"Александр Попов. Родовая земля (Роман, отрывок)" - читать интересную книгу автора

если знал, что человек пока еще не способен рассчитаться. Но уже не первый
годок зрело среди погожцев недовольство тем, как разделена земля, особенно
покосы: кто был богаче, у того и земля оказывалась лучше да ближе к Погожему
и удобным путям. Михаил Григорьевич ожидал такого разговора, смутно
побаиваясь чего-то.
- А хоть бы и я, Михайла Григорич! - повернулся к нему распахнутой
из-под тужурки грудью Алехин Петр, мужик лет пятидесяти, из достаточных,
имевший одиннадцать десятин пашни, пять лошадей, восемь коров; он ни разу не
бывал в должниках у Михаила Григорьевича. - По какому такому праву ты
владашь лучшими покосами и кажный год всеми правдами и неправдами увиливашь
от переделов? Мы тоже хотим владать доброй земелькой... благодетель!
- А по таковскому, по каковскому ты не сумешь, - ответил Михаил
Григорьевич, легко задрожавшими пальцами вынимая из кисета щепотку табака. -
Лазаревские, к примеру, луга мой отец орошал не только водицей, но и своим
потом горючим. Верно, батя? - Григорий Васильевич угрюмо промолчал, лишь
мельком взглянул на сына, и на худой морщинистой шее старика вздрогнул
кадык. - Спокон века мы унавоживаем луга - не захватные, а выделенные нам
миром! - горячо продолжал Михаил Григорьевич. - А ить они тепере
всамделишные утуга, только что не все огорожены. А ты, Петр, хотя бы одну
телегу назему вывез на луга, орошал? То-то! Уж помалкивай!
- Я толкую не о навозе - о земле. У тебя, Михайла Григорич, столько
добрых лугов, что ты могешь запросто приращать свое стадо. А я, можа, тоже
не прочь прикупить овец, коз да лошадей. Чем же мне их потчевать?
- Тебе в прошлом годе предлагало общество Терещенские пойменные - что
же не взял, закочевряжился? Знатные там травы, пырей прет как на дрожжах
- Я пока до Терещенских доберусь - мхом обрасту. До них верст - не
меряно! По бездорожью, калтусами! Спасибочки! А до Лазаревской пади - рукой
подать. Возьми себе Терещенские, коли любы они тебе, а Лазаревские мир пущай
между другими едоками поделит, - усмехнулся в негустую, но волнистую бороду
Алехин.
- А назем соскребать с Лазаревских будешь ты и возвращать на мой двор?
- Я тебе, Михайла Григорич, про Фому, а ты мне снова про Ерему! - густо
покраснел закипавший Алехин; осмотрелся, отыскивая в глазах собравшихся
поддержки. Но люди осторожно молчали, не смотрели на Алехина.
Сход длился недолго - работа ждала. Луга не поделили. Люди были
недовольны и злы. Потихоньку, поскрипывая пересохшими за зиму ичигами и
сапогами, вздыхая и жмурясь на яркое обещающее солнце, и последние старики
разошлись. В управе остались Охотниковы; курили на крыльце под козырьком,
посматривая на длинную, тесно застроенную крашеными домами и бревенчатыми
заплотами двурядную улицу, по которой бегали радостные, стосковавшиеся по
теплу и солнцу ребятишки и собаки. Пахло подтаявшим навозом, прелой
прошлогодней листвой. Над сосновым бором вставал серебристый туман. Ангара
на излуке взблескивала начищенным, отточенным клинком. Гудел на Великом пути
мчащийся на всех парах локомотив.
- Тревожно стало жить, однако, - сказал Григорий Васильевич,
облокачиваясь на лиственничный потрескавшийся венец и посматривая на
вороненый Игнатов крест над церковью. - Куды крутанется ветреница через
день-два? Алехин - завидушый мужичонка, ить не могет развернуться, как мы,
вот и лютует, баламутит людей. А работник он говенный. В прошлом годе я
видал, как он пашет: пройдет борозду, оттолкнет от себя косулю, лежит, греет