"Васко Пратолини. Постоянство разума " - читать интересную книгу авторафонтан у Сан-Стефано еще бил. Вот и попала, вместе с десятком других женщин,
между двух огней, одна из нас, должно быть, перепугалась больше других, бросилась через улицу - там и свалилась: ее подкосила пулеметная очередь. Мы так и не поняли, откуда "стреляли. Ведра из рук не выпустила, а сама плавает не в воде, а в крови - вот что мы увидели, когда смогли подойти поближе. Никто не знал, кто она, откуда. Не из нашего квартала, и не из Кастелло, и не из Ромито. Может, беженка, кто ее знает. Было ей лет пятьдесят, кольцо на пальце, то ли позолоченное, то ли золотое... Видишь, вот об этом ты ничего не помнишь. Потому что я тебе никогда не рассказывала! Правда, Миллоски? Милло расправляет усы, подмигивает мне: - Да как сказать, Иванна! Бывает правда историческая, а бывает... - Отвечайте. Только попроще, если умеете! - Знаете, дать честное слово, что так оно и было, я бы не решился... Впрочем, как сейчас вижу, этот мошенник сидит себе наверху, без штанишек, так перегнулся, что вот-вот головой вниз полетит вместе со своим альбомом. - Но кто его взял на руки, я или синьора Каппуджи? И какое у меня при этом было лицо? Вы ему скажите. - Лицо было такое, что по сравнению с ним даже эта белая скатерть могла бы быка раздразнить. - Вам хорошо, умеете говорить кудряво - точно кружево плетете! Ох, и осточертели же они мне оба! Встаю, говорю: "Счастливо оставаться, несчастные старцы!" - и удаляюсь; моя "неучтивость" заставляет ее измениться в лице, а его - покачать головой и закурить неизменную тосканскую сигару. 3 Вот до чего довели воспоминания, связанные с синьорой Каппуджи, - Иванна в них ни разу не появилась, за исключением случая с жаровней. - Я тогда работала на "Манетти и Роберте", в цехе борных кислот. По утрам будила тебя, чтоб поздороваться. Возвращалась после сверхурочных не раньше восьми вечера - ты уж спал. Нужда заставляла - что поделаешь! Первое время нам помогали ее старики, но оба они умерли зимой сорок четвертого. Грипп настиг истощенных, обессиленных недоеданием деда и бабушку. - Как и все честные люди, - говорит она, - мы в эти времена лишений больше походили на призраки. Горе убивало вернее голода. Они почти в одно время закрыли глаза, лежа в своей кровати и держась за руки. Она умерла на час позже его. И вот мы остались одни. На гроши, вырученные за мебель с виа Бокаччо, где я родилась, дотянули до конца войны. Потом пришлось идти на фабрику. Так, видно, мне, жене фрезеровщика, на роду было написано. В этом решении Милло, должно быть, усмотрел бы классовую солидарность "в первозданном виде", дух самопожертвования, моральную чистоту. Однако она была молода, работа ей была под силу, хоть и могла со временем подорвать здоровье. Вдыхать осадки кислот - все равно что сурьму: страдают не только легкие - отравленная кровь разносит яд по всему организму... Ей не пришлось подвергнуться этой опасности. - Хотелось мне в контору, - призналась она наконец. - Но возможностей не было. То есть могли бы и быть... Словом... ты уже большой, ты меня не заставишь краснеть! Что тебе за дело до моего прошлого... Он был вдовец, даже жениться предлагал. Знаешь, начальник отдела кадров. Мне скрывать |
|
|