"Николай Кириллович Попель. В тяжкую пору" - читать интересную книгу автора

общегородская лермонтовская выставка"... Какое все близкое, дорогое и как
все это уже далеко. Газета, печатавшаяся около полутора суток назад, в час,
когда фашистские бомбардировщики разворачивались над Дрогобычем, казалась
реликвией отступившего в прошлое мирного времени.
Как условились, я должен был ждать здесь Рябышева. Посмотрел на часы.
Семнадцать тридцать. Присел вместе с Балыковым в углу, чтобы никому не
мешать. Балыков прислонился к стене и сразу уснул. Он спал, откинув голову,
не чувствовал, как впился в шею ворот гимнастерки. Я расстегнул ему верхнюю
пуговицу и позавидовал его умению спать в любом положении и при любых
обстоятельствах. За двое суток мне не удалось вздремнуть и пяти минут...
Прошло больше часа, а Рябышева все не было. В подвал спустился раненный
в голову и в руку подполковник из оперативного отдела. Гимнастерка висела на
нем окровавленными клочьями, оборванная портупея болталась на ремне. Он
вернулся с передовой. Докладывал командиру сидя, после каждой фразы
прикладывался к плоскому котелку с водой. Из доклада я понял, что шоссе, по
которому мы недавно ехали, перерезано противником. Вражеские мотоциклисты
устремились на Львов.
С поразительной быстротой менялась, вернее говоря, ухудшалась
обстановка. Что сейчас в Дрогобыче? Где дивизии? Куда девался никогда не
опаздывающий Рябышев?
Смутная тревога становилась все острее. Откуда Дмитрию Ивановичу знать,
что шоссе перерезано, - ничего не стоит угодить прямо к немцам.
Вдруг погас свет. В подвале воцарился мрак.
Тогда еще не родилась "катюша" - неприхотливая фронтовая лампа из
снаряда любого калибра - от изящной гильзы 37-миллиметровой зенитки до
солидного гаубичного стакана. Много позже научила нас война обыкновенную
гильзу заливать бензином, сдобренным солью, засовывать туда лоскут шинели
или кусок байковой портянки, зажимать конец стакана и безотказно
пользоваться этим немудрящим осветительным прибором.
...Штабные долго искали свечи, посылали проклятья какому-то Бондаренко,
который никогда ничего не кладет на место.
В темноте проснулся Балыков и никак не мог взять в толк, где мы и что
происходит.
Наконец прибежал писарь, который догадался попросить свечи у жившего по
соседству ксендза.
Я чувствовал себя словно в западне - и уйти нельзя, ведь Рябышев
приказал здесь ждать его, и оставаться невозможно.
Около полуночи по лестнице кубарем скатился красноармеец:
- Танки!
В штабе поднялась суматоха. Мы с Балыковым выбежали наверх.
Действительно, метрах в тридцати от костела с включенными фарами шли
немецкие танки и мотоциклы.
Между разведкой и главными силами, подумал я, должен быть зазор.
Попробуем проскочить.
В саду разыскали "эмку". Кучин, ничего не подозревая, не слыша обстрела
и бомбежки, спал сном праведника. Михаил Михалыч с трудом растолкал его.
Когда прошла разведка и улица снова погрузилась в темноту, мы выехали
на площадь, круто повернули направо в какой-то переулок, потом в другой,
третий. Минут через двадцать оказались на южной окраине Яворова. Долго
кружили, пока нашли дорогу, соединяющую Яворов с Перемышльским шоссе. Но