кроме Петербурга и Стамбула? Но нет, «союзники» России проявили к экспедиции Сенявина самый живой интерес. Государственный канцлер Кауниц выговаривал турецкому послу в Вене:

– Разве Порог Счастья не может не чувствовать, что с потерею берегов Черного моря в Европе вы потеряете и отдадите России выгоду драгоценную – обладание устьями значительных рек, по которым приходят из отдаленных краев материалы для постройки их южного флота! – Что Аллах даст! – философски отвечал посол.

В тот же день он оповестил султана: Австрия негласно всячески готова поддержать нас в борьбе за Крым и Азов…

Сообщения с театра военных действий за январь 1770 года:

3 января. Отряд Абды-паши в две тысячи человек конницы и 800 пехотинцев перешел реку Рымник и напал на русские передовые посты. Навстречу противнику бросились три гусарских полка генерал-майора Подгоричани и сбросили его в реку. Опомнившись, турки возобновили наступление и заставили Подгоричани отойти к реке Мильке. Попытка Абды-паши преследовать гусар обернулась для него поражением. Подгоричани контратаковал и опрокинул противника. Наши потеряли 28 человек, турки – более ста.

4 января. Сильный отряд Сулеймана-аги, соединившись с отрядом Абды-паши на реке Рымник, атаковал наш фокшанский отряд. Пехота встретила противника, выстроясь в каре, кавалерия разместилась сзади. Первым ударом туркам удалось рассеять несколько гусарских эскадронов. Однако сильным ружейным и картечным огнем они были отбиты. В это же время две тысячи конных татар со страшной силой ударили по каре, но после непродолжительной и жестокой схватки были отбиты. Все последующие попытки неприятеля обойти каре с тыла были отбиты огнем. Турки отошли, потеряв весь свой обоз и два знамени.

14 января. Турки предприняли нападение на Бухарест и с трех сторон внезапно окружили оборонявший город отряд генерал-майора Замятина, пытаясь ворваться в защищаемые им редуты. Но, встречаемые сильным огнем, отступили. Смело контратакуя, Замятин обратил неприятеля в бегство до реки Ааржиш. Наши потери – двое убитых. Захвачена одна пушка и несколько повозок с порохом.

18 января. Отряд генерал-поручика Штофельна двинулся к занятому турками Браилову. Неприятельская конница атаковала наступавших с оглушительным криком. Турок отбило каре генерал-майора Потемкина. Попытка неприятеля нанести удар с тыла была отражена кавалеристами генерал-майора Подгоричани и бригадира Текели. Карей Потемкина и князя Трубецкого продолжали движение вперед. Турки укрылись в крепости Браилов.

19 января. Утром генерал-поручик Штофельн убедился в хорошем состоянии укреплений Браилова и отступил от крепости. В ходе поиска уничтожено более тысячи турок, захвачено 3 пушки, б бунчуков, 3 знамени и… 1 дервиш.