"Борис Привалов. Сказ про Игната-Хитрого Солдата " - читать интересную книгу автора

и сказал Парамону:
- Попа нечисть всякая боится, потому и хворь моя сбежала, и нынче ночью
не случилось со мной ничего худого. Выходит, ты человек святой, особый. Будь
при мне!
Князь взялся было за одно из колец, которыми были унизаны его пальцы,
но пожалел.
Тогда он дал попу медный знак бороденный - "с бороды пошлина взята".
- У меня свой орден! - сказал Стоеросов. - Носи неделю, в знак милости
моей княжьей!
- Спасибо, батюшка Данила Михайлович, - смиренно ответил Парамон. - На
земле - ты, на небе - бог. Вот кабы попасть мне в царствие небесное - только
о тебе бы, князь, и молился.
И поп Парамон, поглядывая на шипящего от зависти Спирьку да
посмеиваясь, остался при княжеской особе.
С той поры братья почти каждую ночь вместе сидели возле Стоеросова и
только ждали момента, чтоб уязвить один другого.
Князь проникся большим уважением к пиявкам и приказал, чтобы они всегда
были под рукой. В хоромах княжеского терема всюду отныне стояли ковши,
сосуды и глиняные горшки с пиявками. Часто во время приступов гнева
Стоеросов разбивал горшки или опрокидывал ковши; тогда пиявки расползались
по терему и отыскать их в тёмных углах и закоулках было невозможно. Время от
времени кто-либо из слуг громко на весь дом взвизгивал: это означало, что
какая-то бродячая, изнывающая от голода пиявка решила подкрепиться.
- Что за крик? К чему это он? - спрашивал князь.
- К добру, батюшка, - тотчас же отзывался Спирька. - Будет радость
великая. Первый жеребёнок, что у нас родится, самым быстрым скакуном станет!
Вот от верных слуг - попа и Чёрта - Ночной князь и ждал совета: как
засуху и неурожай в свою пользу повернуть, что ещё можно у крестьян-горемык
оттягать.
Расписные своды княжеской палаты освещались толстыми свечами. Свечи
сочились жирным воском, сытое пламя слегка шаталось, по потолку и стенам
нехотя, медленно бродили тени.
Стоеросов был мрачен. Летний день длинный, пока кончится, на глазах
пузыри наспишь. Князь любил тепло, даже летом спал среди перин и ковров -
как медведь в берлоге. Жара, духота. Из двери пар валил, как из хорошо
протопленной баньки. К вечеру князь распухал от сна, долго не мог в себя
прийти, капризничал, беспричинно гневался.
Я добрый, я хороший, - жаловался князь, играя кольцами на пальцах, - а
вы только и норовите меня обокрасть, по миру пустить.
Спирька и поп Парамон покорно кивали головами - в эти мгновения князю
перечить было нельзя.
Стоеросов вперил взгляд в сводчатый потолок палаты, закрыл левый глаз.
Тотчас же Спирька поднёс к бороде князя ковш с медовухой.
Князь взял ковш и, закрыв оба глаза, единым духом втянул медовуху в
себя.
- Уф, полегчало, - отбрасывая ковш далеко в сторону, вздохнул
Стоеросов. - Хороша медовуха... Однако не та, что в добрые времена.
Под "добрыми" князь разумел те далёкие вредна, когда все бояре могли
носить и растить бороды без опасений.
Поп Парамон в задумчивости мусолил пальцем лоб.