"Михаил Михайлович Пришвин. Кащеева цепь (автобиографический роман) " - читать интересную книгу автора

С тех пор всегда говорит ему: как бы. А отойдет от него и жалуется:
- Боюсь я этого Ивана, какой-то он страшный. Курымушка тоже раз
пробовал подкатиться к Ивану с яблоками, а он сказал:
- Ешь сам. Что, у меня рук, что ли, нету яблок нарвать?
- Тебя поймают.
- За что?
- Яблоки не твои.
- А твои, что ли, они?
- Мои!
Тут Иван посмотрел на него страшно, как на мать тогда, и сказал:
- Ты - головастик.
С тех пор Курымушка не мог уже просто, как прежде, к работникам бежать
с пазухой яблок, - везде был Иванов страшный глаз. Так и было в этом глазу
и в этих руках, за что он ни возьмется: за дугу - в глазу его "ну, разве у
настоящих такая дуга?". Конь застоялый взовьется у него в руках, как
огненный, а он хлестнет его, и так, будто это последняя кляча; и все так, и
этот двор с постройками, и сад, и земля, не смотрел бы на все, да так уж,
не за что ухватиться пока.
"Не Балда ли это? - думал Курымушка. - Тот ведь тоже был хороший
работник, а что из работы вышло: от одного его щелчка поп улетел".
Он попросил даже Дунечку прочесть ему еще раз "Балду" - и когда
прочел:
- Нет, Иван не Балда.
Про Ивана каждый день говорили: "Вылитый он".
А он - был Бешеный барин, атеист.
И это было как-то связано с тем, что постоянно бывало в кухне на
печке, где спала горничная Настя, потом Дуняша, потом Катя. Одна горничная
уходила, нанимали другую, а перед уходом всегда няня таинственно шептала
матери:
- Зажгла свечку, а на печке коленки, кра-асные. - Кто же?
- Да все Кирюшка.
- Опять свалялись?
- Баламутный малый.
Что-то очень гадкое бывает на печке, и лица у мамы и Дунечки, когда
про это говорят, бывают такие странные.
В этом ли была тайна Ивана?
Старшие говорили: "Их много. Едешь иногда, встречается, ну, вы-ли-тый,
только одет мужиком". Но это говорили уже не про атеиста, а про самого
большого барина - ка-мер-юн-ке-ра. У него есть лакей тоже вылитый, и лакей
ходит к дьячихе, и у дьячихи семь человек детей, и все вы-ли-тые. Многое
множество вы-ли-тых было, и Курымушка иногда думал, какая же огромная печь
должна быть у камер-юнкера.
С тьмою зимних вечеров и ночей приходило это "на печке", когда сверчок
неустанно поет, рыжие тараканы снуют на лежанке, неустанно щелкают счеты в
комнате матери, и стук! стук! - оледенелые ветки и замороженное окно.
Вздрогнет няня от стука, спустится с огнем посмотреть в кухню, вернется
оттуда...
Курымушка спит и не спит, видит, как осторожно няня шевелит ручкой
двери маминой комнаты.
Щелканье счетов обрывается.