"Школа опричников" - читать интересную книгу автора (Бражнев Александр)

ПЕРВЫЕ ДНИ

17 сентября 1937 года я перешагнул порог Харьковской межрайонной школы НКВД, чтобы готовиться к карьере чекиста. Сомнения, опасения, вечная настороженность — позади. Все интересы — здесь, в этом здании, вывеска которого отпугивает харьковчан, как всякая с этими вот четырьмя буквами…

Явился к дежурному по школе. Он, справившись у командования о том, принят ли я действительно, сдал меня дневальному, а дневальный отвел в клуб, где и собралось 50 человек новых курсантов.

— Встать! — раздается команда, и в зал входит лейтенант государственной безопасности. Вскоре я знал, что это — товарищ Максименко, начальник-комиссар школы.

Максименко, разрешивший нам снова сесть, ведет беседу на тему — как мы будем жить и учиться. Срок обучения — два года, дисциплина — воинская, положение — казарменное. Обмундирование то же, что у комсостава внутренних войск НКВД, на петлицах трафарет: «X. Ш.» (Харьковская школа). При школе кружки: музыкальный, хоровой, спортивный, есть и кружок танцев, с платным преподаванием. Раз или два в неделю организуются культпоходы в театры, за счет школы. Два-три раза в неделю демонстрируются фильмы — общие и специальные, согласно учебной программе. Раз в неделю — доклад или лекция на темы политического характера. Курсанты составляют две группы, два курса по сто человек. Ежегодно один курс оканчивает школу, а на его место производится прием. До прошлого года набирали только из работников НКВД, а теперь, по решению партии и правительства и согласно указаниям товарища Сталина, набор произведен из числа партийцев и комсомольцев с производства и демобилизованных младших командиров Красной Армии. Имеется библиотека — большой выбор художественной литературы и учебников. Питание не ограничено никакими нормами, оклад 425 рублей.

Начальник-комиссар не забыл ни одной подробности, упомянул даже о том, что курсантам полагается пятидесятипроцентная скидка со стоимости трамвайных билетов. Сделав паузу, он вдруг спросил:

— Кто не желает быть в нашей школе?…

Мертвая тишина.

— Значит, согласны остаться все? — бросает нам Максименко и сходит с трибуны, а затем покидает зал под команду дежурного «встать!».

Дежурный объявляет нам порядок на сегодня. Во-первых, стрижка наголо. Курсант Пришвин взволновался:

— Как же это, товарищ дежурный? Мне 34 года. Мне секретарь парткома говорил, что ничего такого не будет, что не призывники… Да меня жена и дети не узнают!

Дежурный строго посмотрел на Пришвина.

— Помните, товарищ, — сказал он раздельно, — вы уже курсант и приказ начальника школы должны исполнить беспрекословно. Кроме того, разводить вшей мы не собираемся. Видите — я тоже подстрижен? А вы только что поступили в школу и уже разлагаете дисциплину. Ваша фамилия?

Записав фамилию смельчака, дежурный скомандовал построение в коридоре. Построение заняло некоторое время, так как люди или вовсе не были на военной службе, или отвыкли от нее.

К двум часам нас оболванили. Четыре парикмахера посмеивались, а мы готовы были выть: жалко было шевелюр! Помалкивали, однако, — пример Пришвина был свеж.

После стрижки опять построение. На этот раз речь держал «наблюдающий по школе» — особое лицо, назначаемое из комсостава школы, главным образом из командиров взводов и дивизионов.

— Сейчас пойдем в город. Смотрите: дисциплина, строй и голов не вешать! Прямо перед собой — шагом марш!

Стриженые и в наполовину штатском одеянии, мы представляли собой объект всеобщего внимания. Люди останавливались, из трамваев высовывались любопытные. Одни смеялись, другие смотрели со сдерживаемым состраданием, думая, вероятно, что мы — арестованы и нас перегоняют из тюрьмы в тюрьму.

Мы недоумевали, боялись встретить знакомых.

— Стой!

Оказалось, что нас вели в баню. Это тоже казалось странным: в школе НКВД нет своей собственной бани, и нужно было маршировать через весь город километров восемь. Около часа мы ждали очереди перед баней, не имея права выйти из строя. Войдя, строем же, в баню, посмотрели на себя в зеркало: да! вид довольно-таки не того!.. Мыться входили тоже строем и, вымывшись, должны были ждать задержавшихся, чтобы строем выйти в раздевалку. Нам подали продезинфицированную одежду. Мы узнали, что карманы были очищены, ремни и портмоне охранялись двумя курсантами. Это была бдительность, проявленная неожиданно и под видом сбережения содержимого наших карманов от порчи при дезинфекции.

По возвращении из бани мы должны были расстаться с нашей одеждой: нас повели обмундировывать. Это заняло три часа времени. Выдали: по две пары белья, коверкотовую[3] гимнастерку с темно-краповыми петлицами, коверкотовые же галифе, фуражку, поясной комсоставский ремень без портупеи, хромовые сапоги, по две пары носков (шерстяных) и по паре носовых платков.

Но накормить нас позабыли. После бани разыгрался аппетит. Деньги были у каждого, но — где купить? Вечер ушел на размещение по комнатам, получение постельных принадлежностей и т. п. Разместили нас по комнатам — по пять, по шесть человек на комнату. Пружинные кровати, два одеяла, две простыни, пуховая подушка, тумбочка, коврик. Полы паркетные, идеальная чистота, прислуживают наемные уборщики, проверенные НКВД. На стенах, конечно, Сталин и Ежов.

Наконец-то, в 23 часа, нас повели на ужин. День кончен.

Наутро нас подняли ровно в 6 часов. Разбили по отделениям и взводам, выдали винтовки, принадлежности для их чистки (патронов не дали), противогазы.

Семерым оружия не дали — в том числе Пришвину.

Нормальная жизнь началась с четвертого дня, 21 числа. Вечером 26-го было общешкольное собрание с участием курсантов старшего курса. Как всегда на собраниях в Советском Союзе, много было ораторов и через край самокритики. Первым выступил начальник-комиссар, обрушившийся на Пришвина и на всю семерку, оставленную невооруженной.

— К нам хотели пробраться люди с прошлым, — говорил он с возмущением, а про Пришвина сказал, — он хотел разложить, пошатнуть нашу железную дисциплину, но это ему не удалось. Глаз чекиста зорок, мы раскрываем и не таких преступников!

В чем — точней — была вина остальных из злополучной семерки, мы так и не узнали.

Ретивые ораторы, кричавшие, что НКВД, руководимое Сталиным и Ежовым, разглядело в Пришвине неблагонадежного человека, тем самым выдали себя: было ясно — вот они, сексоты НКВД или будущие сексоты.

Было вынесено решение — откомандировать всех семерых, а о Пришвине возбудить дело через партийную организацию завода, его рекомендовавшую. По-видимому, вина остальных была в том, что в их анкетах не все концы сходились с концами: «люди с прошлым»!..

Собрание было для нас полезно в том отношении, что мы лишний раз вспомнили о полной невозможности для советского человека не только протестовать, но и признаваться в том, что какой-нибудь пустяк ему не по душе. Если этот «пустяк» — действие властей предержащих.

Я сделал для себя вывод: легенду надо повторять в уме почаще, и не ошибся, потому что кое-кто из нас жестоко поплатился за легкомысленное отношение к подробностям своей «биографии».

Всякого рода занятиями — класс, лекция, строй, собрание, самоподготовка — мы были загружены до отказа. Но долгое время мы, изголодавшиеся от недоедания, утешались обильным и вкусным рационом школы. Вот примерный дневной рацион. Первый завтрак — пол-литра какао или сладкого кипяченого молока с куском торта. Второй завтрак — тарелка поджаренной гречневой каши или залитой сливочным маслом лапши, отбивная или рубленая котлета, кружка сладкого чая. Хлеб всегдa свежий, только белый и в неограниченном количестве. Обед из трех-четырех блюд: суп, щи или борщ, с большим количеством мяса, можно было есть, сколько хочешь; жаркое с гарниром, кисель, компот, мороженое. Первый ужин: гречневая каша, картошка с мясом, вареные фрукты. Второй ужин: сладкий чай, 50 граммов сливочного масла, торт или печенье, свежие фрукты. Чувствовалось, что наше питание продумано и научно обосновано. Буфет при столовой имел все, что можно найти в лучшем гастрономическом магазине, но — по половинной цене.

Трудно сказать, почему курсанты выглядели все-таки неважно: может быть, нервное напряжение?…

Наш — младший — курс был разбит на два взвода, каждый взвод — на две учебные группы по 25 человек. Старший курс числился за первым дивизионом, младший — за вторым. Я попал в 6-ю группу.

Деление на группы производилось по степени подготовленности курсанта. Например, на младшем курсе наиболее сильной была 5 группа (приравнена к семи классам семилетки), за нею шла 6 (шесть классов семилетки), затем — на уровне низшей школы или пяти классов семилетки — шли 7 и 8 группы. По окончании школы выдавалось свидетельство-аттестат с указанием только общеобразовательных дисциплин, но каждый получал звание (чин) сержанта госбезопасности, или, в переводе на армейские чины, лейтенанта.

Занятия шли своим чередом, и наша жизнь приобрела тот тон однообразия, какой свойственен всякой военной школе. Однажды ночью в эту по часам рассчитанную жизнь внесено было нечто неожиданное — тревога. Ударил гонг. Я проснулся и вскочил. «Боевая тревога!» — мелькнуло в моем сознании бывшего командира Красной Армии. Я быстро оделся, схватил с вешалки шинель и, застегиваясь на бегу, снял с пирамиды винтовку и противогаз. Выбежал в коридор и стал в строй первым. Командир взвода немедленно отметил время моей явки. Быстро подбегали и становились другие, явка которых тоже отмечалась. В общем же первый опыт тревоги был, по выражению командира взвода, «ни к черту», — последний курсант стал в строй только через 12 минут, а некоторые не успели захватить ремней или же забыли закрыть затворы винтовок. После этой пробы тревоги стали делать через сутки, приучая нас к более «веселому» быту. Иной раз поднимали и дважды за ночь. В результате мы стали укладываться в 5 минут, привыкнув к установленному способу укладки одежды так, чтобы ее было удобней брать и надевать на себя. Но, конечно, это постоянное ожидание подъема лишало сна.

Мы уже не могли жаловаться на скуку, но с каждым днем наша подготовка становилась все серьезней, начальство все требовательней. Как-то был отменен послеобеденный отдых, всех курсантов собрали в клубе, как и всех командиров также. После некоторого ожидания в полной тишине мы вытянулись по команде «встать, смирно!» — и в дверях появился начальник-комиссар в сопровождении незнакомого нам лейтенанта госбезопасности, человека грузного, с вросшей в плечи головой и с шеей, складкой нависшей над воротом.

Первым выступил начальник школы. Он сообщил нам, что вводятся дополнительные, за счет свободного времени, занятия по изучению сталинской конституции.

— В недалеком будущем, — говорил он, — мы будем участвовать в выборах в Верховный Совет. Мы должны твердо знать сталинскую конституцию. Оценка должна быть для всех и каждого одна — отлично. А сейчас, — добавил он, — товарищ из харьковского отдела НКВД расскажет нам о значении конституции и о том, как мы должны вести себя во время избирательной кампании, помня о капиталистическом окружении, которое определяет характер и условия выборов.

Незнакомец говорил хриплым, астматическим голосом. Конституция СССР — самая демократическая в мире. Почти целиком процитировав речь Сталина на предвыборном собрании в Москве, докладчик, смакуя, подчеркнул сталинскую фразу о том, что, мол, если кто сойдет с правильного пути, того мы прокатим на вороных. Тут докладчик сделал паузу для аплодисментов, как это всегда в нужном месте делают все советские ораторы — от вождя до комсорга. Зааплодировал начальник школы, а за ним, разумеется, все присутствовавшие. Клакеры[4] из числа сексотов начали выкрикивать «ура». Докладчик довольно ухмылялся.

Затем докладчик перешел к теме о капиталистическом окружении. Германия — фашисты, Гестапо, безработица, пролетариев выбрасывают на улицу, лучших сынов народа — коммунистов — уничтожают, рабочий день 14–16 часов, голод и нищета. Англия — почти то же, но пока там нет Гестапо; Франция, Италия и т. д. — все одна и та же картина: капиталисты поедом едят рабочих, пауперизм,[5] бесправие, эксплуатация, гнет и ужас.

Упомянул забытое уже имя Тельмана и пообещал скоро-скоро вырвать этого «вождя» из рук фашистов.[6]

Вечером нам показали антинемецкий фильм «Профессор Мамлок», послуживший иллюстрацией к филиппикам нашего оратора по адресу Германии.

Коснулся он и «дальневосточной проблемы», как он выразился. Обругав самураев, докладчик переплыл Тихий океан и начал честить плутократов США, особенно нажимая на то, будто с Америкой нам справиться не слишком трудно: там 15 миллионов безработных, которые нас поддержат. По части готовности к распаду впереди США только Англия. Мы быстро приберем к рукам ее колонии, где порабощенные народы чуть ли не молятся на Ленина и Сталина.

Когда докладчик решил, что вполне убедил нас в том, будто только народы СССР живут вольно и весело, он дал нам урок, предостерегающий от почивания на лаврах.

— Капиталисты и мелкие буржуа Запада и Америки чуют свою обреченность и отчаянно ищут случая подорвать мощь Советского Союза. Вы, товарищи, — дети Октября, вы — курсанты славного органа защиты социалистического отечества. Будьте бдительны, с честью носите высокое и почетное звание чекиста!.. Наш долг — крепко поработать во время избирательной кампании, зорко приглядываться к происходящему вокруг и не давать агентам международной контрреволюции подорвать основы нашего государства. Вы будете прикреплены к участковым уполномоченным.

Последняя фраза означала, что на период выборов мы обеспечены, как говорится, конкретным заданием, что доклад сделан не ради того только, чтобы мобилизовать наше сознание, но и для того, чтобы целиком мобилизовать нас на работу, неминуемо грязную и, может быть, кровавую. Было над чем задуматься!

Вскоре занятия по конституции начались. Странное дело, но проработка текста конституции едва ли не приводит к результату, обратному тому, которого хотели бы достигнуть большевики. Проходя статью за статьей, мы невольно вдумываемся в те противоречия, какие существуют в СССР между законами и действительностью. Если написано что-то про свободу собраний, то помним, что речь идет о собраниях, организуемых с разрешения властей и под их контролем. Свобода слова означает концлагерь на 5-10 лет. Свободные выборы и тайное голосование — это «выборы» одного, впечатанного в бюллетень и чекистами проверенного кандидата, а, кроме того, списки, на которых помечается фамилия выборщика под определенным номером, дают в результате 99,9 % голосовавших «за». Мы пытались представить себе, в каком ужасном положении находятся трудящиеся Запада и Америки, если положение советских граждан было столь бесправным, что большего бесправия и придумать было уже невозможно. Лезли в голову примеры… Вот, в день смерти члена Политбюро ЦК ВКП(б) Серго Орджоникидзе один из рабочих нашего завода посетовал в заводской столовой:

— Ну что это за суп? Это же баланда, которой кормят заключенных! Или вы это к смерти товарища Орджоникидзе приготовили?

«Пришили» неосторожному человеку агитацию против советской власти и «припаяли» 10 лет концентрационного лагеря.

Дрессировка продолжалась и усиливалась. В начале декабря, в два часа ночи, была подана команда «в ружье!». Построились в течение пяти минут. Явился сам начальник школы и зачитал приказ: мы должны были немедленно отправиться в клуб УНКВД для инструктирования нас о работе на эту ночь. Через полчаса мы были в клубе, где застали полторы тысячи чекистов. Начальник харьковского округа УНКВД майор госбезопасности Кувшинов инструктирует нас. Подготовка к выборам в Верховный Совет проведена, в целом, блестяще, но некоторые работают из рук вон плохо. Мы должны равняться на сталинского наркома Н. И. Ежова. Сегодня курсанты будут проверены на практической работе, и тогда будет видно, кто на что способен. Работа серьезная.

— Товарищ Сталин, партия и правительство ждут от нас доброкачественной продукции. Мы имеем от верного соратника товарища Сталина, нашего наркома Ежова, разверстку на арест по области до 5 тысяч врагов народа. Выполним задание с честью и дадим, сверх разверстки, 10–15 процентов. Наши работники знают, как проводить эту работу, а вы, курсанты, получите практический, весьма ценный, опыт. Оперуполномоченные представят мне рапорты с отзывом о работе каждого из вас. Эта ночь покажет, на что способны наши молодые кадры.

— Ну, а если… — Кувшинов сделал паузу, медленно обвел собрание холодным взглядом и закончил. — Посчитаемся, как надо!

После второй короткой паузы деловым тоном добавил:

— Адреса известны, ордера на арест выписаны, транспорт заготовлен. По местам!

Не хватало только, чтобы он сказал «с Богом!».