"Петр Проскурин. В старых ракитах (повесть)" - читать интересную книгу автора

избы, слегка припавшей с фасада на правый угол, на прогнувшиеся ворота, на
намет еще не растаявшего пласта снега на высоком крыльце, и то, сколько он
вложил в это подворье труда и заботы, вернувшись молодым щеголеватым
сержантом из армии, и то, что именно в этот дом он привел Валентину и
через год она именно здесь родил а ему сына, нерасторжимо связывалось с
тем, что стояло в кузове еще не остывшей, разгоряченной после долгой
дороги машины, теперь у него на глаза уже наворачивались скупые слезы, и
он, чтобы Степан случайно не заметил их, торопливо отвернулся, он теперь
ничего не видел перед собой и дрожащими руками долго не мог ухватить и
выудить из пачки папиросу. Наконец закурил и втянул в себя горьковатый и
злой дымок, муть в глазах стала рассеиваться, и он от неожиданности
заморгал. Перед ним стояло пригнувшееся, низенькое существо с невероятно
толсто замотанной головой, сморщенное личико с пытливыми маленькими
глазами жило и таилось в глубокой нише, образованной, вероятно, из
множества всевозможных платков и шалей. Василий понял, что перед ним одна
из вырубковских старух, и поздоровался.
- Здравствуй, Василь Герасимович, - донеслось до него неожиданно
звонко. - А я слышу: машина грохочет, слышу, вроде близко куда
подворачивает. Дай, думаю, оденусь, выгляну, кто ж это такой в вечернюю-то
пору? К нам, почитай, за всю зиму никто не заглядывал, привезут с
центральной усадьбы хлеба дня на три, мы себе и живем. Что ж ты, Василь
Герасимович, - указала старуха на машину, - вроде не к поре.
- Никак ты, Пелагея Авдеевна? - спросил Василий, и старуха живо и
обрадованно закивала:
- Я и есть бабка Пелагея, вишь, напоматала на себя от старости, никакая
родня не признает.
- А я вот, - Василий тяжело повернулся к машине, - мать привез...
хоронить, значит, привез... вот так.
Бабка Пелагея охнула, поспешно высвободила руку из толстой варежки и
несколько раз перекрестилась на машину, яркое, начинавшее глохнуть солнце
все низилось и низилось, уже несколько раз принимались кричать грачи,
усеявшие вершины старых тополей и ракит. Бабка Пелагея предложила
поставить покойницу у нее, у нее-де и топлено, говорила она, и святая
книга есть, старухи соберутся на ночь, почитают, но Василий заупрямился,
заявив, что в последнюю дорогу мать должна отправиться из своего угла, и
бабка Пелагея опять перекрестилась, и, чуть помедлив, все принялись за
дело. Счистили снег с крыльца, открыли дверь в сени, затем в избу,
натаскали дров и затопили печь на кухне, слегка протопили и в горнице и
уже только затем внесли и поставили покойницу, после этого и Василия, и
Степана из горницы вытеснили и закрыли за ними двери. В горнице для
какого-то своего таинства осталась бабка Пелагея и ещз человек пять
старух, сошедшихся со всех Вырубок, одна другой древнее, одна другой
немощнее, но теперь объединенных одним важным делом, и Василий, уже
начинавший чувствовать усталость после всех передряг и волнений, лишь
подбрасывал по их просьбе дрова в печь, чтобы согреть воду. Пока еще было
светло, Василий побродил по запустелому подворью, слазил в погреб, достал
картошки, соленых огурцов, капусты, моченых яблок, прихватил с собою банку
грибов - все это было заботливо припасено матерью еще с осени, пока
старухи обряжали покойницу, Василий при помощи Степана успел начистить и
сварить картошки и соорудить здесь же, на кухне, на небольшом столике,