"Александр Попов. Мама Белла (очерки, статьи, заметки 90-х годов) " - читать интересную книгу автора

умеет. Сходила в ту школу, в которой учился ее новенький, - не пустили на
уроки и объявили ей, что она не понимает Занкова, что развивающее обучение
-- это прежде всего развитие творческих задатков ребенка.
- Так как же, милые, вы собираетесь развивать без знаний и умений? --
спросила у них наивная учительница.
- Это дело наживное, - ответили ярые занковцы.
Таких историй немало. Наблюдаемое сейчас снижение качества знаний у
школьников, падение интереса к учебе происходит, уверены, не только потому,
что рухнул, как взорванная скала, престиж образования, что вольнее стали
нравы и шиворот-навыворот обернулись традиции российского жизнеустройства, а
еще и потому, что слепо мы беремся за многое новое, будь то педагогика или
экономика, не отмеряем семь раз, а сразу режем, глубоко не осваиваем старое,
нажитое десятилетиями, гноим его в амбарах головотяпства, и частенько кроме
конфуза и потехи на весь мир ничегошеньки не выходит. А точнее, выходит то,
о чем поют дети в известной веселой песне:
Точка, точка, запятая --
Вышла рожица кривая...
Так порой и у нас, взрослых, с нашими художествами: криводелие да
кривомыслие рождаем мы своим тщеславным педагогическим модничаньем. А
страдает ребенок.
МАМА БЕЛЛА
1
Со словом "сирота" я нередко воображал худенького бледного ребенка,
покорно-смиренного, терпеливо ждущего от тебя, как собачка, гостинца и
ласки. Этому образу суждено было вдребезги рассыпаться, когда капризные и
неожиданные служебные обстоятельства повернули мою жизнь так, что я на
несколько лет попал в самую гущу российской сиротской юдоли - интернат для
детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, - так официально
эти приюты именуются.
Чуть ли не в первую минуту моего соприкосновения с подопечным мне
седьмым классом я от миловидного кудрявого паренька услышал:
- Пошел-ка ты вон. Без тебя знаю, как надо.
А я всего-то попросил его не материться и не хлестать занозистой рейкой
двух девочек.
Мои парни накуривались и нанюхивались всякой мухотравной гадости
где-нибудь за углом, под забором, в кустарниках так, что, казалось, начинали
синевато светиться. И язык у них заплетался в несуразице, в несусветной
матерщине.
Утром, после моего решительного требования встать с постели, умыться и
одеться, от меня обязательно кто-нибудь убегал, а заявлялся поздно вечером,
к отбою, замызганный, оборванный и пропахший густейшими, непереносимыми
запахами помоек и костров. А то и вовсе отправлялись в длительное
путешествие - месяца на два-три, по Сибири или дальше. С милицией
вылавливали беглецов.
Девочки молчаливы, угрюмы, чаще спокойно-холодны со всеми, даже друг с
другом, но - в тихом омуте, говорят, черти водятся. Иногда и они такими
сюрпризами меня одаривали, что холодело в груди. Как-то одна из них, такая
тихоня, сонновато-вялая, я не помню, чтобы она и слова-то произнесла, на мое
вскользь, на бегу оброненное замечание о ее несвежем подворотничке,
неожиданно сказала: