"Юзеф Принцев. Гори, гори, моя звезда... (Повесть о А.Гайдаре) [И]" - читать интересную книгу автора

комочки облаков в небе, нараспев повторяет:
- Триста две тысячи девятьсот тридцать девять... Триста две тысячи
девятьсот тридцать девять...
Рядом с ним сидит худенький глазастый мальчишка и толкает его локтем:
- Тише, Аркадий... Галка смотрит!
"Галкой" в реальном училище прозвали словесника Николая Николаевича
Соколова. Был он худ, черен, взъерошен, на ходу подпрыгивал, голова набок
- галка и галка!
Его любили, потому прозвали метко, но добродушно. У других учителей
прозвища были менее обидные, но изысканные: "Глиста на цыпочках",
"Кошмарное виденье", "Рыбий глаз" и только отца Геннадия, которого
ненавидели за то, что он всем совал для поцелуя свою пухлую руку, звали
коротко и зло: "Пузо".
После революции Пузо из реального перекочевал в одну из церквей, где
надрывался с амвона о великом хаосе на святой Руси, о
большевиках-христопродавцах, которым гореть в геенне огненной. Но никто
никогда не горел, даже ни одного пожара в городе не было, а самый главный
"христопродавец" - уездный комиссар Михаил Евдокимович Чувырин, - хоть не
выпускал изо рта прокуренной дочерна трубки, гореть тоже не собирался. Уж
кто-кто, а Аркадий знал это точно, потому что был у него вроде адъютанта -
разносил пакеты, расклеивал листовки, оповещал о срочных заседаниях.
Каждый раз, когда в комитете вскрывали привезенные из арсенала
тяжелые ящики, Аркадий не мог отвести глаз от новеньких винтовок, тускло
поблескивающих под густой смазкой.
Наконец-то Чувырин сжалился над ним и вчера, когда вскрыли ящик...
Аркадий счастливо зажмурился и крикнул прямо в оттопыренное ухо Семки
Ольшевского:
- Триста две тысячи девятьсот тридцать девять!
Семка вскочил, класс радостно захохотал, Николай Николаевич постучал
ребром журнала по кафедре, прошелся по проходу между партами, покачав
головой, сказал:
- Разве так можно? У него же барабанные перепонки лопнут!
- Не лопнут... - сердито косясь на соседа, пробурчал Семка, но на
всякий случай сунул палец в ухо для детального обследования.
- А что это за таинственное число? - продолжал Николай Николаевич, с
интересом следя за Семкиными манипуляциями. - Заклинание?
- Ага! - светло глянул в глаза учителю Аркадий. - Оно самое.
- Ну, ну... - усмехнулся Николай Николаевич и посоветовал Семке: -
Осторожней, Ольшевский. Палец сломаете.
- Не сломаю... - проворчал Семка, но палец из уха вынул.
- Итак... - обернулся к классу Николай Николаевич. - Задание на
завтра следующее... - Он вдруг замолчал, досадливо морщась, подошел к
окну, постоял там, затем решительно шагнул на кафедру и, стукнув
костяшками пальцев по журналу, коротко сказал: - Завтра занятий не будет.
Послезавтра тоже.
В классе загрохотали крышками парт, закричали "ура", полетели к
потолку ранцы. Николай Николаевич молча ждал, когда стихнет этот неистовый
взрыв восторга. Потом негромко сказал:
- Не думал, что это доставит вам столько радости. Дело в том, что мои
уважаемые коллеги саботируют. В городе затруднения с деньгами, Советская