"Собиратель чемоданов" - читать интересную книгу автора (Ляшенко Ольга Валентиновна)

Книга VI. (3-я Чемоданов)

1. Упендра и Чемодаса не погибли при взрыве. Тело чемоданного жителя, в противоположность его голове, подвержено ожогам и простудным заболеваниям, но зато почти нечувствительно к ударам, толчкам и сотрясениям. Поэтому можно считать, что Упендре и Чемодасе повезло: та счастливая случайность, что в момент катастрофы они оказались свободными от своих сундучков, спасла им жизнь. Однако мало кто в Чемоданах позавидовал бы такой жизни.

2. Колпачок Чемодасы остался цел. Только на затылке выгорела небольшая плешь, на лицевой же стороне серьезных повреждений не было. Сначала он думал просто залатать плешь, но поразмыслив, понял, что так у него выйдет то же, что и у Упендры, только еще и с латкой на самом виду. Тогда, еще поразмыслив, он взял у Упендры ножницы, вырезал испорченный кусок и на его место вшил ширинку из заранее подобранной в тон обычной ткани. Кроме того, он приделал в поясе шлевки, из того же материала, а ремень взял от брюк, которые теперь стали не нужны.

К сожалению, в противоположность Упендре, он уродился большеголовым. Поэтому его логос теперь висел сзади, словно брюки, сшитые горе-портным, лицо осунулось и выглядело постаревшим. Пришлось ушить в боках. Из-за этого немного оттопырились уши, но зато морщины разгладилось, и в целом вид стал вполне приличный, даже стильный, не то что у Упендры, который носил свой логос как детские трусики со шнурком вместо резинки.

Оставшись без головы, Чемодаса, разумеется, перестал ходить на работу. Близких друзей у него почти не осталось, хотя в первый момент его остроумную шутку многие оценили по достоинству, на какое-то время он даже стал героем дня. Однако дружба в чемоданах — дело нешуточное, друзья, как правило, друг к другу очень взыскательны, а с Чемодасы теперь нельзя было взыскать даже старой стамески. К тому же первое время, пока не приучился видеть все окружающие предметы в перевернутом виде, он путал направления, и, когда на улице у него спрашивали, как пройти, к примеру, направо, он посылал налево, и наоборот. Конечно, никто не верил, что он делает это без умысла.[79]

Увидев, что даже самые испытанные друзья от него отошли, Чемодаса впал в беспросветную тоску. Ему грозила бы верная смерть, если бы не чудо. Чудом не потерялись среди обломков ножницы, и чудом были они сами, маленькая, умная вещица, такая живая и разная — горячая в ладони и быстро отывающая на сквозняке, такая желанная — и не своя.

3. — Ты можешь пользоваться моими ножницами без стеснения. В твоей аккуратности я не сомневаюсь. — говорил Упендра. — Я даже рад, что они пока у тебя. Должен же я хоть чем-то платить за твое гостеприимство.

После катастрофы он стал бездомным и временно поселился у Чемодасы.

Не сомневась, что он скрывает свои истинные планы, Чемодаса, уходя, никогда не оставлял ножницы дома. На улице, завидев прохожего, он торопливо — а вдруг востребует! — прятал их под рубашкой, когда же они, согревшись на груди, переставали источать привычный сладкий холодок, сам холодел от мысли: «Потерял!».

Как истинный чемоданный житель, он и прежде не сидел без дела, но теперь, в своем новом положении, и вовсе не мог сидеть. От сидения на твердом у него невыносимо ныла переносица, а сидя на подушке, он задыхался.[80] Не мог же он, как Упендра, позволить себе целыми днями валяться на кровати и играть на губной гармошке. Поэтому ему оставалось только с утра до вечера бродить по улицам, навлекая на себя насмешки и подозрения.

Впрочем, с течением времени чемоданные жители привыкли к его виду и перестали его третировать. К тому же они убедились, что от него не только нет никакого вреда, но даже в каком-то отношении он полезен для общества, как городской санитар, поскольку помогает очищать улицы от строительного мусора.

Строго говоря, Чемодасу интересовал не всякий мусор, а только обрезки кожи, клеенки или картона, причем определенных размеров, не слишком большие и не слишком маленькие. Из этих обрезков вечерами он создавал портреты чемоданных жителей. Моделью ему служило лицо Упендры.

4. Как-то раз Чемодаса приплелся домой неимоверно усталый, сгибаясь под тяжестью тяжелого, скользкого и пыльного рулона старой клеенки, который он протащил на своих плечах через все Чемоданы. Он раздобыл его на какой-то свалке, в самом дальнем районе, куда до сих пор еще не забредал. Жители этого района, впервые его видя и еще не зная, что он является городским санитаром, встретили его недружелюбно. Поэтому он пребывал в самом скверном настроении.

Еще издали услышал он резкие звуки губной гармошки.

«Бездельник! — пробормотал Чемодаса. — Лодырь и бездельник! Если бы не он, ничего бы этого не случилось. Заварил кашу, а я расхлебывай. Ему-то что! Лежит себе. А я тружусь за двоих. И никто спасибо не скажет!»

Обида на Упендру копилась в нем давно. У него даже была мечта: «Вот закочу этот портрет, верну ему ножницы — и тогда уж выскажу прямо в глаза все, что о нем думаю».

Ножницы да эта мечта — вот и все, что оставалось у него еще в Чемоданах.

Обычно с приходом Чемодасы Упендра откладывал гармошку и беспрекословно ему позировал. Не исключено, что он догадывался о мечте, которую лелеял гостепримный хозяин. Но на этот раз, войдя в дом, Чемодаса застал необычную картину. Во-первых, Упендра почему-то музицировал не лежа, как всегда, а стоя. Во-вторых, в самом лице его что-то решительно, хотя и неуловимо, переменилось. Взгляд уж точно стал другим. По-крайней мере, Чемодасе показалось, что смотрит он как-то свысока.

В-третьих, при появлении Чемодасы Упендра даже не подумал прервать свое занятие.

Но по-настоящему Чемодаса возмутился лишь тогда, когда заметил, что и стоит-то он не как положено, а совсем наоборот.

Упендра стоял на руках, одной ногой опираясь о стену, а другой покачивая в воздухе в такт мелодии. Гармошка была закреплена у его рта при помощи какого-то шнурка, концы которого неопрятно свисали с ушей.

Чемодаса застыл в дверном проеме. Он даже забыл о тяжелой ноше на своих плечах. В эту минуту он должен был произнести какие-то главные слова, от которых наконец проняло бы Упендру. Казалось, все Чемоданы стоят у него за спиной и ждут от него этих слов. Но он не находил их. И вышло так, что он, как бы добровольно, дослушал всю мелодию до конца.

5. — Ты как будто забыл, что ты здесь хозяин, — приветливо сказал Упендра. При этом воздух попадал в отверстия гармошки, и она вторила ему тихими, но грубыми и неприличными звуками. — Входи, не стесняйся. Я рад, что ты мало-помалу начал приобщаться к искусству.

— К искусству?! — Чемодаса задрожал от негодования. Пыльный рулон с грохотом упал и покатился по полу. — К искусству, говоришь? Мало-помалу? — сжав кулаки, он, пятясь, стал надвигаться на Упендру. — А это? — он жестом обвел стены, обильно украшенные портретами чемоданных жителей. — Вот это вот все, по-твоему, — не искусство?!!

Упендра отступил к стене и уперся в нее коленками.

— Видишь ли, — произнес он мягко, но, как показалось Чемодасе, дьявольски язвительно, — не хотелось тебя огорчать, но раз уж ты сам завел речь… В общем, должен тебе сообщить, что все твои портреты — неправильные!

Чемодаса опешил.

— Как неправильные? Что значит — неправильные?

— Очень просто, — ответил Упендра. — На всех этих портретах я изображен вверх ногами.

— Какими еще ногами? Что ты болтаешь? — возмутился Чемодаса. — Где ты здесь видишь ноги? На всех портретах — только твое лицо!

— Совершенно верно, — сказал Упендра. — На всех твоих портретах мое лицо изображено вверх ногами.

— Глупости! — Чемодаса даже немного успокоился, видя, что Упендра, как всегда, несет явный вздор. — Где это ты видел, чтобы на лице были ноги? Ноги бывают только на теле. И, если уж на то пошло, так ты сам сейчас стоишь вверх ногами.

— Ну и что? — невозмутимо ответил Упендра. — Для человека главное — это лицо, а отнюдь не ноги. Что мне за дело до ног? Пускай себе стоят как хотят, лишь бы лицо располагалось правильно, не вверх ногами. Но ты, я вижу, сегодня настроен возражать. Поэтому, если не возражаешь, давай прекратим этот бесполезный спор.

С этими словами Упендра оттолкнулся ногой от стены и медленно, враскачку, как и стоял, на руках, двинулся к выходу.

Чемодаса преградил ему дорогу.

— Погоди. Куда это ты собрался? А работать?

Упендра брезгливо покосился на принесенный рулон.

— Ты имеешь в виду это? Слушай, у меня к тебе предложение: отложим это до следующего раза. Признаюсь, сегодняшний день был для меня нелегким. Я многое передумал, принял важные решения, к тому же устал физически. Мне просто необходимо развеяться. Хочу немного пройтись, навестить старых знакомых. Да и ты, между нами говоря, выглядишь не лучшим образом. Извини за совет, но по-моему, все, что тебе сейчас нужно — это как следует выспаться. Только поэтому и не приглашаю тебя с собой.

Вся кровь кинулась в лицо Чемодасе. Он сжал кулаки и, не помня себя от гнева, прокричал Упендре прямо в лицо:

— Это мне решать, как я выгляжу!.. Попрошу мне советов не давать!.. Не хочешь трудиться — так и скажи!.. И нечего тут!..

Упендра удивленно поднял брови. Потом холодно усмехнулся и произнес:

— Ну, что ж, ты меня не удивил. Прощай. И огромное спасибо за готеприимство, — после чего неуклюже повернулся и, раскачиваясь всем телом, зашагал на руках к выходу.

На пороге он задержался и проговорил не оборачиваясь:

— Каждый волен называть искусством все что ему вздумается. Но никто не вправе требовать, чтобы ради того, что ему вздумалось называть искусством, другие жертвовали здоровьем и красотой.

— Ты о чем? — не понял Чемодаса.

— О том, что не мешало бы тебе мыть руки с мылом, прежде чем совать мне в лицо всякую дрянь, которую приносишь с помойки, — сказал Упендра и вышел вон.

6. Дверь осталась открытой и тихо поскрипывала, качаясь на сквозняке.

«Вот и все», — подумал Чемодаса. Он стоял посреди пустой комнаты. Ему казалось, будто у него кружится голова, и будто кто-то чужой незнакомым голосом повторяет и повторяет бессмысленную фразу: «А ножницы остались! А ножницы остались!»

7. В это время Упендра шел по улице. Он еще не привык к новому способу ходьбы, поэтому двигался медленно и осторожно, сосредоточенно глядя себе под руки, чтобы не наступить на стекло. Но некоторое время спустя он обратил внимание на несмолкаемый хохот, сопровождавший его на протяжении всего пути. «Похоже, происходит что-то забавное», — подумал он, поскорее доковылял до ближайшей стенки и, прислонившись, посмотрел вокруг.

Его окружала плотная толпа зевак, которые, тыча пальцами прямо в него, продолжали громко смеяться.

Первую минуту Упендра ничего не понимал. Потом он начал догадываться о причине смеха и наконец понял, кто во всем виноват. Это была последняя капля, переполнившая чашу его терпения. Пинками растолкав зевак, забыв обо всех предосторожностях, он почти бегом устремился к дому Чемодасы. По дороге он несколько раз упал и сильно ушибся, но даже это не заставило его встать на ноги.

Увидев Упендру, неловко взбирающегося на крыльцо, Чемодаса, забыв обо всех обидах, бросился к нему навстречу, но Упендра отстранил его ногой и гневно прокричал:

— Не смей ко мне приближаться, я не желаю тебя видеть! Я все терпел, но есть вещи, которых я не прощаю никому! Я считал тебя другом, а ты, ничтожество, выдал мой секрет!

— Какой секрет? — опешил Чемодаса.

— Какой? Не прикидывайся невинным идиотом! Будто сам не знаешь какой! Разболтал всем про мою книгу, и теперь эти ослы смеются мне прямо в лицо, а ты, предатель, хихикаешь за спиной, когда меня нет дома! Навырезал карикатур!

— Сам ты карикатура! — не помня себя от обиды выкрикнул Чемодаса и опрометью выбежал из дома.

8. Он бежал, не разбирая дороги, по-старому, носками вперед. Слезы стекали по его лбу, и скоро волосы стали мокрыми, как морская губка. Он и сам не заметил, как достиг границы чемоданного пространства, крайней оболочки внешнего чемодана. Дальше бежать было некуда. Улицы, полные деловито снующих прохожих, горы строительного мусора, причудливые силуэты новостроек — все родное осталось позади. И пока глаза его вглядывались в расплывающиеся за пеленой слез опрокинутые очертания полностью освоенного, давно обустроенного и многократно переустроенного мира, простирающегося за его спиной, пальцы его — неутомимые пальцы чемоданного жителя — блуждали по девственной поверхности от века нетронутой стены, которая нигде не имеет ни начала ни конца.

Пустынно у подножия этой стены и всегда безлюдно, хотя и нет закона, который воспрещал бы чемоданным жителям посещать эти места. Отнюдь не страх перед наказанием, не суеверие и не уважение к заветам предков — иное, высшее чувство заставляет их умерить шаг, едва лишь в просвете строений забелеет матовая изнанка крокодиловой кожи.

Тем, кто считает чемоданных жителей приземленными созданиями, для которых не существует ничего святого и возвышенного, следовало бы хоть раз побывать на празднике Последнего Чемодана, чтобы удостовериться, что вряд ли хотя бы один из остальных населяющих нашу Вселенную народов, столь же высоко чтит свои святыни, как этот народ, меньше всех во Вселенной располагающий досугом. В отличие от многих других идей, знаний, умений и навыков, идей неприкосновенности Последнего Чемодана не врождена чемоданным жителям.[81] Она не есть природный дар, а представляет собой высшее достижение культуры. В свою очередь, и культура чемоданных жителей самим своим существование обязана Последнему Чемодану. Не будь его, чемоданные жители, осваивая все новые и новые пространства, разбрелись бы в разные стороны и затерялись в бесконечной вселенной. Последний Чемодан — причина всех изменений, преобразований, переустройств и улучшений, ежедневно, ежечасно и ежеминутно совершаемых чемоданными жителями. Последний Чемодан — это основа всех основ, необходимое и достаточное условие жизни в Чемоданах.

9. Но Чемодаса не ведал, что творили его «золотые руки», ибо разум его и воля, сраженные несчастиями последних дней, на время как бы уснули, и неразумные, младенческие мечты, выскользнув из своей темницы, беспрепятственно миновали помраченное сознание и оживили маленькие острые ножницы, которым все равно что кроить. Ножницы лязгнули и взвились, как стальная оса. Сначала они ковыряли и буравили на одном месте, пока не пробуравили свозную дырочку, а потом стали жадно въедаться в толстую крокодилову кожу. Давясь, скрежеща, едва не разламываясь пополам, миллиметр за миллиметром продвигались они дальше и дальше по огромной кривой, словно вырезая чей-то гигантский портрет, до тех пор, пока овальный, в рост чемоданного жителя, негнущийся лоскут не вывалился с глухим шумом наружу.

Тут только Чемодаса очнулся от своего забытья. Еще ничего не видя, он понял, что произошло: догадка мелькнула как молния, и все недавние беды померкли перед ее убийственным светом. С ужасом, как на ядовитую гадину, взглянул он на ножницы, стальными кольцами обхватившие пальцы, и как гадину, стряхнул их со своей руки, и они полетели прочь, во внешнюю тьму.

10. Еще минуту назад, всего лишенный и всеми отвергнутый, Чемодаса все-таки оставался самим собой, чемоданным жителем. Теперь он стал ничем. И вместе с ним лишились своего существования сотни и сотни невинных, которые ни о чем не ведая, мирно трудились у него за спиной. Когда они узнают о том неслыханном, что содеялось здесь, его руками…

«Нет!» — сказал себе Чемодаса.

Сегодняшнему читателю трудно осознать, что означало для него, воспитанного в традиционных понятиях чемоданного жителя, это наедине с собой произнесенное «Нет!». В тот момент он чувствовал себя так, словно через его сердце прошла граница бытия и небытия.

«Нет, — повторил он. — Не бывать этому. Мне-то уже терять нечего. Меня уже по сути дела нет. А они — другое дело».

После этого он перестал думать и начал действовать.

На ближайшей стройке нашлась незакупоренная бочка с клеем. Чемодаса украдкой взял пустое ведро, зачерпнул им из бочки. К счастью, время было нерабочее, не то обязательно кто-нибудь вызвался бы помочь, начались бы расспросы.

Ему удалось незаметно вернуться. Прямо пригоршнями брал он из ведра густой, душистый клей и обмазывал им края проема. Ни одного лишнего движения! Если клей засохнет раньше времени, придется все начинать сначала. Впрочем, он знал, что этого не случится, как знал и то, что клея обязательно хватит, и что никто не помешает довести дело до конца. В такие минуты он никогда не сомневался, но действовал безошибочно и наверняка.

Когда все края были густо обмазаны клеем, Чемодаса ни секунды не медля шагнул в зияющий проем.

Уровень пола снаружи оказался ниже, чем внутри, но не намного. Чемодаса упал, но тут же встал на ноги, ощупью нашел выпавший кусок стены, с натугой поднял его и, держа перед собой, как щит, приблизился к стене, а затем, собрав последние силы, приподнялся на цыпочках и вложил его в проем. Края совпали точь-в-точь, не оставив ни щели, ни просвета. С минуту Чемодаса придерживал лоскут, и только убедившись, что клей сделал свое дело, опустил руки.

11. Когда глаза привыкли к темноте, Чемодаса огляделся. Недалеко от его ног, крестом распластавшись на полу, лежали ножницы. Он подобрал их и положил в карман.

В первую минуту слух его поразила тишина, какой никогда не бывает в Чемоданах. Но скоро в этой тишине он стал различать непонятные ритмично повторяющиеся звуки, напоминающие храп огромного невидимого существа. «Должно быть, это океан», — подумал Чемодаса. Он слышал как-то от Упендры, что шум прибоя может напоминать все что угодно.

Странные сооружения невероятных размеров возвышались вдали. Самое высокое из них представляло собой плоский навес на четырех исполинских столбах, два других по своим очертаниям издали напоминали два стула. Остальные строения были скрыты во мраке.

Еще один звук, похожий на замедленное тиканье гигантских часов, доносился сквозь шум прибоя. Удары были редкими-редкими, но каждый из них падал точно вовремя, ни на миг не опередив и не упустив своего срока. И Чемодаса поверил этому мерному тиканью и пошел в том направлении, откуда оно доносилось, еще ничего не различая впереди, но уже твердо зная, что и в этом небытии найдется для него какая-то опора.

Все дальше и дальше уходил он от Чемоданов, но пока ничего не встречал на своем пути. Надежды одна за другой стали покидать его, как вдруг он наткнулся на какой-то предмет разумных размеров. Обследовав его со всех сторон, он пришел к выводу, что перед ним ни что иное, как низкий длинный чемодан из твердого материала, похожего на пластик, с гладкой поверхностью. Он приложил ухо к стене. Внутри было тихо. Он постучал, но на стук никто не ответил. Тогда Чемодаса, поднатужившись, приподнял крышку чемодана и, подтянувшись на руках, перевалился через край.

Чемодан был совершенно пуст, зато пол его был устлан мягким ковровым покрытием. Это было все, в чем нуждался сейчас Чемодаса. Ни минуты не раздумывая, он растянулся на полу и провалился в сон.

12. Спал он долго, и видел разные сны, а в самом конце ему приснилось, будто все, что произошло с ним вчера — на самом деле только сон. А в действительности он лежит в своем доме, на своей кровати, а под боком у него храпит и ерзает во сне Упендра. Чемодаса проснулся и открыл в темноте глаза, но храп не прекращался. «Выходит, и вправду приснилось, — подумал он, не чувствуя при этом ни радости, ни печали. В то же мгновение он получил толчок коленом в бок. «Ну, погоди же!» — сказал он про себя и начал потихоньку подталкивать своего соседа, намереваясь столкнуть его спящего с кровати. Но в чем дело? Чемодаса двигал и двигал Упендру, а тот все не падал. Кровать не кончалась! «Где мы?» — с ужасом подумал Чемодаса. В это же самое время, прижатый к стенке, проснулся и Упендра.

— Кто здесь? — прокричал он, отвешивая Чемодасе удар кулаком.

Чемодаса вскочил на ноги — и окончательно понял, что было сном, а что — явью, ударившись со всего маху головой в крышку чемодана. От удара крышка приподнялась.

— А, и ты здесь? — сказал Упендра, жмурясь от яркого света. — Так я и знал. Давно тебя выдворили?

— Никто меня не выдворял. Я сам, — гордо ответил Чемодаса. Но Упендра взглянул на него с такой снисходительно-уничтожающей улыбкой, что ему стало неловко, словно он и в самом деле солгал. Чтобы скрыть смущение, он спросил:

— А тебя за что?

— Ни за что, — спокойно ответил Упендра. — Я ведь говорил, что они все меня ненавидят. Помнишь? Ты еще мне не верил. Я и сам не предполагал, что до такой степени! Состряпали дело. Якобы уклоняюсь от востребования. Кстати, не у тебя ли мои ножницы? Я их искал повсюду, хотел поскорее отдать, чтоб отвязались.

— Здесь они, — с неохотой ответил Чемодаса.

— Это хорошо, — обрадовался Упендра. — Не исключено, что они скоро мне понадобятся. — Я, кстати, и на суде показал, что вещь у тебя. В этом была моя ошибка. Эти крючкотворы обвинили меня в незаконной передаче по сговору. А это уже знаешь, какая статья?

— Знаю,[82] — Чемодаса сразу посерьезнел.

— Оказывается, этот псих, мой сосед, возомнил себя Последним Владельцем. По-видимому, у него мания величия. Я, конечно, прошляпил, надо было сразу потребовать судебной медэкспертизы. Но я промолчал из деликатности, думал, для всех и так очевидно, что истец неправоспособен. Когда он выступал, я все время подмигивал присяжным и ясно видел, что они меня понимают: они с трудом удерживались от смеха. Поэтому я был на сто процентов уверен в исходе дела. Но по правде говоря, я сильно рассчитывал на тебя. Достаточно было тебе подтвердить, что ты взял их у меня раньше,[83] — и суд решил бы дело в нашу пользу. Но тебя нигде не нашли. Так что на твоем месте я бы как можно скорее попросил политического убежища. Потому что ты до сих пор числишься в розыске.

— Я?! — испугался Чемодаса.

— А как же ты думал? Твои портреты красуются на всех перекрестках.

— Откуда же они взялись? — удивился Чемодаса, — я уже сто лет не фотографировался.[84] Последний раз еще, кажется, в школе.

— Ты меня удивляешь! Как откуда взялись? Из твоего же собственного дома. Ты ведь сам их наштамповал в несоразмерном количестве. Хотя я тебя с самого начала предупреждал, что не следует этим увлекаться, мало ли что. Когда меня спросили, не остался ли случайно какой-нибудь твой портрет, я, конечно, отдал все до единого. А что мне оставалось делать? Извини, но своя рубашка ближе к телу.

13. — Что же теперь? — Чемодаса был перепуган не на шутку.

— Да ничего. В крайнем случае, предстанешь перед судом. С тобой быстрее разберутся, поскольку уже приняты недостающие статьи. Это со мной не знали что делать.

— Почему?

— Видишь ли, на определенном этапе процесса — а он был шумным, и, я думаю, войдет в историю — примешалась политика.

— Политика? — удивился Упендра, — С каких это пор в чемоданах заговорили о политике?

— Представь себе, у нас теперь даже есть политические партии.

— Ну и ну!

— Пока победили радикалы. Так сумели обработать общественное мнение, что на референдуме все единогласно проголосовали за поправки. Теперь в Конституции новая глава — «Чемоданы и личность». Между прочим, составлена наверняка бездарно. Но, разумеется, ко мне за советом обратиться не догадались, нашлись другие умники.

У Чемодасы ревниво заныло в груди. Ведь он еще в школе как-то получил звание лучшего правоведа. Да и по сочинению у него всегда были одни пятерки. Если бы ему не пришлось покинуть Чемоданы, его наверняка включили бы в состав комиссии по выработке проекта поправок к Конституции и прочему законодательству. И возможно, одну из поправок даже назвали бы его именем.

14. — А началось с невинного, казалось бы, вопроса: как я отношусь к Последнему Чемодану? — продолжал Упендра.

— И что ты ответил? — машинально спросил Чемодаса.

— Разумеется, согласился, чтобы не разводить неуместных дискуссий. Сказал, что вполне допускаю его существование. Тогда меня спросили, действительно ли я так думаю. Я сказал: «А почему бы и нет, хотя какое это имеет значение, верю я в него или не верю? Главное, чтобы другие верили. Особенно молодежь».[85]

— Ну, это уж ты слишком, — с осуждением и даже со страхом произнес Чемодаса, — Теперь-то ты, надеюсь, убедился?

— Теперь убедился, и даже очень рад, что этот чемодан действительно есть. С ним как-то спокойнее. Я считаю, если бы даже его и не было, то следовало бы его придумать, на всякий случай.

Чемодаса хотел возразить, но вдруг осознал, что теперь, после всего происшедшего, ему и самому при мысли о Последнем Чемодане становится «как-то спокойнее».

— Что же было дальше на суде? — спросил он.

— Да ничего. Слушание отложили, потому что начались беспорядки: митинги, собрания, дебаты. Кончилось всеобщим референдумом. Меня об этом никто не информировал, все происходило за моей спиной, да это и к лучшему, по крайней мере я не несу никакой ответственности за то, что они там напринимали. Потом снова был суд. В общем, мне предложили — на выбор: или высшая мера, или пожизненное изгнание.

— Пожизненное изгнание? Раньше такого не было, — удивился Чемодаса, — И что же ты выбрал?

— Странный вопрос. Конечно, высшую меру. Головы-то все равно нет.

— А они?

— Сказали, раз головы нет, чтобы выбирал из того, что остается.

— А ты?

— Слушай, тебе не надоело задавать глупые вопросы? — неожиданно вспылил Упендра, — Что я мог выбирать, один против всех? На меня навесили кучу самых нелепых обвинений. Припомнили все, вплоть до взрыва, который ты тогда устроил в моем сарае. Приписали даже неуважение к суду!

15. «Да, дело нешуточное!» — подумал Чемодаса. При всей своей неприязни к Упендре, который принес ему столько зла, сейчас он не мог не испытывать к нему сочувствия.

Упендра молчал, погрузившись в горестные воспоминания. Наконец он тяжело вздохнул и произнес:

— Все, что угодно для себя допускал! Никаких не исключал возможностей. Но чтобы вот так, на старости лет, лишившись всего, оказаться одному на чужбине!

«Отчего же одному? А я?» — удивился Чемодаса. Но другой вопрос волновал его куда больше, и его он задал вслух:

— Скажи, а как ты вышел оттуда? Как прошел сквозь стену?

— Очень просто, — устало произнес Упендра. — Выпилили кусок размером с дверь, выпустили меня наружу, а потом вставили этот кусок на место и залили клеем. И кстати, выяснилось, что уже и раньше кто-то так делал.

«Так вот оно что, — подумал Чемодаса. — Выходит, я не первый».

— Откуда ты об этом знаешь? — спросил он.

— От судьи, конечно. По этому поводу еще завязался спор. Прокурор начал ему доказывать, и между прочим, был совершенно прав, что это не прецедент, а он ни в какую не соглашался. В конце концов я не выдержал, взял слово и сам доказал, хотя перед этим дал себе слово не выступать,[86] из принципа. Какой же это прецедент, если неизвестно, кто, когда и зачем это сделал. Может, это природный дефект.

— Природный дефект?

— Ну да, то есть какое-нибудь случайное повреждение, которое было уже заранее. Судья не смог меня переспорить и объявил перерыв в заседаниях.

«А может, это и правда было заранее. Тогда я все-таки первый!», — с глубоким разочарованием подумал Чемодаса.

Больше он ничего не успел подумать, так как пол под ним вдруг зашатался, его и Упендру стало швырять от стенки к стенке, и оба почувствовали, что их временное убежище взмывает на головокружительную высоту.