"Николай Псурцев. Голодные призраки" - читать интересную книгу автора

меня давно, с войны еще, с того времени, когда я убивал. В общем-то я уже
привык за эти пять лет, что я без лица, не пугаюсь этого уже так остро и
панически, как раньше, но все равно это мешает мне, мешает, мешает,
мешает... От земли поднимался пар, или это цвел туман над травой, над
лужами, над мокрыми кустами, шевелился внутри себя как сигаретный дым, или
это болтался неприкаянно, объединившись в облако, многосотенный
автомобильный выхлоп, залетевший сюда с ближайшей дороги, - я это,
собственно, к тому, что ни черта не видел дальше метров тридцати - сорока, а
значит, и не мог сообразить, куда мне двигаться, куда идти, чтобы куда-то
идти, а пойти куда-то надо было бы, не оставаться же здесь до смертного
часа, хотя, собственно, какое имеет значение, где быть и что делать и где
оставаться до смертного часа, если вдуматься, конечно, крепко и
сосредоточенно, и если вдуматься, то и выходит, что действительно не имеет
никакого значения, где быть, что делать и где оставаться до смертного часа,
потому как кроме памяти твоей, ничего от тебя не останется в смертный час, а
память - я это недавно понял - штука паршивая, все время к
размышлениям-сожалениям тебя толкает и бесцеремонно еще так, настырно и
грубо, и поэтому (я тоже это недавно понял) от нее освобождаться надо, как
можно скорей и как можно активней и агрессивней. Значит, если все-таки,
чтобы облегчить свое существование, ты от нее освободишься, то что от тебя
останется в смертный час? - конвульсирующее, не живое уже почти тело? (Я
скажу и более того - даже если ты и не освободишься от памяти, даже если и
не освободишься, все равно не имеет никакого значения, где ты будешь
находиться в смертный час.) Вот так, мой дорогой и любимый и свято
почитаемый Нехов. Ну, а раз все равно, то я сейчас сделаю шаг и куда-нибудь
пойду, все равно куда, если все равно, где быть.
Я засмеялся, но не пошел.
О том, как я здесь оказался, на этой незнакомой мне земле, и где она
лежит, эта земля, я пока старался не думать, потому что знал, что если начну
вспоминать, обязательно ничего не вспомню, ну, просто обязательно, а если не
буду какое-то время, иногда короткое, а иногда долгое, об этом думать, то
есть вероятность, что вспомню, если вспомню.
Ну, а сейчас все же надо было идти, и лучше всего туда, куда удобней,
то есть в ту сторону, в которую двигаться мне было бы легче всего, и, если
еще точнее, то в том направлении, где путь будет напряженным, сложным,
захватывающим и одновременно приятным, спокойным и не утомительным. Надо
только найти его - путь и не сбиться с него - с пути. И я начал искать.
Поворачивался туда-сюда, прислушивался, приглядывался, принюхивался,
приседал к земле, поднимался вновь, сгибался и разгибался, кричал и
прикидывал, с какой стороны громче эхо, тотчас забывал, с какой же стороны
оно действительно громче, с помощью слюнявого пальца определял направление
ветра, подпрыгивал, чтобы выяснить, в какую часть света меня тянет в полете,
ложился на землю и представлял, что я магнитная стрелка компаса, не без
любопытства ожидая, в какую же сторону меня крутанет, и, не дожидаясь,
вскакивал опять и глубоко вздыхал, пробуя, где воздух не чище...
А потом меня стошнило.
И я понял, что идти надо именно в том направлении, в каком Меня
стошнило.
И я пошел.
Закрыв глаза и, соответственно, не глядя под ноги. Я же и сюда прибыл,