"Ирина Поволоцкая. Сочельник (Скрипичный квартет)" - читать интересную книгу автора

его тетя, моя двоюродная бабушка. Она жила очень долго.
...Когда часы с амурами пробили пять, женщина, вздрогнув, потянулась в
постели. Теперь дядя видел ее лицо, спящее прекрасное лицо его Ангела. Она
спала, а дядя мой стоял на балконе и смотрел на нее.
Полтора часа, пока она спала, он смотрел. У него больше не было времени,
только полтора часа; он не мог оставаться в городе до рассвета, а то он бы
смотрел вечно. Наверное, смешно теперь: он - политический деятель, в стране
- революция, в мире - бог знает что, а он залез на дерево, прыгнул на балкон
и, прижавшись головою к стеклу, смотрит, как спит его жена. Она спала,
усталая, и он пожалел ее.
Счастье, что она была нездорова в тот день, как бывают нездоровы все женщины
раз в месяц, и ее Ромео не приехал после спектакля; через много лет, когда
она узнала от меня, она впервые от меня узнала, что дядя смотрел, как она
спала, и все дворники были подкуплены, все гремели деньгами в шашлычных, она
сказала:
- Бог спас его. Я была больна.
Я так и не поняла, кого она имела в виду - дядю Шалву или дядиного друга;
может, она думала, дядя был способен убить их, или она все-таки за дядю
испугалась, но она стала белая как смерть.
А дядя тогда вернулся благополучно, тетя ждала его, и он тихонько постучался
к ней в комнату. Она разрешила ему войти, он присел перед ней как мальчик и
поднял лицо, такое счастливое, умиротворенное, тихое и усталое, как после
ночи любви. Тетя так и сказала. У тети, моей двоюродной бабушки, никогда не
было таких ночей, но она это понимала, может, поэтому и не вышла замуж: она
была очень серьезная и трусиха. Когда он опустился перед ней, тетя
поцеловала его в черную курчавую голову, за которой охотились и которая так
дорого стоила. Но в Грузии не было человека, способного предать дядю. Тут
моя двоюродная бабушка всегда начинала плакать, она вспоминала, что будет
дальше, и плакала.
...Через три дня принесли газеты, и дядя прочитал объявление о помолвке
своей жены и своего друга. Тогда еще о помолвках писали в газетах. Когда
дядя прочел это, он тете ничего не сказал, но она удивилась, что он, допив
кофе, не стал по обыкновению курить сигары, а ушел к себе. Потом он не вышел
к обеду. Тетя позвала его, но он сказал, что работает. И вечером он все не
выходил. Тетя не знала, что и подумать, но у нас в семье не было принято
лезть с расспросами в чужую душу, мы сами говорили, если хотели. Ночью дядя
не спал, тетя видела узкую полоску света под дверью и слышала его шаги. Но
когда она подходила ближе, шаги замирали. Так прошла эта ночь, а утром
следующего дня он появился как ни в чем не бывало к завтраку, но он стал
седой.
Вот и все.

Потом он отправил шифрованную телеграмму по одному условленному адресу; к
нему пришли на следующий же день и помогли перебраться через границу.
Когда тетя, моя двоюродная бабушка, уже после его отъезда нашла эту газету,
она прочла ее от корки до корки, чего ввек не делала, сама не знала, почему
прочла, и объявление, конечно, тоже, и она прокляла эту женщину. А дядя
уехал навсегда.
Я думаю, его бы простили. Они все, кто занимался в это время политикой, были
тифлисские мальчики, которые вместе росли, вместе кутили, учились вместе, а