"Александр Сергеевич Потупа. Скрипящее колесо Фортуны" - читать интересную книгу автора

четвертную. Кошмар!
На неделе принесут дубленку и подписку Стендаля - чем буду выкупать?
Предположим, дубленка окажется мала, но Стендаль-то в отличном состоянии.
Что делать? Куда подевались Они? Почему не показывается этот мужик в
макинтоше? Чем я Им не угодил?
Видимо, это конец. Не пойду завтра на площадь, к чертям дежурство под
часами! Пусть сами дежурят за такую мзду!
Возьмусь-ка за дело. Снова окунусь в свою спасительную работу, и
точка. Пусть сами проводят свои дурацкие эксперименты!
Вот только куда подевались бумаги? Когда я выбрасывал свой старый все
повидавший стол и ставил на его место полированное чудо с тридцатью двумя
отделениями и ящиками, бумаги были куда-то распиханы. Куда?
Сейчас на блестящем стекле отражается совершенная конструкция
настольной лампы, и все. Ни пылинки, ни бумажки - яркая иллюстрация к
руководству по президентской служебной этике, ни одной детали, отвлекающей
внимание от глобальных проблем современности, ни одного штриха, мешающего
вести прием посетителей на высшем уровне. Стерильный вакуум - вот что такое
мой стол.
И вся комната - тоже стерильный вакуум. На журнальном столике возле
софы лежит томик - кого? Ага, Мандельштама. Так сказать, оживляющий
элемент. Единственный. И читать не хочется, ничего не хочется читать, а его
стихи - тем более, скребут они, не выдерживают соседства с конвертами, о
природе которых не положено размышлять.
Куда же я рассовал свои бумаги - в книжные ряды, на антресоли,
наконец, в мусорное ведро? Лень искать. Да и зачем?
Вчера шеф вызвал и говорит:
- Ларцев, вы мне надоели.
Так или нечто в этом духе - неважно. Важно, что у шефа это последняя
стадия. Надоевшие не задерживаются дольше месяца. Надоевшим он подыскивает
добротное место с отнюдь не мэнээсовским окладом. И отправляет, как в
почетную ссылку.
Гори она огнем, почетная ссылка. Дубленку-то брать надо! Сколько мне
не хватает до этой операции? Так-так-так... Хрустят проклятые.
Полтораста не хватает. Ей-богу, мистика. Придется просить у Потапыча,
чтоб он лопнул.
Впрочем, чего злиться? Потапыч теперь меня зауважал. Издали
здоровается, одобрительно кивает, когда сталкиваемся в подъезде. В великий
День Цветного Телевизора он даже тащить пособил, потом по плечу похлопал и
говорит:
- Молодец ты, Эдька, точно молодец, не слюнтя-пунтя...
Слюнтей-пунтей он меня в детстве дразнил. И меня, и Машеньку.


* * *

Небольшой взрыв негодования. Они, мои работодатели, наглеют с каждым
днем. В конверте засаленная пятерка. Что ж, буду перестраиваться по
принципу - как вы нам платите, так мы вам работаем.
Плюнуть бы, что ли!
Я стал не нужен. Почему? А зачем нужен был?