"Валерий Попов. Горящий рукав (Роман)" - читать интересную книгу автора

И все сладкие телесные ощущения, которые потом мучают и услаждают нас,
есть уже и тогда, когда коляска твоя еще не выброшена из дома.
Есть уже и предощущение запретной сладости, та перехватывающая дыхание
волна, которая несет тебя, переворачивая и крутя, по всей жизни, - и лучшей
волны нет. Так не упускай же ее!
Я сижу в ванночке, в комнате у печки, и на фоне гаснущего окна темнеет
большими листьями кривой фикус, рядом несколько темных человеческих фигур.
Судя по тому, что я не чувствую никакого волнения, а лишь покой и уют,
фигуры эти теплые, мягкие, ласковые, уже знакомые мне и дарящие
удовольствие. Помню мутно-серую мыльную воду в серой "звездчатой" цинковой
ванночке и тревожное ощущение остывания воды, ухода блаженства. Отчаяние - я
не могу даже самым близким людям объяснить это: не могу еще говорить! И -
помню ликование: мир внимателен и добр, меня любят в этом мире! Бултыхание
струи кипятка, пар на окнах, грубовато-ласковое движение распаренной руки,
сдвигающей мое слабое тельце в сторону от струи. Но я и сам энергично-весело
подвигаюсь, но не слишком, чтобы чувствовать горячую струю через подушку
воды, двигаюсь туда-сюда, чтобы найти точку, где граничат ужас и
блаженство, - я уже чувствую, что именно там лучше всего. И не поймав точку
тогда, не поймаешь и после.
Восторг поднимается во мне, и выплывает изнутри еще одно желание -
более опасное и запретное, чем ожог кипятком, и оттого еще более заманчивое.
Я как бы безразлично, но зорко слежу за перемещением темных фигур на фоне
окна, и когда их расположение отчасти успокаивает меня (отчасти, но не
совсем, элемент некоторой опасности необходим) - я решаюсь. Мои маленькие
внутренности напрягаются, и струйка пузырьков, протискиваясь, ласково
щекочет мою расплющенную дном ягодицу, потом ногу. И - самый острый момент -
пузырьки с легким бульканьем выходят на поверхность. Я не поднимаю глаз, но
стараюсь понять - заметили? Да! Что-то ласково-насмешливое слышу я: меня не
просто заметили, но и оценили мой озорной поступок и веселый характер. Как я
мог тогда показать его иначе? Но показать спешил.
Но тут какая-то чужая фигура появляется в комнате, и все долго
разговаривают с нею, позабыв обо мне. Остывает вода, и остывает счастье.
Неужели так будет кончаться все? Я чувствую неловкость от моей обнаженности,
пытаюсь спрятаться, сникнуть в холодной мутной воде. Но тут снова все
вспоминают меня и, сойдясь вокруг ванны, вынимают меня, шумно плеща водой,
и, держа на теплых больших руках, обжимают, а потом трут большим колючим
полотенцем, и снова - жар и восторг!
Чем же ты будешь жить, если не запомнишь все это?
И еще зимний день - светлый, сверкающий. Час другого моего торжества
- уже через три, наверное, года. Замерзшие, сверкающие ледяными желтыми
гранями окна. Что-то изменилось с тех пор в природе (и в жизни) - давно уже
нет тех роскошно плетеных ледяных "пальмовых веток", сплошь покрывающих
стекло. Сколько в этих узорах важного для тебя! Видишь, как с медленным
поворотом земли "ледяные ветки" начинают все ярче сверкать, переливаться
всеми цветами, наполняться солнцем, - и, ликуя, вдруг ощущаешь огромный,
занимающий весь объем вокруг смысл и разум, его заботу о том, чтобы сердце
твое наполнялось. Солнце греет все сильнее, нагревая даже твое лицо и руки.
Узоры подтаивают, стекают каплями, и окно с нашей стороны затуманивается
паром, покрывается мутной пленкой, на которой так приятно, звонко и упруго
скрипя пальцем, рисовать все, что тебе хочется. Первое счастье творчества. И