"Врата Изгнанников" - читать интересную книгу автора (Черри Кэролайн Дженис)

ВТОРАЯ ГЛАВА

Серый свет рассвета проник на поляну, и Вейни, всю свою стражу время от времени кормивший костер, подкинул еще немного растопки в его угли. Желтые полосы огня взметнулись вверх, сухая кора дерева, чем-то похожего на иву, ярко вспыхнула и заискрилась. Он добавил еще немного сухих веточек, потом подложил более солидные куски, наслаждаясь бездельем. Редкое мгновение, когда ничего не давит, никуда не надо скакать сломя голову, и нужно думать только о костре, загадочное обаяние которого всегда напоминало ему о доме, и не имело значение, какое небо было над ним и сколько на нем лун. Лошади паслись на другой стороне поляны, где перекошенные деревья пропускали достаточно света, чтобы росла трава — верные часовые, серый в яблоках Сиптах, обученный и для боя и для засады, и Эрхин, чувствующая и знающая лес. Что-то может ускользнуть от человеческих ушей, но лошади всегда поднимут тревогу — и сегодня утром все было хорошо. Катастрофа поджидала их ночью — но не состоялась.

По другую сторону костра свет падал на узкую руку и серебряные волосы. Моргейн спала, маленькая спокойная сценка, такая же красивая, как костер и неяркое поднимающееся солнце.

— Спи, — прошептал он, когда она зашевелилась. Иногда, в эти редкие мгновения свободы, она уступал ему теплые одеяла, и он мог выспаться всласть, пока она готовила завтрак — или он уступал их ей, пока сидел и сторожил на рассвете.

Она наполовину открыла глаза и подняв голову, высунула нос из-под одеял. — Ты можешь идти спать, — сказал она на языке Карш, его родном языке, выговаривая слова по-старинному, так, как никто не говорил к тому времени, когда он родился. Так она, обычно, говорила с ним наедине или сразу после сна.

— Я не хочу спать, — сказал он, и это была ложь: он чувствовал долгие часы дежурства, в глазах слегка кололо, болело раненое плечо и одеяла искушали защитой от утреннего холодка. Но он всегда, когда мог, предохранял ее от трудностей — поэтому между ними так часто возникало соревнование, хмурые взгляды и интриги, каждый старался услужить другому, постоянно ревнуя друг к другу, в результате они вечно спорили, днем и ночью, по делу или без дела.

— Спи, — повторил он, Моргейн откинулась назад и укрылась с головой; он с удовлетворением улыбнулся, нырнул в их седельные сумки и достал сковородку, собираясь готовить завтрак.

Пленник, который лежал, завернувшись в плащ, вдруг тоже зашевелился и перевернулся на другой бок. Вейни какое-то время решал, что сейчас самое важное, а что может подождать: если идти в лес за хворостом, развязав пленника, то надо будить Моргейн и отдавать ей наблюдение за склонным к побегу сумасшедшим; или есть завтрак холодным — ничего из этого Вейни не собирался делать, особенно учитывая то, что пленник оказался достаточно здоровым, чтобы добраться до лошадей прошлой ночью, а он сам заработал очередную рану, спасая ему жизнь. Вместо этого он пошел в лес, оставив пленника связанным.

Моргейн зашевелилась, когда запах готовящихся лепешек и бекона наполнил воздух — достаточно, чтобы привлечь голодных на лиги отсюда, подумал Вейни, и большинство из них будет бандитами, если то, что они видели, характерно для этого мира.

Еще один взгляд на пленника: тот лежал на боку, глядя на них с такой тоской и отчаянием, что Вейни почувствовал его взгляд на себя даже когда отвернулся и опять посмотрел на завтрак.

— Я присмотрю за ним, — недовольно прошептал Вейни, когда Моргейн подошла к костру. Он нацедил чай в их самую маленькую кружку, которую завернул в кусок материи, чтобы сохранить его теплым, потом взял лепешку и кусок бекона и завернул их в скатерть, пока Моргейн садилась, чтобы поесть. — Ешь быстрее, — сказал он, — пока не остыло.

Когда Вейни подошел к пленнику, лежавшему между корней деревьев, тот поглядел на него совершенно осмысленным взглядом. Совершенно осмысленным взглядом очень несчастного и очень голодного человека, который надеется, что еда, наконец, пришла к нему. — Я развяжу тебе руки, — сказал Вейни, садясь на корточки рядом с ним. Он аккуратно поставил еду на мертвые листья лесной поляны. — Но не твои ноги. Только попробуй развязать их, и я остановлю тебя. Ты понял меня? В силу необходимости я доверяю тебе, и думаю что ты можешь ждать как цивилизованный человек. — Он говорил на кел, слова не слишком легко выходили изо рта. Он даже не был уверен, что слушатель понял его. — Ты согласен? Или я заберу еду обратно?

— Еда, — сказал мужчина слабым каркающим голосом. — Да.

— Согласен?

Кивок головы, обеспокоенное дрожание губы.

Вейни положил пленника лицом вниз и аккуратно развязал узлы на руках. Мужчина только глубоко вздохнул и какое-то время лежал лицом вниз, держал руки сзади, как человек, у которого после тяжелой ночи закостенели руки и плечи.

— Он стал спокойнее, — сообщил Вейни Моргейн на родном языке, когда сел завтракать рядом с ней. Он взял стакан чая и посмотрел на свои руки, там, где он случайно коснулся мужчины. На них задержалось ужасное зловоние: человек был грязен до невозможности; Вейни не мог есть, пока не пошел к ручью и не вымыл руки.

Бекон пришлось греть заново: Моргейн положила его среди углей, вместе с чаем, который теперь стал горьковат. Он выпил и скривился.

— Я должна поговорить с ним, — неуверенно сказала Моргейн.

— Нет, — ответил он. — Не должна, пока. Я сам займусь им: суну его в реку прежде, чем солнце поднимется достаточно высоко, и, клянусь, он будет намного чище, когда ты захочешь поговорить с ним.

— Я хочу, чтобы ты поговорил с ним.

— Я?

— У тебя это получится лучше.

— Да, но-

— Нет?

— Хорошо, я могу. — В последнее время она редко просила его сделать что-нибудь трудное: и он решился выполнить ее просьбу, как бы противна она не была, прямо как неразбериха в его голове. — Только—

— Только?

— Он может солгать мне. И как я узнаю? Как я узнаю, говорит он мне правду или лжет? Я не умею распознавать ложь в чужих словах.

— Ты что, собираешься обсуждать мои решения?

— Я не говорил.

Моргейн улыбнулась, легкий изгиб рта, серые глаза вспыхнули. — Ты человек и мужчина, он человек и мужчина. Вот что правда. Я ни то и ни другое; поэтому я не та, кому он поверит. Нет. Узнай, что привело его сюда. Обещай ему то, что ты можешь пообещать. Только… — Она вытянула руку и коснулась его ладони. — Мы не можем освободить его. Не сейчас. Ты знаешь, что я могу ему дать, а что нет.

— Знаю, — сказал он, и подумал, что давным-давно выбрал дорогу, которая привела его сюда — и еще внезапно подумал, как много стран проклинают Моргейн из рода Кайя за те смерти, которые она им принесла. Всю свою жизнь он пытался быть человеком чести и не лгать.

Но он выбрал идти с ней.

Когда Вейни вернулся к мужчине, тот сидел, опираясь спиной о дерево, и глядел на него намного более настороженно, чем раньше, глаза следили за каждым движением — грязная жалкая фигура, вот кем стал их гость при свете дня, с носа на белые усы падали капли крови, катились вниз на всклоченную бороду, на лице грязные разводы и шрамы, высохшая кровь на волосах и виске — напоминание о предыдущей ночи, решил Вейни. Скорее всего этим утром болели и руки пленника.

Но развязывать свои лодыжки он не стал. И съел каждый кусочек лепешки и бекона, вплоть до последней крошки. И что-то еще было в его лице, как если бы съев завтрак он почувствовал, что есть на что надеяться, хотя по-прежнему сильно сомневался в этом.

— Я расскажу тебе, — сказал Вейни, садясь на корточки перед ним и кладя руки на колени, — кто я такой. Я не держу на тебя злобы. Человек в темноте и охваченный лихорадкой — может делать самые странные вещи. Я думаю, что прошлой ночью все так и было. С другой стороны если ты выкинешь еще какую-нибудь глупость, которая будет грозить моей госпоже, я не колеблясь сломаю тебе шею. Ты понял меня?

Человек не ответил ничего. Совсем. Только усталые голубые глаза сверкнули из-под спутанных волос, и от его зловония было трудно дышать.

— Мне кажется, что ты воин, — продолжал Вейни. — И не хочешь быть грязным и сумасшедшим. Поэтому мы сейчас спустимся вниз к воде, я дам тебе масло и целебную мазь, и помогу привести в порядок твое лицо, чтобы миледи могла поглядеть на тебя. Ну, ты понял меня, парень?

— Понял, — слабым голосом ответил пленник.

— И еще, ты должен знать, — сказал Вейни, вынимая Клинок Чести, короткий ритуальный меч, всегда висевший у него на поясе, и начиная распускать узлы веревки на ногах человека, — миледи очень хорошо стреляет из своего оружия, которое тебе лучше не видеть. Это на случай, если тебе захочется на меня напасть. — Он развязал последний узел, снял кожаный ремень и убрал его к себе в свой пояс. — Готово. — Потом осторожно коснулся распухшей правой ноги пленника. — Да. Это воспаление до добра не доведет. Ты можешь ходить? И как тебя зовут, парень?

— Чи.

— Чи. — Вейни встал, взял его за руку и поставил пленника на ноги, придерживая его так, чтобы весь вес приходился на левую ногу. — А меня Вейни. Нхи Вейни и также Кайя, но Вейни вполне достаточно, если мы не в зале замка. Вот так. Пошли к воде. Предупреждаю тебя, она холодная. Я бы тебя вымыл прошлой ночью, вместе с твоей одеждой, но так уж получилось. Давай, быстрее. Я спущу тебя вниз к воде. Я обязательно спущу тебя вниз к воде — или твое тело. Ты слышишь меня?

Судя по мгновенному блеску в глазах мужчины, в его голове промелькнула мысль о побеге; но потом, судя по всему, его мысли резко изменились, во взгляде мелькнул страх — этот самый Чи явно не дурак. Но Вейни отошел от него, вернувшись к костру за своей сумкой.

— Поосторожней с ним! — резко сказала Моргейн, когда Вейни наклонился к своему мешку, лежавшему рядом с ней. Ее глаза не отрывались от пленника. Но он и не сомневался в этом, поворачиваясь к пленнику спиной.

Вейни пожал плечами, на мгновение присел и встретился с ней взглядом. — Ты сказала, чтобы я действовал так, как хочу.

— Не глупи.

Он глубоко вздохнул. Она освободила его, ненадолго, а сейчас опять хочет сковать по рукам и ногам. Обычно она так не делала, и его больно кольнуло. Ясно, что ее что-то тревожит, быть может волнуется за него. — Лио, истощенный человек, хромающий на одной ноге и ниже меня ростом, ничего не может со мной сделать. Да еще при свете дня. И когда ты не сводишь с него глаз.

— Мы не знаем этот мир, — прошипела Моргейн. — И мы ничего не знаем его возможностях.

— Никто и ничто не пришло к нему на помощь на вершине холма.

— Ты слишком самонадеян! Все может быть. В чужом мире невозможно предвидеть все. Мы до сих пор не знаем, кто он такой.

Ее страстность вселила в него сомнение. Он укусил себя за губу и выпрямился. В любом случае он не спускал глаз с человека, за исключением нескольких мгновений, когда говорил с ней; но, похоже, это пустая отговорка, только для того, чтобы поспорить, тем более, что она прошлой ночью уже просила его быть поосторожнее. Кроме того он и сам пришел к такому же мнению. Бывали случаи, и не раз, когда он спорил с Моргейн, но сейчас не то время: они рискуют потерять пленника.

— Обещаю, — сказал он. — Но пока я с ним не спускай с меня глаз. Пока ты меня видишь, все будет хорошо.

Он выбрал одно из своих одеял, которым пользовался, чтобы обсушиться, взял свою седельную сумку. Потом он спустился с холма, задержавшись на мгновение только для того, чтобы ласково потрепать Сиптаха по плечу: огромный серый и белая Эрхин паслись на травянистом склоне, настороженно поглядывая по сторонам.

Не слишком-то честно использовать спрятанное оружие, одновременно претендуя на благородство; но Моргейн — как она сама сказала — не собиралась давать пленнику и тени возможности. Не слишком-то честно, тоже, испытывать перепуганного насмерть человека, искушать его возможностью побега, проверять намерения: вполне достаточно держать его под надежной охраной, чтобы спасти ему жизнь. И, может быть, жизнь многих других.

Но человек никуда не побежал — пока Вейни говорил с Моргейн и шел по дальнему склону холма, он удовлетворил свои естественные потребности, и, хромая, спустился вниз к воде, и все это время он не осмелился исчезнуть из их поля зрения или затеряться между ветвей. Это обнадеживало. Дойдя до края ручейка Чи с трудом, преодолевая боль, наклонился и стал пить.

— Помойся, — сказал Вейни, бросая на траву позади него свернутое одеяло. — Я посижу здесь столько, сколько тебе надо.

Чи не сказал ничего. Он только сел на берегу, наклонил голову и начал неловко расстегивать застежки, снимая с себя грязную, задубевшую кожаную одежду и кольчугу; часть за частью на траву ложились странно выглядевшие куски брони.

— О, Лорд в Небесах, — прошептал Вейни, которому чуть не стало плохо от этого зрелища — но не в меньшей степени его впечатлило поведение сидевшего на траве человека, полностью пришедшего в себя, который, несмотря на дрожащие руки, крепко сжатые зубы и панику во взгляде, несмотря на оставшиеся на теле следы суровых испытаний — длинные глубокие раны, давно нагноившиеся и глубоко впившиеся в плоть — не издавал ни единого стона. Была ли броня плохо подогнана, но она терла, появились раны, в которые проникла инфекция, вызвав нагноение и лихорадку. Какими бы маленькими эти раны не были вначале, может быть даже укусами насекомых, сейчас они все загноились, и когда Чи снял нижнюю рубашку, полностью избавившись от кольчуги, на ней остались клочки кожи.

Да, этот человек сидел там на верхушке холма не день и не два. Там, на холме, случилось что-то значительно более ужасное, чем они решили, и человек сидел сейчас, дрожа от глубокого шока, пытаясь невозмутимо справиться с тем, чему могли помочь только целитель или священник.

— Парень, — сказал Вейни, вставая и подходя к нему. — Я помогу.

Но мужчина дернул плечом, ожидая, судя по всему, что враг уберет с него руку. Вейни какое-то время размышлял — возможно он боится грубых движений, а возможно, только Небеса знают, его обычаи запрещают незнакомцу касаться его. Вейни опять уселся на корточки, положил руки на колени, и, чтобы не потерять самообладание, закусил губу, пока Чи продолжал, двигаясь неловко, как старик, снимать с себя кожаные штаны, время от времени останавливаясь, побежденный болью, которую больше не мог терпеть. Потом начинал сначала.

Ничего нельзя было сделать, и Вейни ждал, вздрагивая от сочувствия — в Лорд Ра-Мориджа, месте его рождения, говорил, что воины не должны терять самообладания в подобных случаях: дело хирурга, вот что он шептал, морщил нос и шел пить вино или громко говорить с другими людьми в зале. Он не выносил такие тяжелые раны.

Но этот Чи упрямо и осторожно продолжал работать, пока не снял с себя все, потом ступил правой ногой в воду, левой, покачнулся, потерял равновесие и соскользнул с берега, так внезапно, что Вейни решил, будто он упал в какую-то яму.

Чи выпрямился и ухватился за берег — вода была ему по грудь, а Вейни схватил его за предплечье и выволок на траву. Чи отплевывался, тяжело дышал, с его белокурых волос и бороды текла вода, зубы стучали, но, похоже, его трясло от неожиданности, а не от холода.

— Я помогу тебе, — сказал Вейни.

— Нет, — сказал Чи, отшатываясь. — Нет. — Он опять скользнул в воду и облился, дрожа, но стараясь удерживать равновесие.

Вейни дал ему зайти, с беспокойством глядя, как пленник не торопясь наклонил голову и трет кожу, смывая въевшуюся грязь с раненых плечей, рук и тела.

Вейни вытащил из своей сумки мыло. — Возьми, — сказал он, протягивая его над водой. — Мыло.

Пленник сделал несколько осторожных шагов, взял мыло и кусок материи; намылился и опять начал скрести себя. Морщины вокруг глаз исчезли, вместе с грязью. Его загорелое лицо стало совсем молодым, а шея, руки и тело, из которого выпирали ребра и лопатки, белыми.

Чи тер еще и еще, маленькие белые пузыри змейкой стекали вниз, прямо в быструю речку. Да, опасно, вниз по течению кто-нибудь может увидеть. Но опасность была повсюду — в этом месте, в другом, везде в этом незнакомом мире.

— Хватит, — наконец сказал Вейни, увидев, что губы Чи посинели. — Хватит, парень — а, Чи. Дай мне помочь тебе. Хватит.

Какое-то мгновение он думал, что человек его не послушается. Но потом Чи, очень медленно, опустил руки, и также медленно пошел к нему, как человек, который что-то задумал. Рука, ухватившаяся за Вейни, была холодна, как лед. Другая, очень осторожно, положила мыло и кусок материи на траву.

Вейни вытащил его на берег, взял за вторую руку и потянул на траву, на которую Чи немедленно улегся. Но Вейни налетел на него, поднял и заставил прохромать дальше, где дал ему сесть и с ног до головы обернул одеялом, защищая от холодного ветра.

— Вот так, — сказал он, — сиди и грейся. — Вейни быстро выпрямился и увидел Моргейн, стоявшую на склоне холма рядом с лошадьми; и только сейчас вспомнил о нарушенном обещании. Какое-то время она его не видела. Краска залила его лица, и он подошел поговорить с ней.

— Что-то случилось? — спросила она, отгоняя Эрхин, ткнувшуюся в нее мордой в поисках лакомых кусочков. Лицо нахмуренное, но не из-за лошади.

Он опять повернулся спиной к пленнику.

— Он слишком слаб, чтобы бежать, — сказал Вейни. — Небеса знают… Да, пожалуй следующая новость ее не порадует.

— Он не в состоянии ехать. Нет, не сходи вниз, там работа для мужчины. Мне нужно еще одно одеяло. И еще одна седельная сумка.

Она рассеянно посмотрела на него, потом бросила быстрый взгляд на человека на берегу и отвернулась, слегка сжав челюсть. — Я оставлю их на полпути, — сказала она. — Когда он сможет ехать?

— Два дня, — ответил Вейни, — раньше никак. — Он вспомнил раны и добавил, — По меньшей мере.

В глазах Моргейн промелькнула темная мысль — мысль, наружный слой которой Вейни сумел прочитать, но о том, что находится в глубине, не хотел и знать.

— Это не его вина, — сказал он, с удивлением обнаруживая, что защищает пленника.

— Да, — тихо и зло сказала Моргейн, повернулась и пошла на верхушку холма за вещами, которые он просил.

Принеся все это, она с горечью сказала. — Подумай, у нас совсем нет ничего лишнего.

— Мы далеко от дороги, — сказал Вейни. Единственное преимущество их положения, которое он сумел найти.

— Да, — опять сказала она. Все еще злясь. Но не на него. Ей нечего было сказать — и она замолчала, но она умела молчать по-разному, это молчание раздражало его в одном смысле и пугало в другом; ведь они по-прежнему в опасности, и он знал все ее настроения, особенно гневные, и надеялся, что именно это она отложила в сторону, навсегда. Ха, дурак тот, кто надеется на что-то, имея дело с Моргейн!

Он взял то, что она принесла нему, пошел обратно на берег и уселся рядом с пленником — уселся, пытаясь погасить свое собственное разочарование, которое, Небеса знают, он сумел не показать, сумел не вызвать свою госпожу на грубость — какую-нибудь откровенную и отвратительную глупость, сказал он себе, на которую она вполне способна. Она сердита; она зла; она не сделала ничего глупого и не нуждается ни в каких советах от него, который должен знать, что она действительно хорошо умеет сдержать свое раздражение, Небеса сохрани нас от ее настроений и ее беспричинной злости.

Тот, кто был средоточием ее гнева, ничего не знал об этом — он сидел, отдавшись своему собственному несчастью, и, дрожа от холода и боли, пытался высушить волосы.

— Брось, — сказал Вейни и попытался помочь. Чи не дал, задрожав еще сильнее и отшатнувшись.

— Извини, — пробормотал Вейни. — Если бы я знал, о Лорд в Небесах, о тебе, парень—

Чи покачал головой и стиснул зубы, заставив себя перестать дрожать, потом лег и застыл неподвижно, потуже натянув на себя одеяло.

— Сколько, — спросил Вейни, — сколько времени ты был там?

Дыхание Чи со свистом вырывалось наружу через сжатые зубы, он медленно пожал плечами.

— Почему, — спокойно продолжал Вейни, — они оставили тебя там?

— Кто вы такие? Откуда? Из Манта?

— Нет, даже не близко, — ответил Вейни. Ветер на мгновение утих и солнце приятно грело. Где-то, за маленьким лугом, пела птица. Все было тихо и безопасно, лошади спокойно паслись склоне холма над ними.

— Мант? — опять спросил Чи, скруглив спину и подняв голову, весь напрягшись в ожидании ответа.

— Нет, — повторил Вейни. — Нет. — Быть может Мант — какой-то враг, подумал он, потому что Чи ищет в этом слове поддержки, вон его челюсти по-прежнему крепко сжаты. — Мы из того места, где с людьми не обращаются так, как обошлись с тобой. Клянусь тебе.

— Она…, — Чи повернулся и бросил безнадежный взгляд на их лагерь.

— не враг тебе, — сказал Вейни. — И я, тоже.

— Ты кел?

Вопрос заморозил летний день.

— Нет, — спокойно, но твердо сказал Вейни. — Конечно нет. — В Эндар-Карше его коричневые волосы вызывали много вопросов, за спиной он иногда слышал слово «полукровка». Но тот, кто спросил его, вообще блондин, это сбивало с толку. — Разве я похож?

— Не обязательно быть похожим.

Да, этого он боялся. Вейни немного подумал, потом опять заговорил. — Я видел тех, кто похож. Мой кузен — но он был человек!

— И как он?

— Умер, — сказал Вейни. — Много лет назад. — И нахмурился, сообразив, что человек увел его в сторону. Краем глаза Вейни уловил движение на верхушке холма, повернул голову и увидел Моргейн, осторожно спускающуюся вниз — одетую как воин, в черный плащ и серебряную кольчугу, на поясе меч. В каждой руке она держала завернутую к кусок материи чашку, содержимое которой пыталась не разлить.

Вслед за Вейни на нее взглянул и Чи, а потом, откинув голову назад, не сводил с нее глаз, пока она не подошла к ним и не предложила еще дымящиеся чашки.

— Спасибо, — сказал Вейни, беря чашку из ее руки. Увидев это, Чи тоже рискнул.

— Против холода, — сказала Моргейн. Она была все еще недовольна, но не показала это Чи, который снова улегся под свое одеяло. — Тебе нужно что-то еще? — безукоризненно вежливо спросила она. — Быть может горячей воды?

— Нет. Той, которую он уже выпил, пока достаточно, — сказал Вейни. — А потом — когда ветер утихает, на солнце достаточно тепло.

Она отошла от них и, беззаботной походкой, отправилась на вершину холма, где сорвала веточку, очистила ее и, как какая-нибудь деревенская девчонка, пошла по лугу, украшенный драконом меч болтался сбоку.

Она, решил Вейни, на грани взрыва.

Он отдал Чи вторую чашку, хлебнул из своей и сморщил нос, распознав вкус. — Не бойся, — сказал он, видя, что Чи колеблется и нюхает свою чашку. — Чай с травой. — Он опять пригубил. — Против лихорадки. Она дала нам обоим то же самое, чтобы ты не подумал, что это яд. И немного слабого фруктового ликера, чтобы подсластить его. Сама трава очень горькая и кислая.

— Келская ведьма, — сплюнул Чи. — Хочет купить меня за чашку чаю.

— О, да, — сказал Вейни, взглянув на него с некоторым удивлением, так как именно в это верили в Эндар-Карше. Раньше он сам верил в это, и теперь глядел на Чи с умилением, спрашивая себя, где он потерял эту веру. — Некоторые так говорят. Но ты не потеряешь свою душу за стакан чаю.

Да, а сам-то он потерял, подумал Вейни, потерял свою душу за что-то похожее, за кусок оленя. Но это было очень давно, и он проклят, проклят за ту сделку, за помощь незнакомцу в зимнюю бурю.

Чи сумел опереться на локоть, и дрожащими руками, кашляя и расплескивая, упрямо пил чай, глоток за глотком. Вейни выпил собственную кружку, доказывая, что чай безвреден.

Но сейчас, как и тогда, он поможет этому Чи, хотя это будет дорого стоить им обоим. Вейни запустил руку в седельную сумку и вытащил маленький ящичек, искусно выточенный из рога.

Возможно, усмехнулся он про себя, какой-нибудь добропорядочный житель Эндар-Карше решил бы, что там тоже скрыто ведьмино зелье.

— Что это? — устало спросил Чи, допил свой чашку.

— Для ран. Самое лучшее, что у меня есть. Не дает ранам покрываться струпьями и снимает воспаление.

Чи взял ящичек, открыл его и, подцепив немного мази на палец, понюхал ее. Потом помазал рану на колене, заранее зажав губу между зубов, ожидая сильное боли; но достаточно скоро глубоко выдохнул и его лицо расслабилось.

— Это точно не повредит, — заметил Вейни.

Чи начал мазать себя, одну рану за другой, одеяло упало с него, сохнущие волосы растрепались, капли воды падали с их концов. Вейни тоже взял немного и помазал те места, до которых Чи не мог дотянуться, а заодно собственное плечо, потом дал Чи отдохнуть.

— Почему? — откашлявшись спросил Чи, спокойным, насколько мог голосом. — Почему ты спасаешь меня?

— Помощь воину от воина, — сурово сказал Вейни.

— Я свободен? Мне кажется, что нет.

Вейни шевельнул плечом. — Нет, не свободен. Но мы разделим с тобой все, что есть у нас. В нашем положении…, — он глубоко вдохнул, думая о том, что он должен скрыть, чтобы не нарушить верность Моргейн и не попасть в засаду, в этом мире или в обеих, — мы не хотим ничего нарушить в этой земле. Но ты, возможно, не хочешь, чтобы тебя нашли…

Какое-то время Чи молчал. Потом опять сунул руку под одеяло за новой порцией мази. — Да, не хочу.

— Тогда мы должны кое о чем поговорить, не правда ли?

Бледные голубые глаза мигнули, в них появилась сумасшедшинка, как во взгляде ястреба. — Ты вассал Гаулта?

— Кто такой Гаулт?

Возможно правильнее было бы уклониться и ответить иначе. А возможно пришла очередь Чи считать его сумасшедшим — или лжецом. Человек аккуратно зачерпнул пальцем новую порцию мази, намазал на очередную рану, потом мигнул, вокруг глаз появились морщины боли, лицо стало упрямым и неприятным. — Кто такой Гаулт? — безжизненным голосом повторил он слова Вейни. — Ты спрашиваешь, кто такой Гаулт? Неужели вы действительно не знаете?

Вейни опять пожал плечами. — Откуда нам знать? Есть много великих лордов. Не только этот.

— Это его земля.

— Ого! А ты его человек?

— Нет, — резко сказал Чи. — Не был и не буду. — Он понизил голос, и, с придыханием, прошептал, — В отличии от тебя я не буду служить кел, никогда.

Это был вызов, хотя и шепотом, запинаясь на каждом слове. Вейни подождал, пока слова улетят, рассеятся в воздухе. — Она моя госпожа, — сказал он так мягко, как только мог, — и она халфлинг, полукровка, по ее словам. На моей родине ее называли ведьмой, но это не так. Я мог бы посчитать твои слова оскорблением, но я сам когда-то так думал, очень давно.

Чи занялся ранами.

— Это Гаулт оставил тебя умирать, — продолжал Вейни. — Ты сам сказал. Но почему? Что ты ему сделал?

Опять взгляд ястреба, на мгновение. Видно, что он взбешен. — Гаулту ап Месирану? Он очень хорошо живет в Морунде и выжимает все из своей страны. Он не боится ни Бога, ни дьявола, и окружил себя огромной стражей из людей и кел.

— Скажи мне, как ты думаешь, он поблагодарит нас за то, что мы освободили тебя?

Наконец сказано. Долгое молчание, очевидно он обдумывает эту мысль.

— Надеюсь теперь-то ты понял, что мы ему не друзья, — сказал Вейни, — и что миледи желает тебе только добра, и что от тебя мы не получили нечего, кроме ночной тревоги и нескольких новых шрамов на моем плече. Что бы ты хотел — сражаться с нами непонятно для чего? Или ускакать с нами подальше отсюда — пока не покинем владений этого лорда Гаулта?

Чи обхватил руками голову и застыл в этой позе, голова медленно клонилась на колени.

— Тебе не нравится моя идея? — спросил Вейни.

— Он убьет нас, — наконец сказал Чи, искоса бросив взгляд на Вейни и по-прежнему опираясь головой на руки. — Как вы нашли меня?

— Случайно. Мы услышали волков. И увидели птиц.

— И совершенно случайно, — горько сказал Чи, — вы скакали через владения Гаулта.

Человек хотел ключ к тайне — будет лучше, если дать ему маленький намек. — Нет, не случайно, — сказал Вейни. — Дорога. И если наш путь лежит через эту землю, значит так тому и быть.

Молчание.

— Что ты такое сделал, — опять спросил Вейни, — что этот Гаулт так поступил с тобой? Быть может ты убийца?

— Все убийцы на их стороне. Они убили…

— Кого? — спросил Вейни, когда человек внезапно замолчал.

Чи зло покачал головой. Потом нахмурил лоб, с которого свисали еще мокрые волосы, и с вызовом посмотрел на Вейни. — Вы пришли из-за ворот, — твердо сказал он, — если скакали этим путем. Я не дурак. И не говори мне, что твоя леди не знает, чья это земля.

— Из-за ворот—. — Вейни задумался, во второй раз. Жизнь человека подвешена на тонкой нити. И так легко перерезать ее мечом. Или развязать войну и убить тысячи и десятки тысяч. Он помолчал, и наконец сказал: — Я думаю, что если у тебя есть вопросы, миледи может ответить на них…

— А что ты хочешь от меня? — спросил Чи.

— Ничего сложного. Легче не бывает. И тебе подойдет.

Взгляд Чи стал очень озабоченным.

— Спросить миледи, — сказать Вейни.

Намного более спокойный и здоровее выглядящий человек, завернутый в одно из их двух одеял, вот кого Вейни привел к костру, около которого ждала Моргейн. Волосы и борода Чи были чисты и приведены в некоторый порядок, после того как он умылся и причесался. Он был бос, хромал, и болезненно моргал, когда наступал на сучки, разбросанные на пыльной земле. Все свои пожитки он оставил на берегу реки — и только Небеса знают, сколько на них мази или сколько потребуется стирки, чтобы спасти хотя бы кожу: ткань не спасет ничто.

Чи уселся на землю, и Вейни сел так, чтобы быть ближе к нему, чем к Моргейн — на всякий случай.

Но Моргейн, превратив одну из чашек поменьше в черпак, налила из кастрюли обыкновенного чая в три кружки, и, обогнув костер, превратившийся в горячие угли, подошла к Вейни и Чи. Ветер играл негромко шелестевшими листьями и носил их с места на место, покрывая землю движущимися пятнами солнечного света, угли не дымились, а приятно согревали то, что находилось в тени, а лошади, серый в яблоках и белая, спокойно паслись неподалеку, на маленьком пятачке травы и солнечного света. Судя по походке, Моргейн никуда не торопилась, а просто наслаждалась покоем.

Но не по глазам, подумал Вейни. Она была точно так же спокойна даже тогда, когда он поднялся на вершину холма, чтобы отдать чашки и рассказать все, что сумел узнать о Чи. — Самое главное — он знает о Вратах, — быстро сказал Вейни. — Он верит, что мы пришли из-за них, но настаивает, что мы лжем, когда говорим, что не знаем ничего ни об этом лорде Гаулте, ни о стране, в которой находимся.

Сейчас Моргейн спокойно пила чай из кружки, не торопя событий. — Вейни сказал мне, что ты не знаешь, откуда мы пришли, — сказала она после очередного глотка. — Но ты думаешь, что мы должны знать это место, и что у нас какое-то дело к владельцу Морунда. Но ты ошибаешься. Нас сюда привела дорога. Вот и все. Она вьется через все Врата. Ты знаешь об этом?

Чи уставился на нее, но не с вызовом, как раньше, а скорее с ужасом.

— Как и любая дорога, — продолжала Моргейн под шелест листьев и шуршание ветра, — она ведет в любое место. Так устроены дороги. Назови самое отдаленное место в твоем мире. Дорога за лесом ведет туда, так или иначе. И она ведет от этих Ворот к другим Воротам. А Ворота — во множество мест. Вейни сказал, что это ты знаешь. Тогда ты должен знать и все то, что я тебе сказала. А значит, — Моргейн взяла маленькую очищенный от коры сучок, помешала в своем чае, аккуратно подцепила им что-то и отбросила в сторону, — ты должен знать, что приказы лордов действуют только там, куда может дотянуться их рука. И не дальше. Я никогда не слышала о твоем лорде Гаулте, и меня это не волнует. Мне кажется, что не он стоит моих волнений.

— Тогда причем тут я? — горько, с отчаянием спросил Чи.

— Ни при чем, — сказала Моргейн. — Ты — неудобство, попавшееся по дороге.

Да, это было не то, что ожидал Чи. Моргейн опять глотнула чаю, поставила чашку на землю и налила себе еще, а Чи молчал, не в силах сказать ни слова.

— Мы не можем освободить тебя, — продолжала Моргейн. — Да, нам нет дело до этого Гаулта; но ты можешь попасть к нему в руки, и это не принесет ничего хорошего ни тебе, ни нам. Спокойствие — вот что нам нужно. Так что пока ты пойдешь с нами и мы найдем тебе лошадь — судя по всему ты умеешь ездить верхом. Я не права?

Чи уставился на нее, на его лице ясно читались недоверие и паника. — Да, — слабо сказал он. — Да, леди, я умею ездить верхом.

— На самом деле наше дело не нуждается в тебе, ты знаешь об этом, не так ли? Увы, оно стало твоим, потому что наша безопасность зависит от твоей, уверяю тебя. Я уверена, что где-нибудь неподалеку мы найдем тебе лошадь. А пока ты поедешь вместе с Вейни — как только сможешь удержаться на лошади. И ты будешь есть нашу еду, спать на наших одеялах, лечиться наши лекарствами и платить нам за это оскорблениями. — Все это Моргейн проговорила спокойно и негромко. — Но последнее должно измениться. Сегодня ты не будешь делать ничего, только лежать на солнце, голым или одетым, меня не волнует, уверяю тебя. Мне все равно. А теперь о другом. Насколько велики земли Гаулта? Сколько мы должны проскакать, чтобы перестать думать о том, что он может напасть на нас?

Чи сел и посмотрел вокруг обеспокоенным взглядом. Потом закусил губу, подвинулся вперед, выхватил из углей полусгоревшую палочку и начал рисовать на земле. — Вот здесь вы нашли меня. Вот дорога. Здесь…, — он стер большую неопределенную область, — ворота, из которых вы пришли. — Палочка нарисовала извилистую линию, ведущую на север через холмы с волками. — По обе стороны леса. За исключением…, — он показал рукой за деревья, на другой берег реки, где под солнцем зеленел веселый луг. — Там, на некотором расстоянии от дороги, лес почти полностью вырублен — одно дерево там, другое здесь, третье далеко от них обоих.

— Ты хорошо знаком с владениями этого лорда, — заметила Моргейн.

Палочка задрожала, и не из-за ветра. — Север я знаю. И запад не забуду никогда. Они взяли нас здесь. — Палочка опять задвигалась по земле, рисуя дорогу и линию, пересекающую дорогу. — Это Сетой, река. Она течет с гор. Ее пересекает мост, очень старый. По ту сторону моста, на северо-запад, начинаются леса лорда Гаулта, его пастбища и поля; вот здесь его замок, на некотором расстоянии от Старой Дороги. В этих холмах деревня. Между ними дорога. Она тоже принадлежит ему. Есть и другие дороги, помимо Старой Дороги, вот здесь еще одна, она ведет от Морунда вверх, в те же холмы; а вот еще одна, она ведет к ручью Гиллина, потом взбирается на эти холмы, и доходит до деревни. Все эти дороги опасны для вас.

— Дальше, по ту сторону моста, — сказала Моргейн, и обогнула костер, чтобы показать пальцем направо и налево от дороги, — Там есть другие дороги?

— За западными холмами, — Чи немного отошел от нее и палочной нарисовал маленькие линии.

— Люди?

— Высоко в холмах. Не любят незнакомцев. Охраняют границы от любого вторжения: лорды севера время от времени спускаются с гор и убивают некоторых из них — чтобы доказать то, что они хотят доказать. Кто знает что?

Возможно он хотел чем-то ее подколоть. Моргейн не унизилась, чтобы понять чем именно. Она показала на другую сторону. — А здесь, на востоке?

— Крепости кел. Лорд Черот и лорд Сетис, с их армиями.

— Что ты посоветуешь?

Чи какое-то время не двигался. Потом указал палочкой дорогу на западе. — Здесь. Через лес, за полями Гаулта. Между Гаултом и жителями с холмов.

— Но как попасть на нее со Старой Дороги?

— Вот отсюда, леди, напрямик через Лес Гаулта. Я могу провести вас — прямо отсюда. Я точно поведу вас, если вы захотите избежать крепости Гаулта. Я хочу того же самого.

— А откуда ты сам? — спросил Вейни, который до этого не сказал ни одного слова, и подошел поближе к рисунку. — Где твой дом?

Чи глубоко вздохнул и указал место рядом с Морундом. — Здесь.

— Ты жил в крепости?

— Я свободный человек, — ответил Чи. — Там живут некоторые из нас — те, кто спустились с холмов.

— Хорошо вооруженный свободный человек, — заметил Вейни.

Чи встревожено посмотрел на Вейни, но ничего не сказал.

— Там много таких как ты? — спросила Моргейн.

Боится, по-настоящему боится. — Меньше чем было, — наконец ответил Чи. — Мой лорд мертв. Вот и все мое преступление. Теперь я вооруженный и свободный человек. Как и Гаулт, когда-то. Но они взяли его. Теперь он кел — внутри.

— Это, — опять вмешался Вейни, — судьба всех пленников?

— Случается, — сказал Чи, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— Скажи нам, — сказала Моргейн, подходя к той точке дороги, где она заканчивалась. — Что лежит впереди?

— Другие кел. Теджос, Мант.

— Что там за места? — спросил Вейни.

— Не знаю. Места кел. Вам лучше знать.

— Но Гаулт их знает?

— Да, я уверен, что да, — ответил Чи хриплым голосом. — Возможно и вы.

— Возможно мы нет, — мягко ответила Моргейн, очень мягко. — Опиши мне путь на север, по Старой Дороге.

Чи поколебался, потом задвигал палочкой, рисую линию, которая шла на север, потом резко поворачивала и направлялась на восток. — Лес и холмы, — сказал он. — Тысячи маленьких троп. Владения кел. Высокий Лорд. Скаррин.

— Скаррин. Лорд Манта. — Моргейн уселась, положила подбородок на руку, наморщила лоб, сжала кулак и долго не задавала никаких вопросов. Потом: — А где живут люди в вашем мире?

Палочка, не колеблясь, указала на запад. — Здесь. — И на восток, рядом с Морундом. — И здесь. Есть те, кто живет на западе, и те, кто живет в земле кел. Но на западе только свободные Люди.

— И ты один из них.

— И я один из них, леди. — На этот раз голос не дрогнул, но был таким же спокойным, как и голос самой Моргейн. — Вы добрее, чем Гаулт, это все, что я знаю. Если человек должен поклясться в верности какому-нибудь из кел — лучше, чтобы это были вы, чем тот лорд, которого нам послал Скаррин. Я проведу вас через земли Гаулта. И если я буду служить вам хорошо — если вы поверите мне и доверите вести вас — то, когда вы будете рядом с людьми, я проведу вас мимо них.

— То есть ты пойдешь против твоего народа, — сказал Вейни.

— Я был пленником Гаулта. Неужели вы думаете, что люди поверят мне? Слишком многие после такого становились шпионами. Никто из тех, кто был около ручья Гиллина, не выжил, кроме меня. Мой лорд Ичандрен мертв. Мой брат мертв. Да будет милость Господа с ними обоими. — На мгновение его голос прервался, но он остался спокоен, руки сложены на коленях. — Никто из живых не поручится за меня. Я не подниму руку против людей. Но и умирать я не собираюсь. Один из моих товарищей на холме — он отдал себя волкам. На вторую ночь. Но я не хотел умирать, и сражался.

На его глазах выступили слезы, проделав мокрые дорожки на лице. Чи не глядел ни на кого из них. На лице не дрожал ни один мускул, все застыло. Только слезы текли.

— Значит, — сказала Моргейн спустя какое-то время, — ты хочешь поклясться?

— Я клянусь вам…, — глаза Чи глядели куда-то за нее, — что каждое мое слово — правда. Я поведу вас. Я уведу вас от всех опасностей. Клянусь моей душой, что не солгу вам, леди. Чего бы вы не потребовали от меня.

Вейни задохнулся от удивления и покрепче обхватил себя руками, во все глаза глядя на человека. Он сам клялся почти такими же словами, когда приносил клятву илина — с раной на ладони и белым шарфом на шлеме — воин-изгнанник, подобранный лордом, он дал клятву на крови, страшную клятву. И сейчас, слыша ее от другого, Вейни почувствовал, как что-то набухло в горле — память о том отчаянии, а в душе шевельнулось чувство, похожее на ревность, ведь этот человек заговорил с Моргейн как вассал с госпожой, ничего не зная о ней и о том, во что ввязывался.

О Бог в Небесах, лио, неужели ты доверяешь этому мужчине и берешь его на тех же условиях, что и меня — меня, который прошел с тобой так далеко, который так близок к тебе? Неужели ты берешь себе другого сбившегося с пути пса?

— Я принимаю твою клятву, — сказала Моргейн. — И отдаю тебя в распоряжение Вейни.

— Ты веришь ему? — спросила его Моргейн позже на языке Эндар-Карша, когда Чи, голый, лежал на одеялах на травянистом береговом откосе, впитывая в себя лучи солнца и, возможно, спал — хотя и видимый из лагеря, но достаточно далеко, чтобы соблюсти приличия. Солнце лучшее лекарство для таких ран, сказала Моргейн. Солнце и свежий ветер.

А еще бальзам и масло. И рядом с ним лежит омерзительно-грязная броня, которой тоже требовались масло и починка.

— Человек поклялся, — сказал Вейни. — Такой клятвой, какой и подобает клясться мужчине. Но, — сказал он через мгновение, вставая на колени рядом с умирающим костром, — человек может продать свою душу за что-нибудь, что он ценит. Например за свою жизнь.

Она долго глядела на него. — Тогда нам нужен крючок, с которого бы он не сорвался.

— Он верит, — сказал Вейни, — в колдовство и в ведьм.

— А ты нет?

Вейни поднял плечи, слабое неловкое движение, его глаза мгновенно метнулись к драконьему мечу, который висел у нее на боку всегда, и весь этот тяжелый день тоже. Рубиновые глаза зло сверкнули с золотой рукоятки; они напомнили ему камень, который он носил около сердца, чужая, опасная вещь. — Я никогда не видел работу ведьм. Только вещи, которые делали кел, и с большинством из них я могу справиться. — Внезапно его охватила растерянность, быстро сменившаяся паникой и страхом, страхом перед тем, кем он стал, сожаление о том, что потерял. — Быть может я сам стал колдуном, — прошептал он. — Возможно именно так работает колдовство. Чи ап Кантори так и думает.

По лицу Моргейн была ясно, что она тоже много чем думает. Но на какое-то мгновение ему стало не до нее, и она поглядела на него в упор, что обычно смущало и тревожило его. Серые глаза стали ясными, в их серой глубине как будто бушевало все пожирающее море; на веках ресницы, такие, которые он никогда не видел ни у людей и ни у кел, темно-серые, бледневшие к кончикам; такими же бледными были и ее брови, но только не волосы, блестящие серебром. Халфлинг, сказала она. Иногда он думал, что это правда. Иногда не знал ничего.

— Ты сожалеешь?

В конце концов он потряс головой. Других слов не было. Вейни глубоко вздохнул. — Я выучил твой урок, лио. Я гляжу только вперед и по сторонам. Никогда назад.

Моргейн прошипела что-то сквозь зубы и отшвырнула полусгоревшую палочку, которой Чи рисовал карту. Непохоже на ее обычное спокойствие. Она оперлась локтями о колени, сгорбилась, прижала ладони к груди и уставилась в никуда.

Вейни молчал. Самое лучшее, что он мог сделать.

Она думала об их, об их жизнях, он был уверен. Она умнее и мудрее его — во всяком случае он привык так думать. Он многого не замечал, не умел правильно оценивать события — Моргейн не пропускала ничего. Она научила его искусствам, которые ужасают их пленника: он умеет работать с воротами, читает надписи кел и знает идеи, которые кел считают правдой — они не верят в богов и стремятся (некоторые из них) обратно в то время, когда они властвовали мирами, и (некоторые из них) вперед в то время, когда они должны восстановить свою власть, чего бы это не стоило их бессмертным душам, от которых они отреклись.

Моргейн рассказала ему, что в древности кел взяли людей, изменили их и, вместе с растениями и самыми разными тварями, провели через ворота во множество миров, и так длилось до тех пор, пока сама ткань Времени не лопнула, Прошлое исказилось, а Настоящее стало катастрофой, в которой смешалось все, что было и чего не было — и мысли об этом холодили его многострадавшую душу, сражались с тем, чему научила его Святая Церковь, правота которой была вне всякого сомнения.

Кел использовали людей как слуг, потому что те очень походили на самих кел… и таким образом кел-лорды сделали ужасную ошибку: Люди, хотя и живут намного меньше кел, намного быстрее размножаются, а это означает, что люди угрожают им.

На его родине, в землях Карша и Эндара, разделенных горной системой, покрытой снегом Матерью Орлов, от кел остались главным образом слухи, за немногими оставшимися в основном охотились, и значительно реже относились терпимо — к беловолосой Моргейн хорошо отнеслись Верховные Короли за сто лет до его рождения, зато в его собственное разрушенное время даже коричневые волосы Вейни были слишком светлыми с точки зрения клана Нхи. А в этом месте…

А в этом месте было слишком много кел. Лорды севера время от времени спускаются с гор и убивают некоторых из них, сказал Чи о рейдах на народ холмов. Чтобы доказать то, что они хотят доказать. Кто знает что?

Вейни знал. Он знал и еще много вещей, которые, как он надеялся, не понимали люди вроде Чи. Понимание этих жестоких убийц, взгляд на них с такой точки зрения, которая разрешала ему исследовать мотивы поступков кел — все это казалось Вейни пропастью, отделяющей его от других людей: такая же пропасть разделяет жизнь и смерть. Он и Моргейн знали столько, что все остальные знания казались пылью.

Что с твоим кузеном? — спросил Чи. Но он не мог ответить: этого он не смог бы объяснить никому, кроме того, у кого, как у лорда Гаулта, за человеческими глазами скрывается кел…

… старый кел, — подумал Вейни. Или тяжело раненый или смертельно больной. Кел, который нашел единственный способ победить человечество, при помощи ворот и силы, которая дает им возможность перенести умирающий разум в чужое тело.

Кел используют ворота, — внезапно подумал Вейни, и ледяная игла коснулась его сердца.

— Лио, — сказал он, — если местные кел используют ворота — что им мешает перемещаться туда, куда они хотят?

— Ничего, — ответила Моргейн, и бросила на него острый быстрый взгляд. — Ты понимаешь — ничего не мешает им. Возможно они знают, что мы здесь, возможно они уже нашли наш след, потому что мы возмутили пространство, пройдя через ворота. И это не самый добродушный народ. Доказательства мы видели. Я расскажу тебе то, что заметила: наш новый друг даже бровью не повел, увидев наших лошадей, снаряжение и то, что мы скачем вместе. Не удивился и тому, что мы вышли из ворот, хотя не знает точно где они находятся. Может быть он не удивился потому, что ничего не знает о воротах, но, поскольку кел в этом мире спокойно входят в ворота и выходят из них, они мастера и в других делах. — Потом она показала на лес вокруг них. — Эти деревья, ты видишь? Такой перекос никак не объяснишь только соседством с воротами. Такое чаще всего бывает, когда ворота выбрасывают из себя слишком много энергии. То есть работают не слишком хорошо. Но то, что кел не в состоянии исправить это, не означает, что они не используют их.

Не самая успокаивающая мысль. — Тогда они могут отправиться вслед за нами.

— Если то, во что верит наш новый друг — правда, то да, могут. А если, случайно, кто-нибудь из Манта или Теджоса охранял ворота, когда мы выходили из них, они уже знают, что ими воспользовались.

Вейни бросил резкий взгляд на человека, спящего на солнце, и его охватила паника.

Это был проводник, которому он не доверял, дополнительная ноша, из-за которой лошади будут двигаться медленнее. Проще всего бросить его здесь, а самим довериться скорости, помня, что человек хромает на одну ногу и не в состоянии бежать.

— Да, будь уверена, охранял. Волки.

В конце концов боль исчезла — вообще все исчезло, кроме ветра и солнца на голой коже, Чи лежал с закрытыми глазами, через веки лилось красное сияние, тепло солнца сменялось холодом ветра, игра природы — такая же неистовая и невообразимая, как его жизнь. Он должен был бы стыдиться своей наготы, но у любого человека, побывавшего в подземельях Гаулта, почти не оставалось стыда. Он должен был бы страдать, но научился наслаждаться мгновениями покоя, даже если они находились между двумя волнами боли, и верить, что еще будут такие передышки — если он сумеет пережить боль между ними.

И вот пришел этот день. С обеих сторон ад. И, тем не менее, это самый лучший день из всех, начиная с ручья Гиллина, и если ад все-таки придет, возможно — только возможно — он будет похож на волны боли, первый намек на порядок в его жизни.

Вот как он теперь разговаривает сам с собой. Возможно там, на верхушке холма, он действительно стал сумасшедшим, разговаривая с волками и зовя их по именам. И все-таки, он уверен, жизнь стала полегче, а завтра будет еще лучше. Он действительно настолько хорошо себя чувствует, что в состоянии планировать на два дня вперед.

О том, что будет потом лучше не думать. Такие мысли опасны — опасны именно сейчас, когда он начал верить глазам этого человека, опасны и легкомысленны; этот человек и женщина-кел говорят между собой, спорят, обсуждают, пожимают плечами и жестикулируют — как два товарища в поле, хотя есть что-то подозрительное в хмурых бровях и скупых жестах, с которыми говорят мужчина и женщина.

Как если бы это возможно! Как если бы человек, мужчина, может добровольно пойти с кел.

Эта леди-кел, которая смеется и обменивается шуточками со своим слугой, женщина, сидящая в лесу в тайне от Гаулта и всех его прихвостней — и, одновременно, колдунья, обладающая силой, способной жечь железо — да, это что-то из ряда вон выходящее, такое, о чем Чи предпочитал не думать.

Сейчас только одно ясно и понятно: он должен идти с ними; а это означает, что он должен попытаться ускользнуть от патрулей Гаулта и радостей верхушки холма. Ради этого можно называть ее леди, склонять перед ней голову и даже — более опасно — слегка надеяться на то, что бывают другие кел и что сделка с леди-кел может быть настоящей — или на то, что ее слуга-человек может стать настоящим другом.

Самая опасное, самое рискованное — дать утвердиться этой мысли даже на короткое время, даже на мгновение, и думать, что кел сможет относится к нему так же, как к своему слуге, этому Вейни, или что рядом с ней — худой женщиной-кел — можно чувствовать себя в безопасности, не продав душу дьяволу, чувствовать так, как он чувствует сейчас, и думать, что у нее не больше силы, чем у Людей.

Если человек смог найти кел-лорда, так свободно обращающегося со своими слугами, то этот человек не должен быть дураком и отказываться от убежища и покровительства, тем более, что его жизнь висит на волоске. Что позорного в этом?

Думать дальше Чи не захотел. Покой сегодняшнего дня грел его душу. И будет греть еще много дней. А сейчас он должен перевернуться и лечь на живот, если не хочет, чтобы кожа обгорела. Самый тяжелый поступок в жизни.

Немного позже он передвинулся в тень, и опять, довольный, неподвижно лежал, завернувшись в одеяло, с руками под головой. Он заснул, а когда проснулся, то почувствовал, как свежий ветер доносит запах готовящейся еды, и он заплакал, глупые слезы сочились из глаз; захотелось собрать все свое мужество, подняться на холм, сесть рядом с костром и почувствовать, что тебе рады — но вместо этого он лежит здесь, глотая слезы, его трясет от страха, страха, что его не примут там, что его опять свяжут и больные плечи не выдержат еще одну такую ночь.

И он не понимал, почему должен плакать и дрожать, как дурак, почувствовав запах лепешек, готовящихся на костре, разве что он еще жив, а все остальные мертвы, как и брат; и тут его мысли побежали обратно на холм, в уши ударил шум волков, в темноте поедающих добычу — безопасный звук, в котором нет ничего печального, просто жизнь сжалась до ночи, до мгновения… до того самого мгновения, когда волки ели, а он еще был жив.

Да, это было безопасное время, вспомнил он. Время холода и молчания, время собирать камни, когда человек понимает, что только жизнь что-то значит, и только его жизнь по-настоящему что-то значит. Друзья отвлекли волков от него, ценой жизни. Вот и все. Пока они были живы, они переговаривались, наполняя тишину утешающими словами, но в конце концов человек всегда хочет прожить немного подольше; и если твой друг — цена за это, человек узнает, что заплатит эту цену, заплатит волкам своим лучшим другом или любимым братом. Да, это было безопасно, вспомнил он… но запах хлеба и звук голосов разбудили что-то болезненное внутри, настолько ужасно болезненное, что может потрясти его и опять сделать человеком.

Так же быстро узел боли развязался, ветер высушил слезы и он лежал, нюхая готовящуюся еду, и думая о том, что он продаст душу за кусок хлеба и немного человеческого смеха. У него осталось так мало того, что можно продать — ровно столько, сколько у него вообще есть. Он и так проклят, и если эта кел и мужчина, который служит ей, захотят взять еще одну душу за немного еды и немного удовольствия, он пойдет на сделку и предаст свой род.

В конце концов он мог приручить волков, и, если бы не эта парочка, сам стал бы волком, не боялся Гаулта и вообще ничего на свете — хотя и недолго. Они вполне могли оказаться врагами Гаулта: ходили слухи, что Гаулт не в ладах со своим Сюзереном. Они могли быть из Манта, или еще откуда-то — женщина сказала откуда, но он не понял; но если они не оставили его волкам, если взяли его с собой, и если бывает такое чудо, как человек, свободно ходящий среди кел и не потерявший собственного рассудка — тогда еще есть надежда…

Он опять задрожал, опять увидев голову Ичандрена на колу за воротами крепости Гаулта, опять увидев подземелья и услышав крики, которые они выжали из человека, который был самым храбрым и сильным из всех, кого он знал, выжали прежде, чем превратить его в красную и ужасную груду мяса и отрубить ему голову…

… Месть. Гаулт никогда не видел его раньше. Он просто ткнул пальцем на некоторых из них: для волков. Гаулт выбрал его не из-за какой-нибудь личной мести.

Но если он станет волком-охотником, то придет время, когда Гаулт научится бояться его и проклянет тот день, когда повстречался с ним.

Вот цель, ради которой не жалко отдать душу.

В первый раз перед ним появилась надежда на будущее, как если бы луч света прорезал туман.

Но тут Чи случайно взглянул в сторону костра, встретился глазами с женщиной и немедленно отвернулся — а после отказывался вспомнить в деталях чувство, охватившее его, чувство физической опасности. Мужчина никогда не ожидает, что почувствует такое, только взглянув на женщину, это трусливо и малодушно… он никогда и никому не признается в этом… если, впоследствии, он будет с женщиной и вспомнит о своем позоре, то у него точно исчезнет желание… лучше вообще отказаться от женщины, любой женщины…

Она действительно ведьма, решил он. Чи знал людей, называвших себя ведьмами, которые только тем и занимались, что шептали над своими травами и зельями, и принимали роды у женщин и кобыл.

Мужчина не должен иметь с ними дела, или, в крайнем случае, только тогда, когда хочет купить амулет, для защиты от злых сил и удачи в делах — и даже тогда, как говорят священники, он может запятнать свою душу, если покупает что-то слишком сильное.

Вот такую огромную силу он почувствовал в женщине-кел. Он знал, что это такое. И все-таки она обошлась с ним намного лучше, чем Мант с Гаултом — тем Гаултом, который был человеком чести, прежде чем кел заманили его в ловушку, посулив договор о мире; тот Гаулт был другом Ичандрена и сражался вместе с ним — Бог помоги им обоим.

Договор. Договор — так сказал Гаулт.

Вот что значит верить кел.

В конце концов этот мужчина, Вейни, спустился с холма: Чи следил, как он идет — и дрожал, как во сне; конечно он идет пригласить его к огню.

Потом Чи сидел, по-прежнему завернутый в одеяло, со своей порцией в руках, но так и не смог съесть ее до конца, настолько слабым оказался его живот. Но они разговаривали и шутили с ним, оба, мужчина и женщина, задали ему несколько вопросов, а потом он лежал около огня, пока ведьма мыла сковородки в воде, как любая женщина его рода; а после того, как она вернулась, Вейни повел лошадей вниз, на водопой.

День угасал, и они, понял Чи, взялись за работу над его снаряжением: счистили ржавчину с колец кольчуги, начистили металл водой и речным песком, и смазали маслом.

Его собственные сапоги стояли рядом, уже готовые, на правом был разрез, но к нему прикрепили длинную полоску кожи, которую можно было обвязать несколько раз вокруг лодыжки и поддержать голенище.

Он видел все это, лежа на боку и накрытый только одеялом… смотрел, как они работают, даже ведьма, выполняют работу раба или, в крайнем случае, слуги, и делают все это для него — для него, потому что им самим совершенно не нужна пара истоптанных и разодранных сапог и броня, намного более бедная, чем те замечательные кольчуги из маленьких стальных колечек и эластичной кожи, которые на них надеты.

Глубокой ночью, когда они сидели друг напротив друга и пришло время спать, мужчина снял седло с лошади, достал постельные принадлежности и улегся прямо там, где сидел, а ведьма завернулась в темный плащ, прислонилась к старому толстому стволу дерева и, судя по всему, собралась сторожить. Они оставили его около теплых углей. И не стали ничем грозить. Даже не связали.

Чи лежа в темноте и думал, думал, наблюдал, потом засыпал и посыпался опять, замечая любое, даже самое маленькое движение, которое они делали. В его душе трепетала надежда, надежда на то, что они, непонятно почему, приняли его к себе. В темноте, никому не видимый, он заплакал, без причины и без остановки.

Он не знал почему, но их доброта что-то сломала в нем, в нем, который не побоялся всех угроз Гаулта, и сейчас он боялся только одного: все это только ложь.