"Васко Пратолини. Постоянство разума " - читать интересную книгу автора

фонтан у Сан-Стефано еще бил. Вот и попала, вместе с десятком других женщин,
между двух огней, одна из нас, должно быть, перепугалась больше других,
бросилась через улицу - там и свалилась: ее подкосила пулеметная очередь. Мы
так и не поняли, откуда "стреляли. Ведра из рук не выпустила, а сама плавает
не в воде, а в крови - вот что мы увидели, когда смогли подойти поближе.
Никто не знал, кто она, откуда. Не из нашего квартала, и не из Кастелло, и
не из Ромито. Может, беженка, кто ее знает. Было ей лет пятьдесят, кольцо на
пальце, то ли позолоченное, то ли золотое... Видишь, вот об этом ты ничего
не помнишь. Потому что я тебе никогда не рассказывала! Правда, Миллоски?
Милло расправляет усы, подмигивает мне:
- Да как сказать, Иванна! Бывает правда историческая, а бывает...
- Отвечайте. Только попроще, если умеете!
- Знаете, дать честное слово, что так оно и было, я бы не решился...
Впрочем, как сейчас вижу, этот мошенник сидит себе наверху, без штанишек,
так перегнулся, что вот-вот головой вниз полетит вместе со своим альбомом.
- Но кто его взял на руки, я или синьора Каппуджи? И какое у меня при
этом было лицо? Вы ему скажите.
- Лицо было такое, что по сравнению с ним даже эта белая скатерть могла
бы быка раздразнить.
- Вам хорошо, умеете говорить кудряво - точно кружево плетете!
Ох, и осточертели же они мне оба! Встаю, говорю: "Счастливо оставаться,
несчастные старцы!" - и удаляюсь; моя "неучтивость" заставляет ее измениться
в лице, а его - покачать головой и закурить неизменную тосканскую сигару.

3

Вот до чего довели воспоминания, связанные с синьорой Каппуджи, -
Иванна в них ни разу не появилась, за исключением случая с жаровней.
- Я тогда работала на "Манетти и Роберте", в цехе борных кислот. По
утрам будила тебя, чтоб поздороваться. Возвращалась после сверхурочных не
раньше восьми вечера - ты уж спал. Нужда заставляла - что поделаешь!
Первое время нам помогали ее старики, но оба они умерли зимой сорок
четвертого. Грипп настиг истощенных, обессиленных недоеданием деда и
бабушку.
- Как и все честные люди, - говорит она, - мы в эти времена лишений
больше походили на призраки. Горе убивало вернее голода. Они почти в одно
время закрыли глаза, лежа в своей кровати и держась за руки. Она умерла на
час позже его. И вот мы остались одни. На гроши, вырученные за мебель с виа
Бокаччо, где я родилась, дотянули до конца войны. Потом пришлось идти на
фабрику. Так, видно, мне, жене фрезеровщика, на роду было написано.
В этом решении Милло, должно быть, усмотрел бы классовую солидарность
"в первозданном виде", дух самопожертвования, моральную чистоту. Однако она
была молода, работа ей была под силу, хоть и могла со временем подорвать
здоровье. Вдыхать осадки кислот - все равно что сурьму: страдают не только
легкие - отравленная кровь разносит яд по всему организму... Ей не пришлось
подвергнуться этой опасности.
- Хотелось мне в контору, - призналась она наконец. - Но возможностей
не было. То есть могли бы и быть... Словом... ты уже большой, ты меня не
заставишь краснеть! Что тебе за дело до моего прошлого... Он был вдовец,
даже жениться предлагал. Знаешь, начальник отдела кадров. Мне скрывать