"Васко Пратолини. Постоянство разума " - читать интересную книгу автора

целая куча дождевых червей, они свиваются в клубок, гладкие, безголовые.
- Да, это я, я, - говорит синьора Эльвира. - Вам бы гранатой глушить!
Бруно, стой, не смей трогать!
Она нагибается, чтобы заглянуть в корзинку, но пират замахивается на
нее своей огромной ручищей, как на девочку из сказки.
- О господи, сколько на свете дорог, так ее сюда принесло!
- О господи, сколько на свете способов время убить, кому делать нечего,
так вы рыбу ловите! Разве не знаете - это запрещено. Вода в Терцолле
загрязнена, вся рыба отравлена! Давай, Бруно, живей... Идем за полицейским!
Она сует мне свою искореженную руку, и, поддерживая друг друга, мы
скатываемся с берега на луг.
- Видал, как я его напугала? - говорит она мне теперь. - Знаешь, кто
это? Он раньше на бойне работал. Глаз ему бык рогом выбил. Теперь ему с
быками не справиться... Видишь, женщина кормит малыша... А ведь вытащить
рыбу из воды - все равно что оторвать от груди новорожденного...
Женщина сидит у самой воды под цветным зонтиком, она без чулок, у нее
золотые кудри; пристроив ребенка к открытой груди, она здоровается с нами,
но мы ей не отвечаем.
- Она жена слепого и сама бродяжничает. Знаешь сказку про дочь
лавочника? Жила-была красавица с золотыми волосами... Гляди - не
наглядишься... А ради зеркала и розы... Чего ты насупился? Какой же ты
мальчик, если тебе такие истории не нравятся? Моего Родольфо в твои годы
хлебом не корми - только дай послушать. Думал, большего счастья нет, чем
иметь такую мать. Ну, ну, пошевеливайся! Помни, упадешь - не реви и сам
подымайся. Я нагибаться не могу, понял?
Я пускаюсь бежать, подбрасывая ногой пустые жестянки, которыми усеян
луг. Порой останавливаюсь, чтоб подкараулить ящерицу, но на нее никак не
наступишь. она исчезает, как тень. Складываю несколько прутиков - вот и
преграда на пути у муравьев; а еще можно построить настоящую крепость из
камней; из консервных банок получаются отличные башни, которые обрушиваются
после пятого или шестого этажа. Порой наблюдаю, как сливается с небом дым
фабричных труб, только никак не могу уловить, когда это происходит.
Высоко-высоко, выше самой горы Морелло, летят самолеты-истребители
"харрикейны", трехмоторные машины, различать их научил меня дядя Милло.
Пониже ласточки летают стаями, я угадываю, в какую сторону они свернут.
Потом собираю маргаритки, травы, мак, с трудом наберу букетик и несу его
старухе, которая с важным видом восседает на каком-то заржавленном листе
жести.
- Держите, синьора Эльвира!
- Молодец, что вспомнил обо мне.
- А сюрприз? - спрашиваю у нее.
- Какой сюрприз?
- Вы же обещали...
- Что? Отвести тебя к воротам виллы "Кареджи", чтоб взглянуть на
мертвых львов и живых собак?
Я бросаю цветы на землю, топчу их, в ярости замахиваюсь на нее.
- Ну прямо как отец. Ну прямо фашист!
Это слово часто можно было слышать и у крепости, и в скверах. Фразы "Ну
и дерьмо! Ну и фашист!" или "Эй, фашист, эй, красавчик!" звучали как ругань
или насмешка. Связывая это слово с именем моего отца, "который далеко и