"Петр Проскурин. Судьба ("Любовь земная" #1)" - читать интересную книгу автора

встречаются у людей, много поживших и узнавших. Нищенка не приняла ее
жалости к себе, взяла хлеб и сало, опустила их в мешок и пошла своей
дорогой, неразборчиво пробормотав застывшими губами "спасибо" и не сказав ни
слова больше, и старуха, отделяя ее от себя, обмахнулась привычным крестом;
истовое, застывшее лицо старухи и теперь было перед ней, строгое, из
нездешнего, потустороннего мира. И еще все время свежо пахло, несмотря на
дождь, размокшим хлебом, этот запах окружал ее, и ноздри шевелились от его
сытости, и голова мутилась; она не хотела есть сейчас, но этот хлебный запах
жизни не могла переносить спокойно и жалела пропадавший от дождя хлеб. И
хотя она не чувствовала застывшего, продрогшего тела, она все время
чувствовала свой тяжелый, опустившийся к коленям живот. Он мешал ей идти, и
в самые трудные минуты она поддерживала его руками и через руки слышала ту
странную жизнь в себе, что с этого вечера уже становилась чужой, отдельной
от нее. На ногах у нее было подобие высоких, цыганских ботинок с давно
отвалившимися подошвами, и она терпеливо морщилась, если ей под пальцы
попадало что-либо твердое или острое; ноги задубели, она уже не чувствовала
боли. Пожалуй, она бы давно упала и осталась лежать, если бы не появившееся
в последние часы какое-то почти животное чувство страха; она не обращала
внимания ни на дождь, ни на грязь и лишь все время прислушивалась к себе;
просто нельзя было остановиться, боль усиливалась и даже в промежутки между
схватками не исчезала совсем, а оставалась, притаившись, в теле; женщина
двигалась наедине с болью, в мире, наполненном сырым мраком; у нее сейчас не
было ни прошлого, ни настоящего, лишь она и боль; и когда боль становилась
нестерпимой, женщина, прихватывая зубами затвердевшие, холодные губы,
издавала глухие утробные звуки, похожие на вой. Боль шла от живота; когда
под руками у нее начиналось постороннее живое шевеление и толчки, словно
облегчение наступало в теле, в глазах прояснялось, легче было вытаскивать
ноги из грязи, и ей всякий раз мерещились огоньки; сгребая с лица воду, она
всматривалась во мрак и опять ничего не видела.
Ветер, не меняясь, дул ей в правый бок, и она шла косо, выставив вперед
плечо и слегка отвернув лицо, и от этого шея затекла; в память пришла
какая-то молитва или еще что-то, рассказанное в детстве полуслепым дедушкой
Мокием о потопе и конце света, в котором перемешались птицы, звери и люди,
и, словно с потемневшей иконы, из кромешной тьмы мелькнули пустынные,
отрешенные от всего земного глаза, и ей показалось, что она оглохла Уже ни
ветра, ни дождя она не слышала, стояла в голове тяжелая немота, и только
запах раскисшего в мешке хлеба становился все сильнее, и от его сытости
опять поднялась тошнота; она выставила вперед руки, чтобы упасть на них и
переждать, и нащупав какие-то намокшие, скользкие ветви, цепко схватилась за
них, тяжело, всем ртом дыша; чутье подсказало ей, что дальше идти она не
сможет, ноги в минуту ослабели, и она впервые за последние часы
почувствовала их, и от тоски, от страха перед ночью она беззвучно, как
скотина, заплакала, одними глазами, все еще борясь и удерживаясь на ногах.
Если бы она села, она бы уж не могла встать, и она начала молиться богу; в
ее представлении он был чем-то огромным, как тьма вокруг и как боль в ней
самой, как эта беспросветная земля, бесконечные потоки дождя, которые
захлестывали ее, и она молилась ему без слов и жалоб; он должен был услышать
ее немой крик, она верила, у нее ничего не оставалось больше, она знала, что
он должен помочь ей, и когда до нее донесся какой-то живой, прозвучавший,
как благовест, голос, она подумала, что это он отозвался; голос повторился