"Анатолий Приставкин. Смерть Петра Скавлукова" - читать интересную книгу автора

невзорванным, они подъезжали к поселку.
В тот день Скавлуков обварил себе руку. Бригада разрывала насыпь и
заменяла бракованные кольца (двенадцать миллиметров арматуры вместо
пятнадцати), а Скавлукову было поручено плавить на костре битум. Для заливки
труб. Во время одной из подносок он нечаянно плеснул расплавленный битум на
руку.
Обожженную кожу вместе с приварившимся теперь битумом в медпункте
отделили пинцетом, обнажив в четверти руки красное мясо. После наложили
повязку и дали на семь дней бюллетень. А в бригаде сказали: "Везет же
человеку, отоспится теперь".
И Скавлуков уехал на попутке в поселок.
Это был совсем не тот поселок, который Скавлуков знал по выходным дням.
Тогда он кишел кишмя народом, а в общежитии от радиолы и хлопающих дверей
начинали болеть уши. А весь твой день заведомо, тебя не спросясь,
распланировали твои дружки. Сон до десяти утра, завтрак в столовой с
поллитрой под столом, легкая прогулка по центральной улице, которую они про
себя звали "первой Брянской", с заходом в женское общежитие, так сказать,
разведка перед боем. После - обед, опять сон, сладкий, дремотный, без
обязывающего срока, почти до ужина. Теперь уже крепкая выпивка с легкой
закуской, чтобы быстро не трезветь, и фланирование по направлению к клубу,
где единожды и навсегда была одна программа: кино и танцы под радиолу.
Небольшое разнообразие в воскресный день вносили шумные драки, воскресники и
отсутствие водки в магазинах. Тогда с базы доставляли одеколон "Ай-Петри".
Пьяных было меньше, а изо рта мужчин исходил благоуханный одеколонный запах.
В будний день в общежитии и на улице было странно пусто, а Скавлукова
чрезвычайно удивило, что их поселок такой маленький размером.
Он прежде никогда не замечал этого.
Скавлуков сходил в столовую, заглянул в клуб, также пустой, и вернулся
в общежитие.
В комнате на столе обнаружил письмо и обрадовался, это от знакомой из
Иркутска, а не из дома, откуда он ничего интересного в письмах не ждал.
Лежа прочел письмо, потом напечатанное на конверте поздравление с 1
Мая, потом еще печати и штемпеля.
По числу определил, что письмо провалялось на почте целую неделю, но
недолго над этим думал и заснул.
Встал и снова пошел в столовую. Но ел плохо и чувствовал себя смутно,
точно с перепоя. А когда официантка принесла вместо гречневой каши лапшу
(это здесь и прежде делали), он вдруг вскипел и потребовал жалобную книгу.
Морщась, чувствуя неприязнь к самому себе, он писал в книгу карандашом
всякие гневные слова, тогда как девушка, зардевшаяся, ненавидящая его,
повторяла:
- И пишите... Мне плевать на ваше бумагомарательство! И треплют, и
треплют нервы, и ходят тут! Сами бы поработали, узнали бы... Пишите! Пишите!
Потом Скавлуков стоял около железного окошка автолавки с книгами и
разглядывал обложки. Пробормотал, раздражаясь снова без причины:
- Понаписали так, что читать негде...
Вот эта, например, "Горячее сердце"... Ну, что в ней? Может, она та
самая, где вся правда-то и есть для Скавлукова. А может, так себе...
Почему-то вспомнилось, как в войну, в эвакуации давали им в школе
ботинки. Высыпали целую груду на пол в учительской и сказали: "Выбирайте!"