"Марсель Пруст. Против Сент-Бева" - читать интересную книгу автора

совсем иначе". То есть Сент-Бев, верный своему биографическому методу, снова
попал впросак: в книгах Стендаля, Нерваля, Бодлера мы находим совсем не то,
чем была отмечена их личная, повседневная жизнь. Было ли это очевидно для
Пруста? Конечно, но сила традиции была столь сильна, а биографический метод
столь прост и доходчив, что ему приходилось повторять это снова и снова.
Повторять другим, а может быть, и самому себе.
Подойдя вплотную к "Поискам утраченного времени" в ходе работы над
книгой "Против Сент-Бева", Пруст на самой ее территории начал закладывать
фундамент своего главного романа. Произведение Пруста "Против Сент-Бева"
стало толчком к созданию последнего и явилось первым эскизом нового
гигантского здания. В частности, и в этом (но, конечно же, не только в этом)
его значение и вызываемый им наш пристальный интерес.

А. Д. Михайлов


ПРОТИВ СЕНТ-БсВА


Наброски предисловия

С каждым днем я все меньше значения придаю интеллекту. С каждым днем я
все яснее сознаю, что лишь за пределами интеллекта писателю представляется
возможность уловить нечто из давних впечатлений, иначе говоря, постичь
что-то в самом себе и обрести единственный предмет искусства. То, что
интеллект подсовывает нам под именем прошлого, не является таковым. В
действительности каждый истекший час нашей жизни находит себе убежище в
каком-нибудь материальном предмете и воплощается в нем, как это случается с
душами умерших в иных народных легендах. Он становится пленником предмета,
его вечным пленником, если, конечно, мы не наткнемся на этот предмет. С его
помощью мы опознаем этот минувший час, вызываем его, и он освобождается. Но
укрывавший его предмет или ощущение, поскольку всякий предмет по отношению к
нам - ощущение, может никогда не возникнуть на нашем пути. И какие-то часы
нашей жизни никогда не воскреснут. А все потому, что предмет этот настолько
мал, настолько затерян в мире, что шанс набрести на него у нас ничтожен!
Несколько раз проводил я лето в одном загородном доме. Порой мысленно
возвращался к этим летним месяцам, но то были не они. Все шло к тому, чтобы
они навеки умерли для меня. Своим воскрешением они, как и любое из
воскрешений, обязаны простому случаю. Однажды зимним вечером, продрогнув на
морозе, я вернулся домой и устроился у себя в спальне под лампой с книгой в
руках, но все не мог согреться; старая моя кухарка предложила мне чаю, хотя
обычно я чай не пью. И случись же так, что к чаю она подала гренки. Я
обмакнул гренок в чай, положил его на язык, и в тот миг, когда ощутил его
вкус - вкус размоченного в чае черствого хлеба, со мной что-то произошло: я
услышал запах герани и апельсиновых деревьев, меня затопил поток чего-то
ослепительного, поток счастья; я оставался недвижим, боясь хоть единым
жестом нарушить совершающееся во мне таинство, и все цеплялся за вкус хлеба,
пропитанного чаем, от которого, казалось, исходило это чудесное воздействие,
как вдруг потрясенные перегородки моей памяти подались, и летние месяцы,
проведенные в загородном доме, с их утрами, влекущими за собой чреду,