"Дмитрий Попандопуло. Христо-борец (Геленджикские рассказы) [H]" - читать интересную книгу автора

что покрепче. Ни больше, ни меньше, чем другие, но вертикаль после держал
слабо, а тут еще его женская особа вела беспощадную конфронтацию против
пьяного возвращения домой. Приходит человек еле-еле до дому, а жена
поднимает хай да гонит за порог, пошел вон, говорит, черт вонючий, глаза б
тебя не видели. А тот, вместо того, чтобы как-то утихомирить бабу, начинает
канючить - жизнь, говорит, ты мне совсем подпилила, вот пойду и утопну,
чтобы не слышать твоих оскорблений.
- Иди, бичуга, топись, хоть тогда отдохну от тебя, - кричит она. Часто
Ефим после такой драмы убегал за калитку в сторону моря. Посидит тихо у
воды, очухается немного от бесподобных запахов да и вернется до дому.
Уляжется где в закутке на полу, потому как баба не допускала его до постели
в таком виде.
Повторялась такая картина множество раз и Ефим совсем дошел до ручки от
накопившейся тоски. Только в какой-то вечер пообещал ей в очередной раз
утопнуть, побежал к морю да и не вернулся до утра. Тут его баба наконец
заметала икру, забегала по причалам, не видали, говорит, моего Ефимушку. А
никто его и не мог видеть, он тогда уже висел на скале, как раз под маяком.
Получилась же такая невероятная история. Он как рванул с ночи в сторону
моря без остановки, так и дошел с переменной скоростью и вместо того, чтобы
как всегда сесть и пригорюниться на камушке, прыгнул в чем было да поплыл
хорошим брассом, хотя и под газом еще был сильно. Ничего не скажешь, мореман
со стажем. Плывет это он вглубь бухты и сам с собой, надо понимать,
рассуждает: "Сейчас дойду до глубины и утопну к чертовой матери". С таким
пессимистическим настроением уплыл метров на двести и стал добровольно
тонуть. Он, значит, наберет воздуху да нырнет, а как уже там невтерпеж
становится - выныривает на поверхность: это инстинкт жизни не дает ему
утонуть. "Ладно, - опять думает Ефим, - уплыву подальше, легче будет
утопнуть". С брасса переходит на кроль, чувствует - выбивается из сил. Стал
опять пробовать. Нет, не тонется. "Врешь, зараза, все равно утопнешь,"-
закричал Ефим сам себе и давай нырять на большую глубину, однако все
выскакивает наверх, как пробка с "Игристого".
Доплыл безрезультатно аж до середины бухты, видит - как раз зеленый
огонь маяка. Тут и пришла ему та идея, из-за которой взял он курс до берега.
Не спеша доплыл до скалы, что под маяком, вылез и стал искать каменюку
потяжелее. Достал подходящую тяжесть и думает, чем бы привязать до шеи,
чтобы тогда уж бултыхнуться вниз, и никакой инстинкт не помешает задуманной
операции. Делать нечего, снял ремешок от брюк, заодно сбросил трусы, остался
совсем голым. Повесил булыгу спереди, забрался на выступ, еле стоит, а не
прыгает. Подумалось ему, что пока будет лететь вниз, каменюка побьет ему все
спереди. Взял да и забросил груз через голову назад, а потом, наконец,
прыгнул. А прыжка, между прочим, не вышло, потому что камень зацепился выше
в скале, а Ефим повис во всей красе над Черным морем. Собственный ремешок
сдавил ему горло под подбородком и не было никаких сил у бедняги
освободиться от той удавки. Он, конечно, поерзал и приспособился, так что
дышать мог, но чтоб повернуться - никак.
Таким неподвижным образом простоял Ефим долго. Одни говорят, что сняли
его на другой день, другие - что аж на третий. Я думаю, что это живое
распятие красовалось видом на море порядочно, потому когда снимали его, весь
спереди был красный от солнца, а спина вся белая. Он и кричал полузадушенным
голосом, да место глухое, к тому же под скалой. Пограничник на Толстом мысу