"Александр Поповский. На грани жизни и смерти" - читать интересную книгу автора

опасной инфекции. Мы потеряем глаз, который сохранили бы при других
условиях... Подумайте еще раз.
- Я не вижу причин, - ответил помощник, - чтобы отказаться от операции.
Уверенность ассистента покоилась на решительном свидетельстве науки и
на многолетней собственной практике. Филатов понимал его, но не мог с ним
согласиться. Властный голос врача звучит порой громче всякой логики и
доводов рассудка. Рассматривая у больного глаз, ученый при этом глубоко
заглянул в организм.
Предчувствия Филатова сбылись: после операции, проведенной удачно, глаз
все же загноился, и его пришлось удалить. На этом больном ученый задумал
провести свою первую операцию частичной пересадки роговицы. Выбор был более
чем неудачен. Благоразумие подсказывало для первого раза оперировать
человека с нормальным общим здоровьем. Исключить все, что способно осложнить
операцию, затемнить результаты пересадки.
Филатов начал с того, что прописал Груше режим усиленного питания и
отдыха. В предстоящей операции душевному спокойствию и здоровью больного
придавалось серьезное значение. Ученый и врач терпеливо выжидали, когда
обстановка и свежие силы поднимут сопротивляемость организма. Угнетенное
состояние большого могло отразиться на заживлении оперированной роговицы.
Нуждался во времени и Филатов. Предстоящее и привлекало и пугало его.
Хотелось скорей сделать первую частичную пересадку, проверить себя,
убедиться в собственном мастерстве. С другой стороны, предостережением
вставала мысль о больном, пострадавшем уже однажды от неудачной стратегии
врача. Что, если пересадка не даст результатов и скорбный круг для больного
замкнется? Как быть тогда? Терзать себя запоздалым упреком, искать слов
утешения для слепца? Но чем его утешить? Есть ли большее несчастье на свете?
Попробовать сделать первую пересадку другому? Накопить сперва опыт и знание?
Но какое искусство достигается в несколько недель? Где гарантия, что не
понадобятся годы?
Чем ближе подходил назначенный для операции день, тем менее спокойным
становился Филатов. Возбужденная фантазия преследовала его. За шахматной
доской он между ходами обдумывал возможные варианты операции. Мольберт не
приносил ему отдохновения; по ту сторону холста и палитры простиралась
нерешенная задача - вопрос, на который не найден ответ. Оттого в алых
красках заката ему то виделось дно глаза, потонувшее в крови, то смятая и
воспаленная сетчатка; в затертой облаками бледной луне - хрусталик,
подернутый мутью. Мысли о больном вставали из страниц детективного романа -
любимого развлечения перед сном, они вплетались в канву поэтического
раздумья.
Операция началась неудачей. Заграничная машинка, та самая, которая так
тешила аудиторию на лекциях, вырезая кружочек бельма, ранила сумку, в
которой покоится хрусталик. За первой бедой возникла другая: хрусталик
оказался негодным и не пропускал лучей. Чудесную лупу пришлось удалить,
чтобы передоверить ее функции стеклам очков. Несчастья преследовали больного
и хирурга. Едва убрали хрусталик, из глаза поползло стекловидное тело,
которое, увы, ничем не заменить. Как уложить в отверстие бельма кусочек
прозрачной роговицы, когда ее выпирает рвущийся наружу студенистый поток?
Искусство окулиста сделало невозможное возможным: роговица прижилась, и
слепой прозрел. Филатов показал больного на съезде, окулисты
заинтересовались новой методикой, первым опытом пересадки, осуществленным в