"Александр Потемкин. Я " - читать интересную книгу автора

истеричным и могущественным, жить все чаще становилось невмоготу. Ежедневно
я сталкивался с вещами, которые никак не хотел воспринимать мой взрослеющий
разум. Ну зачем, к примеру, было взрослому человеку бить мускулистой ногой
такого мальчишку, как я? Или заставлять хлебать пустые, обезжиренные щи
носом? Подкладывать в почерневшую от стирок без мыла постель клопов?
Постоянно лишать сна криками "подъем!", вынуждать онанировать на слово
"КПСС", слизывать грязь с их сапог? Неужели затем, что охранники смеялись,
когда клопы наслаждались нашей кровью? Что они по-настоящему радовались,
когда их ноги касались наших сухих, неокрепших ребер? Испытывали оргазм,
когда наши языки касались их кирзовой обуви? Облизывались, когда мы,
голодные, втягивали своими носиками воняющий падалью суп? Как мне надо было
понимать мир, в который меня так беспощадно втолкнули? Что я вообще должен
был думать о людях? Кто они? Что они за чудовища? Кем я мог представить себя
в будущем? Человеком или каким-то другим существом? Но каким именно? Ведь на
самом деле выбора не было. Человек - или крыса, мышь, жираф, волк! "Кем же
стать? - думал тогда я. - Неужели похожим на этих скотов типом? Если я начну
к ним прислушиваться, постараюсь их понять и оправдать, значит, в моем
сознании возникнет полное прощение их поступков, поведения, образа мыслей.
Но прощая, я становлюсь таким же, как они. А ведь именно этого я
категорически не хочу. Не желаю! Боюсь! С другой стороны, что толку
возмущаться и страдать? Надо искать себя!" Вместо четвертого класса, в
котором я с горем пополам учился в Путивле, в колонии я попал в пятый, самый
младший. Сузившийся вокруг меня мир не обрадовал меня, не дал внутреннего
успокоения. В огромном мире Путивля у меня было намного больше возможностей
противостоять агрессии посторонних, направленной на мое Я . Даже жуткий
коротышка Подобед в сравнении с недригайловскими воспитателями имел
существенные преимущества. Он хотя бы говорил со мной - правда, презрительно
и грубо; он хотя бы признавал меня как субъекта права - тут же, однако,
показывая, что плюет на мой гражданский статус; он глядел на меня как на
заморыша, которого можно избить, - но обязательно в самом конце побоев
показывал пряник. Впрочем, окажись он здесь, в колонии, - почти наверняка
примкнул бы к этой стае извращенных "воспитателей". Местная детская колония
больше походила на полигон для умерщвления человеческого духа и плоти. Можно
ли было в этих условиях мечтать о чем-то человеческом? Прочесть книгу,
восхититься музыкой, остановиться перед картиной знаменитого художника,
увлечься творчеством, углубиться в академические знания? Влюбиться? Разве в
таком затравленном существе, каким был я, могло родиться чувство любви? Нет,
даже не к женщине, - хотя бы к жизни, к природе, к себе самому, наконец!
Разве в такой истерзанной душе, как моя, могла родиться поэтическая строка,
мелодия? Судя по моему опыту, этого нельзя было достичь никогда! За
примерное поведение через полгода - год воспитанников детской колонии
отправляли домой, к родителям. На что мог рассчитывать я, Василий Караманов?
Дома - нет, родителей - нет, память о них горькая, опекунов - нет! Кто взял
бы такого замухрышку, как я? С такой родословной? Одиннадцатилетнего
колониста? Толпы иностранцев еще не колесили по стране с желанием усыновить
наших мальчишек. Российское посольство в Вашингтоне еще не ввело традицию
устраивать новогодние праздники для усыновленных американцами детей России.
Общество еще не знало нам цену. Собственно, сколько мог стоить в нашей
стране человек? Ребенок, взрослый, весь народ? Гроши, мелочь, копейки,
пустячок! Да я и сам совершенно не ведал, за сколько можно продать себя,