"Анатолий Приставкин. Тихая Балтия: Латышский дневник " - читать интересную книгу автора

невозможно...
- Но они меня сломали!
- Нет, - возразила Элизабет. - Они хотели тебя сломать. А ты все равно
напишешь... Ведь ты напишешь?
Я промолчал.
Но как это снова написать, если это было вовсе не записи, как обычно
это понимается. Мои бессонные ночи были моим порывом к свободе, точно таким
же, как у Литвы и Латвии... У народов их, с которыми в эти дни я был вместе.
Я боролся со своим собственным рабством именно потому, что знал: как
раб я устраивал эту систему больше. Но раба, в том самом коммунистическом
законченном виде, из меня так и не вышло. Хотя им многое удалось со мной
сделать. И тогда они убили дневник. То есть, уничтожили то, что делало меня
свободным.
А еще мне жалко сказок. Я мечтал о них всю жизнь. И написал я их для
моей маленькой дочки. Убив сказки, они покусились и на ее свободу, на не
тронутую их тлением, их трупным распадом маленькую золотую, как тучка, душу.
Все, что угодно, но сказок я не прощу.
Это были добрые сказки, я творил их назло окружающему нас прорвавшемуся
наружу, как лава Везувия, злу.
А Элизабет я потом ответил.
Я сказал:
- Сказки второй раз не напишешь, они фантазия души. А события в Риге я
и правда помню. И я расскажу, как я это помню. Я тебе обещаю, что я об этом
обязательно расскажу.

НА РОЖДЕСТВО

Когда прорываешься из московского ада в этот не тронутый распадом мир
спокойных аккуратных домиков, желтых дюн и кривых на побережье сосен, вдруг
с удивлением ощущаешь, как в дальних уголках души, омерщвленной, неспособной
ни на какие впечатления, возникает странная неуловимая спасительная мелодия,
которую и на слова не переложишь...
А если бы можно было как-то перевести, вышло бы вот такое: "Тихая милая
Балтия... Милая, мирная... Тихая, тихая, тихая... Тихая".
А всего-то и дел, что сперва о ней мечтаешь. Сентябрь, октябрь, ноябрь,
декабрь... Под самый новый год достаешь путевки. Потом... Чемоданы, багаж,
билеты, такси, вагон... И обморочное непроходящее чувство одной сплошной, в
каждой клетке, усталости, так что ни спать ни думать невозможно, но даже
если захочешь что-то вспомнить, то ничего, кроме памяти о той же усталости,
не возникает. А по приезде лишь одно сильное желание: спать. Так спать,
чтобы лечь и - ни-ко-гда не просыпаться. Ни сегодня, ни завтра, ни
послезавтра...
Но в какой-то день, выглянув в окно с высоты девятого этажа дубултского
дома, с удивлением обнаруживаешь, что мир не кончился, что он продолжается и
как всегда - прекрасен. И вызолоченные снизу поздним рассветом облака, и
буровато-зеленые верхушки сосен, и округлое побережье залива с белыми
гребешками волн, будто сейчас, прямо на твоих глазах, рождаются на сером
листе моря новые строчки рукописи.
Начинаешь осознавать про себя и про свою жизнь наперед так ясно, как
никогда не бывает.