"Александр Попов. Безумная практика ("Безумная практика" #1) " - читать интересную книгу автора

женского пола и держащей в страхе жильцов. Несмотря на то что дом был
заселен сравнительно недавно, бабули ухитрились познакомиться, сплотиться,
вызнать все и обо всех и уже попортить соседям немало крови. Собранные ими
досье на соседей, хоть и не были распечатаны на бумаге, но до последнего
слова хранились в хитросплетенных закоулках их мозговых извилин. Старческий
склероз при всей своей силе не мог одолеть этих бабуль, готовых пересказать
чуть ли не поминутно все события, связанные с конкретным жильцом на
протяжении последнего месяца.
Сама баба Зоя всю свою сознательную жизнь проработала уборщицей в школе
и, поймав на сочувствии неосторожного слушателя, могла часами рассказывать
ему про распустившуюся молодежь, приводя примеры из своей обширной практики.
Она могла поведать о бестолковых октябрятах, раскидывающих фантики от
конфет, бессовестных пионерах, плюющих на пол шелухой от семечек, и
бесстыжих старшеклассниках, мусорящих в туалетах окурками, а иногда и
чем-нибудь другим, еще более бесстыжим. А современные, не отягощенные
коммунистической (да и вообще никакой) моралью дети, по ее мнению, были
одинаково бестолковы, бессовестны и бесстыжи во всех возрастах. Учителей
баба Зоя тоже не любила, считая всех без исключения бездельниками и
тунеядцами, чурающимися настоящей работы в поле или на заводе. Все это
способствовало тому, что она стала чувствовать себя агентом, находящимся в
тылу сразу двух враждебных государств и усиленно собирающим необходимую для
выживания информацию.
Вечерами баба Зоя гуляла по двору, высматривая жертву, не ознакомленную
с ее мытарствами, и, если таковой не оказывалось, садилась на лавочку к
своим боевым подругам и соратницам бабе Шуре, бабе Лизе и тетке Ираиде.
Последняя, несмотря на красиво звучащее имя и менее преклонный возраст,
выполняла в этой организации функции карательного органа. Считая своим
долгом сообщать родным о безобразиях, творимых членами их семей, она
отлавливала нужного человека и, перейдя на шепот, сообщала о прогуливающей
уроки дочери, сыне с сигаретой в руке, а то и муже или жене, замеченных
выходящими из кафе с незнакомой женщиной или мужчиной. После этого все члены
бабульской организации собирались у подъезда грешника или грешницы; провожая
беднягу взглядом, когда он или она, поздоровавшись, заходили внутрь, и,
навострив уши, ожидали звуков, свидетельствующих о возмездии. Конечно,
услышать что-либо, происходящее на верхних этажах, невозможно, но бывали
случаи, когда из раскрытых окон доносились ругань, плач, а иногда (о,
незабываемые моменты!) звук бьющейся посуды. Борцы за нравственность при
этом сокрушенно качали головами, демонстрируя всем своим видом живое участие
в судьбе несчастной семьи.
Некоторые жильцы открыто игнорировали заботу о себе со стороны банды
отставной уборщицы, другие активно заискивали, основная же масса, к которой
принадлежу и я, держала нейтралитет. Я вежливо здоровался с ними, но чаще
старался прошмыгнуть незамеченным, если бабули были заняты кем-нибудь
другим. На самом деле в нашем доме, кроме них, достаточно пенсионеров,
только это обычные скучные люди (чем и дороги моему сердцу), занимающиеся
воспитанием внуков или игрой в домино на недавно расчищенной от
строительного мусора площадке. Они выходят из подъезда, пропуская вперед
малышей, щурятся на солнце, стараясь определить, насколько хороший будет
день, и неторопливо двигаются к лавочкам, расположенным напротив огромной
кучи песка...