"Пещеры древних. (THE CAVE OF THE ANCIENTS)" - читать интересную книгу автора (Рампа Лобсанг)

Глава 3 ПРИЗНАННОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ

Монастырь Верховного Оракула был небольшим и уединенным. Несколько маленьких чела играли во дворе с беззаботной непринужденностью. Нигде не было видно лениво развалившихся трапп, проводящих полуденные часы в бесполезной болтовне. Старики, и в особенности пожилые ламы, составляли здесь большинство. Люди в годах, седоволосые и согнутые под тяжестью прожитых лет, неторопливо занимались своими делами. На этих старых лам и на самого Верховного Оракула возлагалась обязанность провидения и предсказания. Сюда не допускались ни незванный гость, ни случайный путник, бредущий в поисках еды и ночлега. Многие боялись этого места. Оно было запретным для всех, кроме приглашенных. Мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп, являл собой исключение. Он был здесь желанным гостем в любое время.

От назойливых глаз монастырь скрывала густая роща. Крепкие каменные стены защищали его от слишком любознательных. Но едва ли кто-то осмелился бы из праздного любопытства испытать на себе силу гнева Верховного Оракула. С особым усердием охранялись комнаты Его Святости, Высочайшего, бывавшего в этом Храме Знаний частым гостем. Воздух дышал безмятежностью, навевая покой на тех, кто вершил здесь свое трудное дело.

Здесь не было места ссорам и брани. За этим зорко следили могучие кхамцы. Огромные, некоторые семи футов росту и ни один не легче 250 фунтов, — их набирали сюда со всего Тибета. Своими тяжелыми дубинками они нагоняли ужас на тех, чья совесть нечиста. Играя роль полиции, они поддерживали порядок в общинах, насчитывающих порой тысячи монахов. Не всяк свят в одежде святого. Везде встречаются преступники и просто лентяи. Так что работы у кхамцев хватало.

Здесь возводились постройки в согласии со своим назначением: ни высотных строений, ни длинных шестов с зарубками. Все было рассчитано на людей пожилых, чьи кости были хрупки, а мышцы потеряли гибкость молодости. Самые старые монахи селились на нижних этажах. Доступ к коридорам был прост и удобен. На первом этаже со

стороны Храма Предсказаний жил и сам Верховный Оракул. Рядом размещались старейшие и самые просвещенные, а также старший монах-полицейский из кхамцев.

— Мы идем на встречу с Верховным Оракулом, — сказал Наставник. — Он заинтересовался тобой и готов уделить тебе достаточно много времени.

Приглашение или приказ повергли меня в уныние. Визит к астрологу или прорицателю всякий раз приносил мне плохие известия: новые страдания, новые подтверждения грядущих лишений. Я снова должен был надевать свои лучшие одежды и сидеть, как чучело, молча слушая, как утомительный старик исторгает из себя потоки банальностей. Я подозрительно поднял глаза; Лама, глядя на меня, пытался сдержать улыбку. Очевидно, — подумал я с досадой, — он прочитал мои мысли!

Наставник разразился хохотом.

— Иди как есть, — сказал он, поборов приступ смеха. — Оракула не волнует состояние твоей одежды! Ему известно о тебе больше, чем тебе самому.

Мое уныние стало бездонным. Интересно, что я услышу на этот раз?

Мы спустились по коридору и вышли во двор. Я смотрел сквозь дымку на горные массивы, чувствуя себя осужденным, идущим на казнь. К нам приближался монах-полицейский. Проходя мимо, он окинул меня уничтожающим взглядом. Однако, когда узнал моего Наставника, его лицо расплылось в улыбке.

— Припадаю к Вашим лотосовым стопам, Святейший Лама, — произнес он, низко поклонившись. — Прошу оказать мне честь проводить Вас к Высокочтимому Верховному Оракулу.

Он приотстал от нас на шаг, и я слышал, как земля дрожит от его могучей поступи.

Двое лам стояли у входа. Можно было догадаться, что это были не просто монахи-полицейские. При нашем приближении они расступились, давая нам дорогу.

— Святейший ждет Вас, — сказал один из них, улыбаясь Наставнику.

— Он в предвкушении встречи с Вами, — поддержал другой.

Мы вошли и оказались в слабо освещенном помещении. После яркого солнца улицы я на несколько секунд почти ослеп. Постепенно глаза привыкли к полумраку, и я смог разглядеть абсолютно голую комнату, лишь на стенах висели два-три гобелена и в дальнем углу курилась кадильница. В центре, на плоских подушках сидел довольно молодой монах. Он выглядел тонким и хрупким, и я изумился, осознав, что это и есть Верховный Оракул Тибета. Его глаза, немного навыкате, пристально смотрели на меня и сквозь меня. Казалось, он видит мою душу, а не земное тело.

Наставник и я пали перед ним ниц, распростершись в традиционном, предписанном этикетом приветствии. Затем мы встали и замерли в ожидании. Когда же тишина стала совсем невыносимой, Оракул заговорил.

— Приветствую тебя, благородный Мингьяр! Добро пожаловать, Лобсанг! — произнес он.

Его голос был немного высоковат и совершенно лишен всякой силы: он как бы доносился с огромного расстояния. Несколько мгновений Наставник и Оракул обсуждали общие темы, затем Мингьяр Дондуп отвесил поклон и покинул комнату. Оракул молча смотрел на меня. Наконец он сказал:

— Возьми подушку и садись, Лобсанг.

Я протянул руку за одной из мягких квадратных циновок, сложенных у ближней стены, и уселся поближе к Оракулу. Он продолжал наблюдать за мной в несколько угрюмой тишине. Время шло, и под его испытующим взглядом мне стало совсем неуютно.

— Итак, ты — Тьюзди Лобсанг Рампа! — прервал он затянувшееся молчание. — В предыдущей фазе существования мы были хорошо знакомы. Теперь по приказу Высочайшего я должен поведать тебе о лишениях, ожидающих тебя, и о трудностях, которые тебе предстоит преодолеть.

— Ох, Сударь! — воскликнул я. — Должно быть, я делал в прошлой жизни ужасные вещи, чтобы так страдать в этой! Моя карма тяжелей, чем у кого бы то ни было.

— Вовсе нет, — отозвался он. — Это обычное заблуждение. Многие полагают, что испытания этой жизни — непременно расплата за прошлые грехи. Но разве металл в горне раскаляют потому, что он нагрешил и должен быть наказан? Не делают ли это для того, чтобы улучшить свойства материала?

Он строго посмотрел на меня и сказал:

— Однако ты обсудишь это с Наставником. Мы же будем говорить только о будущем.

Оракул коснулся серебряного колокольчика, и в комнату беззвучно вошел слуга. Он втиснул между нами низенький столик, разместив на нем дымящийся сосуд. Это была чаша, снаружи богато украшенная серебром и фарфоровая внутри. На дне ее едва тлели полупогасшие угольки. Прежде чем поставить ее перед Верховным Оракулом, слуга взмахнул ею в воздухе, и угли вспыхнули ярким пламенем. Проворчав слово, смысл которого до меня не дошел, он поставил справа от чаши резную шкатулку и удалился так же беззвучно, как и прибыл. Мне было не по себе, но я продолжал сидеть молча. Почему со мной вечно так? Каждый рассказывает мне о том, какая трудная жизнь мне предстоит. Они будто наслаждаются этим! Беда есть беда, даже если она — не расплата за промахи прошлой жизни. Оракул медленно протянул руку и открыл шкатулку. Маленькой ложечкой он зачерпнул из нее мелкий порошок и высыпал его на горящие угли.

Голубая прозрачная дымка заволокла комнату. Мои глаза затуманились, и я почувствовал головокружение. Из необозримых далей до меня донесся звон огромного колокола. Звук приближался и нарастал, пока голова не стала раскалываться на части. Внезапно мой взгляд прояснился. Я пристально наблюдал, как бесконечный столб дыма поднимается из чаши. Я видел движение внутри него, оно становилось все ближе, пока не поглотило меня целиком. Теперь я был его частью. За пределами моего восприятия гудел монотонный голос Оракула. Но я не нуждался в его словах. Я видел будущее так же отчетливо, как и он. Я находился во времени и вне его. Я смотрел, как мгновения моей жизни проходят передо мной, как кадры бесконечного фильма. Раннее детство, события моей жизни, строгость отца — все проносилось перед моими глазами. Я снова стоял у великого монастыря Чакпори. Снова ощущал твердые камни Железной Горы, когда ветер сдул меня с монастырской крыши и со смертельной силой швырнул о горный склон. Дым вился, и картины (которые мы называем «Хрониками Акаши») продолжали сменять друг друга. Я опять переживал свое посвящение. Тайная церемония была затянута туманом, будто я так и не был посвящен. В новых видениях я видел себя одиноко бредущим по долгой дороге в Китай.

Странный аппарат кружился и переворачивался в воздухе. И я, — я управлял им. Позже я увидел армады этих машин. Восходящие солнца Японии сияли с их крыльев. Они роняли на землю черные капли, которые, падая, извергали пламя и дым. Искалеченные тела взмывали в небо, и оно разражалось дождем крови и расчлененных человеческих тел. Я загрустил, увидев, как меня пытают японцы. Но зло и предательство некоторых людей с Запада опечалили меня еще сильнее. Я видел, как ими движет зависть, заставляя направлять все силы на смертельный разрушительный труд. Картины продолжали сменять друг друга, и я видел основные события своей жизни до того, как пережил их.

Как мне было известно, возможность основных событий может быть предсказана достаточно точно. Отличаться могут лишь незначительные детали. Расположение звезд отводит каждому пределы того, кем он может быть и что способен вынести, — так же, как инженер устанавливает для двигателя наибольшую и наименьшую скорость. Меня ждет трудная жизнь. Ну и пусть!

Внезапно меня подбросило так, что я чуть не слетел с подушки, — на мое плечо легла чья-то рука. Я обернулся и увидел лицо Оракула, оказавшегося позади меня. Его взгляд излучал сочувствие и понимание.

— У тебя очень тонкая психика, — сказал он. — Мне обычно приходится объяснять значение увиденного. Высочайший, как я и ожидал, оказался прав.

— Все, чего я хочу, — отозвался я, — это остаться здесь и жить в мире. Зачем мне Западный мир, где каждый пылко проповедует веру, а сам только и думает, как перерезать глотку ближнему?

— Это великая миссия, мой друг, — ответил Оракул, — которую должен осуществить именно ты. Ты сможешь сделать это, несмотря ни на что. Вот почему ты проходишь такой трудный курс специальной подготовки.

От всех разговоров о миссиях и испытаниях мне стало еще хуже. Я желал лишь спокойствия, тишины и, может быть, изредка безобидных развлечений.

— Теперь, — произнес Оракул, — пришло время возвращаться к Наставнику. Он ждет тебя, чтобы рассказать много интересного.

Я встал и, прежде чем покинуть комнату, поклонился. Снаружи меня поджидал гигантский монах-полицейский. Он должен был проводить меня к ламе Мингьяру Дондупу. Мы шли с ним бок-о-бок, и это напомнило мне картинку из книги: слон и муравей, бредущие через джунгли…

— Итак, Лобсанг, — начал Лама, когда я вошел, — я надеюсь, ты не слишком подавлен увиденным!

Он улыбнулся и жестом пригласил меня сесть.

— Пища для тела, во-первых, Лобсанг, и пища для души, во-вторых! — смеясь, воскликнул он и позвонил в колокольчик.

Очевидно, я прибыл как раз вовремя. Жесткие монастырские правила запрещают во время еды смотреть по сторонам. Все внимание должно быть отдано Чтецу. Здесь, в комнате Наставника, не было никого, кто, взобравшись на возвышение, громко читал бы из Священных Книг с целью отвлечь мысли от столь прозаического занятия, как прием пищи. Не было здесь и жестоких прокторов, готовых наброситься на тебя за малейшее нарушение правил. Вглядываясь в бесконечные зубцы Гималаев, я думал о том, что придет время, — и я их больше не увижу. Мне показали будущее лишь мельком. Мое будущее, и то, что было скрыто вуалью дыма, пугало меня.

— Лобсанг! — сказал Наставник. — Ты видел многое, но еще больше осталось тайным. Если ты чувствуешь, что не способен встретиться с увиденным лицом к лицу, мы примем это как досадный факт. Можешь оставаться.

— Сударь! — ответил я. — Однажды Вы сказали, что тот, кто отправился по избранному жизненному пути, но, споткнувшись, повернул назад, недостоин называться человеком, Я буду идти вперед, даже зная о предстоящих трудностях!

Он улыбнулся и одобрительно кивнул.

— Я так и знал, — сказал он. — И в конце пути ты добьешься успеха.

— Учитель! — решился спросить я. — Почему люди приходят в этот мир, не зная ничего о прошедших жизнях? И не зная о том, что предстоит сделать в этой? Почему Вы говорите, что эти знания — тайные? Почему нам не дано знать все?

Лама Мингьяр Дондуп удивленно поднял брови и рассмеялся.

— Ты действительно хочешь знать свой жребий? — воскликнул он. — Но у тебя короткая память. Совсем недавно я рассказывал тебе об этом. Знание прошлых жизней безмерно увеличило бы наш груз в этом мире. Колесо Жизни вращается, принося богатство одним и бедность другим. Недаром говорят: нищий сегодня — завтра принц. Не помня о прошлых жизнях, мы все начинаем с нуля. И не пытаемся отыграться, вспоминая неудачи прошлой жизни.

— Но, — настаивал я, — а как же Сокрытое Знание? Ведь, обладая им, каждый смог бы стать лучше! И развиваться быстрее! Мой Наставник улыбнулся.

— Все не так просто, — ответил он. Мгновение помедлив, он продолжил:

— Внутри нас есть силы, нам неподвластные, неизмеримо большие, чем те, которыми обладает человек в материальном мире. Люди на Западе злоупотребили бы этими силами, ибо деньги — все, о чем они заботятся. Их беспокоят лишь два вопроса: «можешь ли ты это доказать?» и «сколько мне за это заплатят?».

Он рассмеялся, как мальчишка, и Сказал:

— Меня всегда забавляло то огромное множество приборов и механизмов, которые использует западный человек, чтобы передать беспроволочное сообщение. Особенно меня веселит сам термин беспроволочный, ведь в их аппаратах мили и мили проводов! Здесь, в Тибете, опытным ламам по силам отправить телепатическое послание вообще без всякой аппаратуры. Мы выходим в астрал и путешествуем сквозь пространство и время, посещая другие части света и даже иные миры. Левитируя, мы можем поднимать гигантские грузы. И все это при помощи неизвестных сил. Но не все люди чисты, Лобсанг. В любом монастыре есть грешник, как во всякой тюрьме — святой.

Я смотрел на него с недоумением. — Но зная это, люди непременно стали бы хорошими! — не сдавался я.

С сожалением глядя на меня, Лама ответил: — Мы храним Тайное Знание в тайне для безопасности человечества. Слишком многие, особенно на Западе, мечтают лишь о деньгах и о власти. Оракул предсказал, что наша земля будет захвачена и физически покорена странным культом. Культом, которому нет дела до простого человека, который существует единственно для того, чтобы поддерживать власть диктаторов, поработивших полмира. В России пробовали под пытками вырвать у Высоких Лам Запретное Знание. Но получив к нему неожиданный доступ, обычный человек поведет себя так: вначале он устрашится силы, ставшей подвластной ему. Затем ему покажется, что у него есть средство обогатиться сверх всякой меры. Он испробует его, и деньги придут к нему. Имея деньги и власть, ему захочется большего. Ведь миллионер никогда не удовлетворится одним миллионом, — он захочет больше! Сказано, что власть в руках непосвященного развращает. А Тайное Знание дает абсолютную власть.

Меня вдруг осенило: я знаю, как спасти Тибет! Вскочив от возбуждения, я воскликнул:

— Тибет будет спасен! Тайное Знание сохранит нас от вторжения! Наставник сочувственно посмотрел на меня.

— Нет, Лобсанг, — грустно отозвался он. — Мы не используем Силы для подобных вещей. Тибет подвергнется гонениям, он будет почти стерт с лица Земли. Но в грядущие годы он возродится еще более великим. Страна очистится в горниле войны, как позже это сделает весь мир.

Он искоса взглянул на меня.

— Пойми, Лобсанг, здесь должна быть война, — сказал он тихо. — Без войн население Земли стало бы слишком многочисленным. Не война — так чума. Войны и болезни регулируют численность населения, давая людям на Земле — и в других мирах — возможность делать друг другу добро. Пока люди не изменятся, войны будут всегда.

Гонг призывал нас к вечерней службе. Мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп встал.

— Идем, Лобсанг, — позвал он. — Мы здесь в гостях и должны проявлять уважение к хозяевам.

Мы вышли во двор. Гонг продолжал звонить настойчиво, гораздо дольше, чем было принято в Чакпори. Я поначалу был удивлен тем, насколько медленно мы продвигались к храму. Но, посмотрев по сторонам, увидел старых и немощных монахов, едва ковылявших через двор.

— С твоей стороны будет учтиво, если ты сядешь с чела, — шепнул Наставник. Я согласно кивнул и пошел вокруг стены храма вдоль внутренней стены. Когда я сел на место, чела монастыря Верховного Оракула посмотрели на меня с любопытством. Почти незаметно, пользуясь невнимательностью прокторов, они стали протискиваться вперед, пока не окружили меня со всех сторон.

— Ты откуда? — спросил мальчик, бывший, видимо, у них заводилой.

— Чакпори, — прошептал я в ответ.

— Ты и есть тот парень, которого прислал Высочайший? — тихо спросил другой.

— Да, — ответил я. — Я должен был встретиться с Верховным Оракулом, он сказал мне…

— ТИШИНА! — прорычал за спиной гневный голос. — Еще один

звук!..

Обернувшись, я увидел, как от нашего кружка уходил высокий мужчина.

— Ха! — прыснул мальчик. — Не обращай на него внимания. Он больше лает, чем кусает.

Тут из маленькой дверцы появились Настоятель и Верховный Оракул, и служба началась.

Вскоре мы снова высыпали наружу. Я вместе со всеми остальными отправился на кухню, чтобы пополнить запасы ячменя и взять немного чаю. Продолжить разговор не было никакой возможности: вокруг толпились монахи всех рангов. Прежде чем отойти ко сну, они обменивались последними новостями. Найдя предназначенную для меня келью, я завернулся в одежду и лег. Сон долго не приходил. Я вглядывался в пурпурную темноту, усеянную золотыми огоньками масляных ламп. Вечные Гималаи вдалеке простирали свои каменные пальцы к небесам, будто в мольбе, обращенной к богам мира. Ярко-белые стрелы лунного света мелькали в горных расщелинах, чтобы исчезнуть и появиться снова, когда луна взберется повыше. Ветра не было, и молитвенные флаги беспомощно свисали с мачт. Над Лхасой лениво проплыло облако. Я перевернулся и провалился в сон без сновидений.

В ранний утренний час я проснулся от внезапного испуга. Я проспал и мог опоздать на службу. Вскочив, я поспешно сунул руки в рукава и молнией вылетел за дверь. Скатившись вниз по пустынному коридору, я вывалился во двор — прямо в объятия одного из кхамцев.

— Ты куда собрался? — грозно прошипел он.

— На утреннюю службу, — ответил я. — Я, должно быть, проспал. Он засмеялся и отпустил меня.

— А, так ты — приезжий. У нас нет утренних служб, можешь идти и досыпать дальше.

— Нет утренних служб? — вскрикнул я. — Но ведь везде есть утренние службы!

Монах-полицейский был, должно быть, в хорошем расположении духа. Он вежливо ответил мне:

— У нас здесь старики да немощные. Вот мы и обходимся без ранних служб. Ступай, почивай себе с миром. — Он потрепал меня по голове — ласково для него, но подобно удару грома для меня, — и втолкнул меня в коридор. Повернувшись, он тяжелой поступью продолжал обход. Я промчался по коридору обратно и через минуту уже спал.

Позже, днем, меня представили Настоятелю и двум старшим ламам. Они забросали меня вопросами, интересуясь моей жизнью дома, тем, что я помню о прошлой жизни, спрашивали о моих отношениях с Наставником. Наконец все трое с трудом встали и гуськом направились к двери.

— Идем, — проворчал последний, поманив меня скрюченным пальцем.

Ошарашенный, я будто в тумане последовал за ними. Они медленно вышли за дверь и, как сомнамбулы, зашаркали по коридору. Я шел за ними, спотыкаясь, стараясь поддерживать заданный темп. Продолжая плестись, мы миновали открытые комнаты. Чела и траппы, должно быть, смеялись от души, наблюдая за нашей неторопливой процессией. Я же сгорал от стыда. Во главе колонны шел Настоятель, опираясь на две палочки. Двое лам были так дряхлы, что едва поспевали за ним. Я замыкал шествие.

Через столетие — по крайней мере мне так показалось — мы достигли противоположной стены и остановились у дверного проема. Настоятель долго возился с ключом, бормоча что-то себе под нос. Один из лам пришел ему на помощь, и дверь наконец отворилась с протестующим скрипом. Первым вошел Настоятель, за ним, один за другим, оба ламы. Никто не сказал мне ни слова, так что я последовал за ними. Старый лама прикрыл дверь у меня за спиной. Передо мною оказался очень длинный стол, заваленный старыми, покрытыми пылью вещами. Здесь были и ветхие одеяния, и древние молитвенные колеса, и разрозненные нитки четок. Еще две-три шкатулки и несколько предметов, которые мне не удалось распознать с первого взгляда.

— Хмм! Ммм! Подойди сюда, мой мальчик, — велел Настоятель.

Я с неохотой направился к нему. Он взял меня за кисть левой руки своими костлявыми пальцами. Мне показалось, что я поздоровался со скелетом.

— Хмм! Ммм! Мальчик! Выбери один или — Ммм! — несколько предметов, которые принадлежали тебе — Хмм! — в прошлой жизни. Он обвел меня вокруг стола и продолжил:

— Ммм! Если ты уверен, что какой-то предмет или — Ммм! — несколько, были твоими, то возьми его или — Хмм! — их и принеси сюда.

Он тяжело сел и, видимо, потерял ко мне всякий интерес. Двое лам сели рядом, не проронив ни звука.

Отлично, подумал я. Если трое стариков собрались играть в эту игру, то я поддержу их. Психометрия, без всякого сомнения, простейшая вещь на Земле. Я прошел вдоль стола, протянув левую руку ладонью вниз. Над некоторыми вещами я ощущал зуд в центре ладони, и слабая дрожь пронизывала кисть. Я выбрал молитвенное колесо, разбитую чашку и четки. Затем я повторил свое путешествие. На этот раз я почувствовал зуд лишь однажды, проходя рядом со старыми лохмотьями в последней стадии разложения. Это были остатки шафранной мантии, принадлежавшей Высокому Ламе. От долгих лет цвет потускнел, а ткань истлела настолько, что рассыпалась от прикосновения. Я поднял ее, не без основания опасаясь, что она распадется у меня в руках, и бережно отнес Настоятелю. Затем вернулся за остальными предметами.

Без единого слова все трое бросились осматривать вещи, сверяя тайные признаки и скрытые метки по старой черной книжице. Некоторое время они сидели лицом к лицу. Их головы свисали с высохших шей, а мозги поскрипывали от умственных усилий.

— Ххх-ура! — пробубнил Настоятель, сопя, как уставший як. — Мммм. Это и правда он. Хмм. Как хорошо это ему удалось. Ммм. А теперь иди, мой мальчик, к своему Наставнику, ламе Мингьяру Дондупу, и скажи ему, хмм, что мы будем весьма признательны ему, если он сейчас придет сюда. А ты, мой мальчик, можешь не возвращаться.

Я выбежал из комнаты, радуясь тому, что избавился от общества этих живых мумий, которые не проявляли ко мне таких теплых человеческих чувств, как лама Мингьяр Дондуп. Поворачивая за угол, я неожиданно оказался в нескольких шагах от своего Наставника. Он улыбнулся мне и сказал:

— Лобсанг, пожалуйста, не удивляйся, я уже успел получить телепатическое приглашение.

Дружески похлопав меня по плечу, он направился к комнате, в которой находился Настоятель и двое старых лам. Я же вышел во двор и стал от нечего делать пинать камешки.

— Это ты, чья Инкарнация была Признана? — спросил голос позади меня.

Я обернулся и увидел чела, который внимательно изучал меня.

— Сам не знаю, зачем они это все затеяли, — ответил я. — Могу сказать только, что они долго вели меня по коридорам, чтобы в конце концов показать какие-то старые вещи, из которых я должен был выбрать несколько. На моем месте это мог бы сделать каждый!

Мальчик от души рассмеялся.

— Все вы в Чакпори необычные люди, — заметил он. — Если бы ты не знал, что нужно делать, ты бы не оказался в этом монастыре. Я слышал, как о тебе говорили, что ты был кем-то великим в предыдущей жизни. Ты действительно был великим, иначе бы Верховный Оракул не посвятил бы тебе половину дня. — Он пожал плечами, притворяясь, что боится меня, и добавил:

— Будь начеку! Не успеешь оглянуться, как они признают тебя Настоятелем и заставят выполнять всю его работу. Тогда уже больше не поиграешь во дворе со своими друзьями из Чакпори!

Из двери в дальнем конце двора появился мой Наставник. Он быстрыми шагами подошел к нам. Чела, с которым я разговаривал, почтительно поклонился. Лама улыбнулся ему и ласково молвил:

— Нам пора, Лобсанг! Скоро стемнеет, а мы с тобой не любим ездить в темноте.

Вместе с Наставником мы пришли в конюшню, где монах-конюх ждал нас с лошадьми. Скрепя сердце, я сел в седло и последовал за Наставником по тропинке между ивами. Мы ехали молча, потому что я просто не был способен серьезно разговаривать во время поездки верхом, так как вся моя энергия уходила на то, чтобы не свалиться с лошади. К моему удивлению, мы направились не в Чакпори, а свернули на дорогу, ведущую к Потале. Лошади медленно поднялись по Ступенчатой улице. Долина под нами уже почти исчезла в ночном мраке. Я был очень рад, что наша поездка подошла к концу. Мы снова оказались в давно знакомой Потале, где нам сейчас предстояло поужинать.

Когда я возвращался в свою комнату после ужина, Наставник перехватил меня.

— Зайдем ко мне, Лобсанг, — позвал он. Я зашел и сел по его приглашению.

— Итак, — начал он, — я полагаю, тебя интересует, что все это значит.

— О, меня распознают как Инкарнацию! — беззаботно отозвался я. — Я как раз обсуждал это с чела, когда Вы позвали меня.

— Что ж, прекрасно, — сказал лама Мингьяр Дондуп. — Мы проведем некоторое время вместе и обсудим кое-какие проблемы. На вечернюю службу можешь не идти. Усаживайся поудобней и не вздумай меня перебивать.

— Большинство людей приходят в этот мир, чтобы узнать кое-что, — повел Наставник свой рассказ. — Другие приходят, чтобы помочь им в этом. У некоторых есть особое, очень важное задание.

Он проницательно посмотрел на меня и, убедившись, что я слежу за его мыслью, продолжал:

— Многие религии проповедуют об аде — месте наказания за грехи или для их искупления. Ад — здесь, на этой Земле. А наша настоящая жизнь в другом мире. Мы приходим сюда учиться или платить за грехи прошлых жизней, или, как я уже сказал, совершить дело огромной важности. Тебе предстоит разобраться с человеческой аурой. Твоими инструментами будут исключительно тонкое психическое восприятие, усиленная способность видеть ауру и знания о всех тайных искусствах, которые ты получишь от нас. Твои таланты мы будем развивать всеми доступными средствами. Так постановил Далай-Лама. Прямое обучение, реальный опыт — мы испробуем все, чтобы в кратчайшие сроки дать тебе как можно больше знаний.

— Да это же ад! — испуганно вскрикнул я.

— Но этот ад — всего лишь ступенька на пути к лучшей жизни! — отозвался он. — Здесь мы можем избежать некоторых основных ошибок. За несколько лет земной жизни мы совершаем промахи, которые мучают нас значительно дольше в Другом Мире. Вся жизнь этого мира — лишь мгновение по сравнению с жизнью в Мире Ином. Большинство людей на Западе верят, — вел он дальше, — что умершие сидят на облаках и играют на арфах. Другие уверены в том, что, покинув этот мир, чтобы возродиться в следующем, человек пребывает в мистическом состоянии небытия, и так далее. Он рассмеялся и продолжил:

— Если бы мы могли объяснить им, что жизнь после смерти реальней, чем что-либо на Земле! Весь мир состоит из вибраций. Все вибрации этого мира, то есть всё, что находится внутри него, — только октава на клавиатуре Жизни. По ту сторону смерти находятся более высокие регистры.

Мой Наставник остановился, взял меня за руку и постучал по полу костяшками моих пальцев.

— Это камень, Лобсанг, — сказал он. — Вибрация, которую мы называем камнем.

Он снова взял меня за руку. На этот раз он провел моим пальцем по ткани мантии.

— Это, — воскликнул он, — вибрация, которая обозначает шерсть. Если мы передвинем все вверх по шкале вибраций, то соотношение свойств твердости сохранится. Так, в жизни после смерти, т. е. в нашей настоящей жизни, у нас будет одежда, так же, как и в этой. Ты ясно это понимаешь?

Естественно, это было понятно, я знал об этом давным-давно. Лама вмешался в мои мысли:

— Конечно, здесь это знают все. Но если оформить эти мысли в слова, они станут от этого более четкими. Позже, — сказал он, — ты будешь путешествовать по землям Запада. Тебе встретится множество трудностей, связанных с западными религиями.

Он грустно улыбнулся чему-то и заметил:

— Христиане зовут нас язычниками. В их Библии написано, что Христос блуждал в пустыне. В наших же записях утверждается, что он пересек Индию, изучая местные религии. Затем он пришел в Лхасу и обучался в Йо-Канге под руководством лучших священников того времени. Христос создал хорошую религию, но то, что христиане исповедуют сейчас, имеет с ней мало общего.

Наставник посмотрел на меня немного сурово и сказал:

— Я вижу, тебе надоело слушать. Ты думаешь, что я говорю просто ради слов. Но я прошел Западный мир вдоль и поперек и должен предостеречь тебя. И лучше всего это сделать, рассказав тебе об их религии.

Я густо покраснел. Я действительно подумал: «Слишком много слов».

Из коридора доносилось шарканье ног, монахи направлялись на вечернюю службу. С крыши у нас над головой трубачи выдували последние ноты уходящего дня. Здесь, сидя напротив меня, мой Наставник продолжал свою речь:

— На Западе существуют две основные религии и множество их ответвлений. Иудейская вера стара и терпима. Евреи вряд ли доставят тебе много хлопот. Их преследовали столетиями, и поэтому они сочувствуют и понимают других. Христиане не так терпимы. Я не собираюсь рассказывать о личных верованиях, — ты сможешь прочитать об этом. Я поведаю тебе о том, как религии зарождались.

— На заре жизни на Земле, — начал Лама, — люди жили мелкими племенами. Не было никаких законов или норм поведения. Сила была единственным законом: сильное и жестокое племя шло войной на слабое. По прошествии времени появился человек сильнее и мудрее других. Он понимал, что организованное племя станет непобедимым. Он основал религию и кодекс поведения. Плодитесь и размножайтесь! — сказал он, зная, что чем больше детей будет рождено, тем сильнее станет племя. Чти отца своего и мать свою, — велел он, понимая, что дав родителям власть над детьми, сам обретет влияние на родителей. Свобода же от сыновнего долга ослабит дисциплину. Не прелюбодействуй! — прогремел пророк того времени. На самом деле он хотел лишь предостеречь от связей с другими племенами. Ибо в этом случае верность пришлось бы делить.

Прошло время, и священники поняли, что всегда найдется некто, не желающий подчиняться законам. После долгих раздумий и обсуждений они выработали схему поощрений и наказаний. Небеса, Рай, Валгалла — назови их как хочешь — для тех, кто послушен жрецам. Адский огонь, проклятие с вечными муками — для тех, кто их не приемлет.

— Так Вы против религий Запада, мой учитель? — спросил я.

— Нет, конечно, нет, — ответил он. — Многие чувствуют себя потерянными до тех пор, пока не ощутят или не представят себе, что всевидящий Отец наблюдает за ними с высоты. А дежурный Ангел записывает их добрые дела так же, как и дурные. Мы сами — Боги для маленьких созданий, населяющих наше тело, и даже более мелких, живущих в их молекулах! Что до молитв, Лобсанг, то часто ли ты обращаешь внимание на молитвы мелких созданий, составляющих молекулы твоего тела?

— Но Вы сами говорили, что молитвы имеют действие! — возразил я с некоторым удивлением.

— Да, Лобсанг, и даже очень сильное, но только в одном случае: если мы молимся нашему Высшему Я, нашей Подлинной Сущности, живущей в другом мире и дергающей за ниточки, к которым мы привязаны. Молитва очень эффективна, когда мы подчиняемся простым и естественным правилам, делающим ее таковой.

Он, улыбнувшись, продолжал:

— Человек — всего лишь песчинка в этом беспокойном мире. Чтобы чувствовать себя уютно, ему необходимо что-то наподобие материнской утробы. Для людей на Западе, не постигших искусства умирать, последней мыслью, последним криком является слово «мама»! Тот, кто не уверен в себе, пытаясь создать иллюзию спокойствия, посасывает сигару или сигарету. Точно так же, как младенец сосет свой палец! Даже тамошние психологи связывают курение с возвращением к детским привычкам, ко временам, когда мать давала пищу и уверенность. Религия — это только соска. Настоящий покой дает знание правды о жизни и смерти. На Земле мы подобны воде. Проходя через «смерть», мы — как пар. Рождаясь снова, мы опять становимся водой (конденсируемся).

— Учитель! — воскликнул я. — Вы считаете, что детям не следует почитать родителей?

— Боже Милосердный, конечно же, дети должны уважать их, точно так же, как родителям следует заслужить это уважение. Однако авторитарным родителям нельзя позволять воспитывать ребенка. Ребенок, повзрослев, станет почтительно относиться к жене или мужу. Родители не должны тиранить своего взрослого отпрыска. Позволить им поступать так — значит навредить и им, и себе, этот долг им придется вернуть в следующей жизни.

Я вспомнил своих родителей. Грубый и жестокий отец, который никогда не был для меня настоящим отцом. Мать, единственной заботой которой была общественная жизнь. Затем я подумал о ламе Мингьяре Дондупе, который стал мне больше чем мать и отец, единственный, кто постоянно дарил мне доброту и любовь.

Вбежал монах-посланник и застыл в глубоком поклоне.

— Достопочтенный Владыка Мингьяр! — произнес он учтиво. — Мне приказано передать Вам почтение и приветствие от Высочайшего, Он просит Вас оказать любезность и отправиться к Нему. Позвольте проводить Вас, учитель.

Наставник встал и последовал за посланником.

Я вышел из комнаты и взобрался на крышу. Немного выше неясно вырисовывался в темноте монастырь медиков. Молитвенный флаг слабо развевался на мачте. В ближнем окне я увидел старого монаха. Он вертел молитвенное колесо, и громкий скрип прорезал тишину ночи. Звезды растянулись над головой в бесконечной процессии. Неужели и мы для кого-то выглядим так же?