"Геннадий Прашкевич. Пять костров ромбом" - читать интересную книгу автора

журналиста, - Кайо уже был обессилен, измучен, доведен до грани, но... он
еще надеялся! А сейчас надежды в нем нет. Сейчас Кайо живет не надеждой.
Сейчас он живет только ненавистью.
Три дня назад, вспомнила она, черная грозовая туча заволокла все
небо. Мощные молнии сухой грозы били куда-то в леса Абу. Страшная, черная
сухая гроза. Она походила на грозу, погубившую опыт Риала... И глядя на
мгновенно ломающиеся электрические бичи, на тени, угрюмо и стремительно
прыгающие по саду, Анхела чувствовала - не только гроза, какой бы она ни
была страшной, заставляла сжиматься ее сердце. В саду кто-то был! Она еще
не видела журналиста, но его боль и его надежда уже жили в ней. Ведь
именно к человеческой боли Анхела так и не смогла привыкнуть в Ниданго...
Глядя из окна, Анхела видела, как журналист упал, споткнувшись. Но
она не встала, не окликнула Кайо. Она знала - если добрался до виллы, он
найдет силы встать сам.
И Кайо поднялся и снизу посмотрел на нее.
- Сможешь влезть в окно? - спросила Анхела, радуясь тому, что Пито
Перес, ее телохранитель, уехал в город за продуктами.
Кайо кивнул. Перевалился через подоконник, испачкал кровью косяк, но
не застонал. Анхела поняла: он еще не решил, как ему следует вести себя с
нею... Это было больно. Но она понимала Кайо - его преследовали, ему
нелегко было решиться на подобный визит, он представлял себе, чем чреваты
последствия его поступка.
Рана в плече, внутреннее кровоизлияние... Анхела сразу поняла - Кайо
плох. Срочное переливание крови, тоники, тишина - вот что ему было
необходимо. Но даже она ничего не могла ему предложить. Было странно,
когда кайо, пересилив боль и слабость, улыбнулся, указывая на портрет,
написанный Этушем:
- Я никогда не видел этой работы, - и помрачнел. - Судьба художника в
Тании незавидна.
- Этот портрет - шутка, - негромко пояснила Анхела. - Этуш написал
его, поспорив с доктором Шмайзом.
- Доктор Шмайз - достойный человек, - ответил Кайо. За его словами
читались и грусть, и давняя ревность, но неожиданный комплимент был чист,
потому что посвящался ей, Анхеле Аус, женщине, которую он, Кайо, давно и
безнадежно любил.
- Подойди, я остановлю кровь.
Она постаралась произнести это негромко, ненавязчиво. Она знала
вспыльчивость Кайо. Но он и впрямь был плох - послушно подошел; на Анхелу
пахнуло болезненным жаром.
- Ты останешься у меня, - сказала Анхела и положила ладонь на
простреленное кровоточащее плечо журналиста. - Ты проведешь день у меня, -
кровь под ее ладонью быстро сворачивалась. - Ночью, если торопишься,
можешь уйти.
- Ночь... - пробормотал журналист. - В этой стране любят ночь...
- Смотри на ночь, как на некое начало отсчета, - возразила Анхела. -
В древнем Шумере новые сутки всегда начинаются с ночи.
Кайо не понял ее.
- Я не должен был приходить, прости... Но мне надо продержаться хотя
бы сутки. Потом я не буду тебе мешать.
Анхела читала мысли Кайо - он думал о ней. Как всегда, видя ее, он