"Александр Сергеевич Пушкин. Критика и публицистика" - читать интересную книгу автора

Вяземскому пенял Карамзину, зачем в начале своего творения не поместил он
какой-нибудь блестящей гипотезы о происхождении славян, то есть требовал от
историка не истории, а чего-то другого. Некоторые остряки за ужином
переложили первые главы Тита Ливия слогом Карамзина; зато почти никто не
сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет, во время самых
лестных успехов, и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым
трудам. Примечания к русской истории свидетельствуют обширную ученость
Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда для обыкновенных людей
круг образования и познаний давно заключен и хлопоты по службе заменяют
усилия к просвещению. Многие забывали, что Карамзин печатал свою "Историю" в
России, в государстве самодержавном; что государь, освободив его от цензуры,
сим знаком доверенности налагал на Карамзина обязанность всевозможной
скромности и умеренности. Повторяю, что "История государства Российского"
есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека.
(Извлечено из неизданных записок.)

*
Идиллии Дельвига для меня удивительны. Какую силу воображения должно
иметь, дабы так совершенно перенестись из 19 столетия в золотой век, и какое
необыкновенное чутье изящного, дабы так угадать греческую поэзию сквозь
латинские подражания или немецкие переводы, эту роскошь, эту негу, эту
прелесть более отрицательную, чем положительную, которая не допускает ничего
напряженного в чувствах; тонкого, запутанного в мыслях; лишнего,
неестественного в описаниях!

*
Французская словесность родилась в передней и далее гостиной не
доходила.


ОТРЫВОК ИЗ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЛЕТОПИСЕЙ


Tantae ne animis scholasticis irae! {1}

Распря между двумя известными журналистами и тяжба одного из них с
цензурою наделали шуму. Постараемся изложить исторически все дело sine ira
et studio.
В конце минувшего года редактор "Вестника Европы", желая в следующем
1829 году потрудиться еще и в качестве издателя, объявил о том публике, все
еще худо понимающей различие между сими двумя учеными званиями. Убедившись
единогласным мнением критиков в односторонности и скудости "Вестника
Европы", сверх того движимый глубоким чувством сострадания при виде
беспомощного состояния литературы, он обещал употребить наконец свои
старания, чтобы сделать журнал сей обширнее и разнообразнее. Он надеялся
отныне далее видеть, свободнее соображать и решительнее действовать. Он
собирался пуститься в неизмеримую область бытописания, по которой Карамзин,
как всем известно, проложил тропинку, теряющуюся в тундрах бесплодных.
"Предполагаю работать сам, - говорил почтенный редактор, - не отказывая,
однако ж, и другим литераторам участвовать в трудах моих". Сии поздние, но