"Анатолий Приставкин. Вагончик мой дальний (Повесть)" - читать интересную книгу автора

"Я-ме пла-ме ва-ме ю-ме в-ме реч-ме ке-ме"...
Некоторые из ребят так быстро тараторят, частят, как пулемет, и ясно,
никто из окружающих с непривычки не может догадаться, о чем идет речь. Но
немецкий...
Рыбаков не очень быстро, но довольно ловко тут же произнес:
- Мы-ме бу-ме дем-ме у-ме чить-ме с то-ме бой-ме я-ме зы-ме-ки-ме...
Я-ме твой-ме, а ты-ме мой-ме.
Уже через месяц вместо слов: их бин, ду бист, ер ист я, нарочно
коверкая слова, повторял: я дубина, ты дубина, он тоже дубина... И при этом
представлял Язву. Но уже мог задавать вопросы и отвечать на этом чужеродном,
бесполезном для моей жизни языке. Никто, ни одна душа на свете, не
догадывался, что я наловчился со слуха, без всяких там книжек, вякать
по-вражески. Однажды, дело было уже зимой и мы коротали время на овощебазе,
куда посылали добровольцев перебирать картошку, Рыбаков, как для практики,
пересказал мне историю своей жизни. Конечно, по-немецки. Там было и про
латифундию, и про марксизм, и про деревню Лужки возле города Торжка, который
он назвал своей второй родиной.
- Майн гот! - воскликнул я в конце. - Майн гот!
А он лишь улыбался в свои усики и ни о чем, казалось, не жалел.
Только однажды у него прорвалось.
- Что такое Моргенштрассе? - спросил он.
- Утренняя улица, - отвечал я.
- Вот и я так думал. - Задумчиво кивнул и, оглянувшись, добавил: -
А если эта улица ведет к моргу? Как ее назвать?

5

Однажды нас разбудила орудийная канонада. Сквозь гул пушек мелкой
россыпью трещали автоматные очереди. Деревянная обшивка вагона при каждом
залпе вздрагивала, а с ней вздрагивали и мы. Не от страха - нас, кажется,
уже ничто не способно было напугать, даже неизвестность. Просто пол под
нашими головами от близких разрывов ходил ходуном. Можно было догадаться,
что вагоны загнали в прифронтовую полосу, или немчура прорвалась в тыловой
городок, где наш состав которые сутки стоял на запасных путях. В какие-то,
исторически давние, довоенные времена мы во все горло орали песню про
бронепоезд: "Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути"... А
надо петь так: мы запертые люди, а наш эшелон стоит на запасном пути...
Эшелон разгружался. Гремели повозки, глухо раздавались голоса, бойцы
матюгались, проклиная долгий состав, который неведомо где встал, и уж,
конечно, во всем виноватую, такую ясную погоду, от которой только и ждать
вражеских налетов и бомбежек. И только предсказали, как кто-то истошно
заорал: "Во-оздух! Во-оздух!" И забухало над головой. А вагон затрясся, как
в лихорадке. И даже, как нам показалось, несколько раз подпрыгнул.
Потом враз прекратилось, наступила тишина. Про такую говорят: мертвая.
От нее с непривычки звенело в ушах. Но, когда беззвучие, время не идет.
Может, конечно, и идет, но не для нас. Сами-то мы давно беззвучные, а звук
может исходить только снаружи, из мира, где живут живые. И он вдруг
объявился, но какой... Резковатый, почти лающий, знакомый мне язык...
Немецкий... "Комм! Комм!" И что-то еще, нечленораздельное. Скорей всего о
содержимом нашего, брошенного на произвол судьбы, вагона.