"Будни войны" - читать интересную книгу автора (Селянкин Олег Константинович)

17

Только в ноябре майора Исаева, подлатав, выписали из госпиталя. После комиссии, которая высказала единое мнение: ему надо должность менее беспокойную. Он дипломатично поддакивал, слушая врачей, даже соврал очень своевременно, что имеет постоянную связь с родной бригадой и, поскольку недавно сам пришел к такому же выводу, уже попросил начальство для дальнейшей службы подобрать ему такое местечко, чтобы не очень дуло и вовсе не припекало; дескать, командование бригады твердо пообещало удовлетворить это его желание. А командиру бригады, явившись в его землянку, он и словом не обмолвился о заключении врачей. Просто вошел и доложил, приложив руку к шапке, что прибыл для дальнейшего прохождения службы. Тот, искренне взволнованный его прибытием, сам предложил ему должность помощника начальника штаба бригады. Майор Исаев честно сказал то, что думал:

— Спасибо… Только мне в роте спокойнее будет.

Командир бригады спорить не стал, он, помолчав, просто поднялся из-за рабочего стола и пригласил его отобедать вместе с ним, с комиссаром и начальником штаба бригады. Во время обеда почти не говорили, лишь изредка перебрасывались репликами, не всегда полностью понятными майору Исаеву. Зато потом, закурив, повели общий и доверительный разговор о делах на фронтах, главным образом обсуждали ход битвы на Волге, хотя исход ее был уже ясен каждому разумному человеку. Крупнейшая на сегодняшний день наша победа над фашистами, черт их подери! Можно сказать, эта битва — переломный момент всей войны!

Финны, они ушлые, они это давненько усекли и с октября вообще паиньки…

Вскользь коснулись и того, что с тех пор о Селезне ничего не слышали. Неужели отошла коту масленица?

И вдруг комиссар бригады спросил:

— Извини, Дмитрий Ефимович, но, поскольку ты сейчас человек вдовый, может, помощь какую надо оказать твоему сыну? Многого не обещаю, однако внушительное письмо тамошним местным властям мигом организуем.

— Пока нет необходимости… В тех краях мои родичи живут. Они приглядят за ним и помогут, если возникнет необходимость… Да и Порфирий уже устроился на работу. В Камское речное пароходство. Черт бы побрал эту проклятую романтику!.. Юнгой устроился на буксирный пароход «Рудознатец».

— Пытается себя минимумом требуемого для жизни обеспечить, — то ли спросил, то ли сделал вывод комиссар бригады.

— Да, рановато взрослеют наши дети, рановато, — заметил начальник штаба.

— Это даже хорошо, что взрослеют рано. Беда не люблю, когда у мужика бородища чуть ли не на грудь ложится, а сопли свои вытирать он все еще к мамочке или папочке бегает. — Сказав это, майор Исаев некоторое время помолчал, потом все же добавил в раздумье: — На мой взгляд, пусть они как можно быстрее взрослеют. Лишь бы не старились преждевременно.

Иными словами, разговор шел такой, словно не на фронте вели его и не командирами были собеседники, а в мирной жизни около добродушно попыхивающего паром самовара сидели почтенные отцы семейств, прекрасно знающие друг друга, и не спеша, обстоятельно беседовали о сиюминутном, наболевшем.

О разном, откровенно и доверительно, говорило командование бригады с майором Исаевым. Умолчало лишь о том, что с середины ноября Военный совет Ленинградского и Волховского фронтов тщательно разрабатывал совместную наступательную операцию, которая встречными ударами этих фронтов по шлиссельбургско-синявинскому вражескому выступу разгромила бы вражескую группировку, позволила бы нам прорвать блокаду Ленинграда. Не потому промолчали об этом, что сомневались в майоре Исаеве. Они и сами только и слышали, что она обязательно будет в начале будущего, 1943 года.

А о том, что 8 декабря в Москве произойдет утверждение директивы об этом нашем наступлении под Ленинградом, что тогда же та наступательная операция получит кодовое название «Искра», они, разумеется, и понятия не имели.

В тот день у майора Исаева состоялась одна и незапланированная встреча: сразу, как только вышел от командира бригады, так почти нос к носу и столкнулся со старшим лейтенантом Редькиным. Вроде бы и случайно с ним встретился, но в то же время несколько смущенное лицо особиста натолкнуло на догадку, что тот специально поджидал его.

А если даже и так, разве это плохо?

Увидел Редькина — непроизвольно, искренне обнял его, привлек к себе. И считанные секунды они простояли молча, лишь похлопывая друг друга по плечам. Выходит, то, что они одновременно увидели в блокадном Ленинграде, что там узнали о бесшумном и большинству людей неведомом подвиге Вадима Сергеевича и Эдуарда Владимировича, как бы породнило их душевно.

— Эх, лейтенант Саша, летит время, летит, — наконец с внутренней болью сказал майор Исаев и решительно отстранил от себя Редькина, поправил свою шапку, чуть сбившуюся на правый бок, и спросил: — Не ваше ведомство помогло Селезню улететь? И куда, насколько далеко, если не секрет?

— К сожалению, начальство пока еще не советуется со мной, — отшутился тот.

— Не сожалей, а хвалу господу возноси: чем меньше знает человек, тем спокойнее ему живется, — заметил майор Исаев. И вдруг спохватившись: — Ничего, что я тебя так навеличиваю? На «ты» и с понижением в звании? Или, стиснув зубы, еле терпишь?

— Вам это можно, — успокоил его Редькин.

— Спасибо… Кстати, не знаешь, еще в строю Зелинский или…

— Пули и осколки его пока милуют.

— Ага, в строю, значит… Как думаешь, будет мне удача или нет, если для начала я представлю его хотя бы к званию сержанта?

Некоторое время шагали молча. Наконец старший лейтенант Редькин все же решился и оказал, твердо глядя в глаза майора Исаева:

— Я сначала представил бы его к награде. Допустим, к медали «За боевые заслуги» или «За отвагу»… Конечно, если он заслуживает того… Не одного представлять, а вместе с кем-то. — И опять возникла сравнительно продолжительная пауза, которую он же и прервал: — Иногда, Дмитрий Ефимович, я просто бешеным становлюсь, когда слышу, как иное явление оценивают в средних цифрах. Например: «Наших солдат, перебежавших на сторону врага, мы имеем только три сотых процента от всех, сражавшихся с фашистами на фронте». Цифру, разумеется, я наобум назвал… Дело в том, что я за этими-цифрами людей вижу. Не одного, даже не десятки или сотни, а тысячи! Многие!.. И то, что они стали подонками, предавшими свой народ, должно тяжким грузом лежать на нашей совести… Про «Седую голову» вы хотя бы мельком что-нибудь слышали?

— Про «Мертвую голову», хочешь сказать? — попытался подправить его майор Исаев.

— Нет, я не оговорился, есть у фашистов и такая. Более того: плохо ли, хорошо ли, но действует против нас…

И он рассказал, что 20 мая этого года на станции Красное, которая находится на участке железной дороги Смоленск — Орша, нашими разведчиками были обнаружены два эшелона с командирами и политработниками будто бы нашей армии. Два эшелона, Дмитрий Ефимович, два эшелона!.. Все эти «командиры» и «политработники» были вчерашними дезертирами и перебежчиками. Именно они стали основой для формирования с явно провокационным названием «Русская народная национальная армия». Это, так сказать, для простаков, а в секретных документах это так называемое формирование значилось как «Особая часть „Седая голова“», или по-немецки — «Зондерфербанд Граукопф». И задача ее — подготовка шпионов, провокаторов, диверсантов и террористов для работы как в нашем глубоком тылу, так и в партизанских соединениях и отрядах.

— …Надеюсь, Дмитрий Ефимович, теперь вам понятно, почему в отношении Зелинского мы проявляем некоторую осторожность? Может быть, и несколько чрезмерную, но проявляем? Интересно, а как поступили бы вы, зная про это и многое другое подобное?

— Честно?

— Есть ли смысл разговаривать, если собеседники врут друг другу? Ведь мы с вами не дипломаты конфликтующих держав, зачем же нам свои истинные мысли скрывать?

— Пожалуй… Слушай, Саша, а с чего это я за тебя думать должен? Или у меня своих забот мало? — убежал майор Исаев от прямого ответа.

Старший лейтенант Редькин настойчивости не проявил, он лишь еле заметно улыбнулся.

А в роте майор Исаев прежде всего увидел Пирата, на несколько минут, казалось, обалдевшего от счастья. И еще Карпова с Зелинским, которые, чтобы встретить его, вышли к границе района, обороняемого ротой. С ними тоже поздоровался сердечно. От них сразу и узнал, что сегодня уже нет в боевом строю лейтенанта Перминова… Младшего лейтенанта? Нет, лейтенанта… Он, Перминов, Юван, Юрий Данилович и еще несколько человек — в госпиталях. А другим повезло и того меньше… Короче говоря, от прежнего состава роты на сегодняшний день в строю лишь они двое и Акулишин… Да, да, этот подонок целехонек!

Ох и прожорлива война, невероятно прожорлива…

Но сказал майор Исаев обнадеживающе:

— Может, кто из наших после излечения все же вернется…

Может, еще и вернутся к нам? Вряд ли: не так-то просто теперь без соответствующих документов пробираться даже к фронту: на каждой развилке дорог патрули, а ближе к фронту и заградительные отряды безжалостно шуруют. Эти, поймав подозрительного, если и не расстреляют тут же, то уж в штрафную роту упекут запросто. Короче говоря, теперь, когда всех ознакомили с приказом Верховного Главнокомандующего номер 227, порядка куда больше. Да и вообще дисциплина ощутимее стала, что тоже на пользу общему делу…

Нет, Антон Перминов и Юрий Данилович тяжело ранены, их, можно предполагать, от военной службы освободят вовсе. Или где-то в глубоком тылу посадят портянки пересчитывать. А другие товарищи в такой сложной и опасной ситуации не отважатся рисковать своим благополучием ради удовольствия оказаться в своей роте… А вот Юван способен на такое! Он ведь иной раз нарочно дурачком прикидывался, он беда какой хитрый и дружбе приверженный!

Поговорили душевно о самом разном, скоротали ночку каждый со своими думами, а уже завтра с утра майор Исаев вновь начал сколачивать роту, обучать своих бойцов всему, что успел узнать сам. Одним словом, все пошло по руслу, узаконенному уставами и выверенному быстротечным временем. Благо и финны особенно не тревожили минометными обстрелами; они (во всяком случае, у майора Исаева создалось такое убеждение) с огромным и неподдельным напряжением следили за исходом Сталинградской битвы, понимали: она обязательно назовет победителя всей войны.

Как и предсказывал Карпов, первым и единственным пришел в роту Юван. Глубокой ночью. Не пришел, а пробрался. Исхудавший — кожа да кости. Увидев майора Исаева, одиноко сидевшего у печурки, в которой, мучительно умирая, мерцали угли, он поклонился поясно и сказал:

— Длинная майора, здравствуй. Моя рада твоя.

Майор Исаев сразу узнал этот голос и так порывисто встал, что с его плеч свалилась шинель. Шума от ее падения оказалось вполне достаточно, чтобы проснулись, схватились за оружие все, находившиеся в землянке. Они еще осознавали, оценивали увиденное, а майор Исаев уже обнимал Ювана, прижимал к своей груди его голову.

— Однако Юван не баба, обнимать не надо, — наконец ласково, растроганно проворчал Юван, но не сделал попытки освободиться от рук майора Исаева.

Когда же майор, успокоившись, снова опустился на чурбак, уже давно обосновавшийся около печурки, в которую кто-то догадливый сунул три коротеньких полешка, первым опять заговорил Юван, бесцеремонно бросив свой пустой вещевой мешок на земляные нары около самой двери, как бы заявляя, что впредь спать будет только здесь:

— Дорога был длинный, Ювану чай надо.

Хотя и было далеко за полночь, все стали пить чай, расспрашивая Ювана о том, что он видел и слышал там, в нашем тылу, да как все же умудрился пробраться сюда. Юван в ответ, считая, что и этого вполне достаточно, только и сказал, что его лечил доктор «в самая белая халата», что скоро «длинная майора» станет офицером и на плечах у него появятся золотые погоны. Юван не знает, что такое погоны. Но еще больше он не понимает, почему золотые? Красиво, да? Золотой погон очень плохо: он будет блестеть на солнце, «такое его (погон) далеко видно». А как добрался до фронта… Юван — большой охотник, когда он идет, его не слышат ни зверь, ни птица. И умный Юван: зачем идти к людям, которые сидят в засаде, чтобы поймать другого человека? Он, Юван, обходил заставы стороной. Как узнавал, где они? Некоторые было видно издали. Это те, которые стояли на перекрестках дорог. А другие… Солдаты, ловившие «дезертир разный», много курят. И говорят громко…

Майор Исаев уже, знал, что институт военных комиссаров упраздняется, что чуть ли не с первых чисел января 1943 года командиры и политработники будут именоваться офицерами и получат погоны, которые станут неотъемлемой частью форменной одежды. Хорошо это или плохо, нужное дело или пустая затея — не задумывался: привык считать, что все, вводимое или упраздняемое начальством, всегда жизненно необходимо.

Кончились новости, которыми не терпелось поделиться, — просто посудачили о самом разном, даже незначительном, и улеглись, чтобы завтра с рассвета начать еще один день окопной жизни, непременно приближающий их к тому времени, когда их снимут с передовой и отведут в тыл на отдых.

Ничего, казалось, не предвещало ни большой радости, ни особой печали, и вдруг от солдата к солдату пополз слушок: 12 января пошли в наступление Ленинградский и Волховский фронты. Между ними и было-то всего четырнадцать километров. Еще с первого года войны наше командование не счесть сколько раз пыталось уничтожить этот коридорчик, прозванный фашистами «Бутылочное горло» (Фляшенхальс). Но обороняли его отборнейшие части гитлеровцев, именно здесь полегли и вояки фельдмаршала Манштейна, которых первоначально предполагалось использовать для «последнего штурма» Ленинграда.

Много наших и вражеских солдат погибло в боях за ту болотистую землю, топкую и сейчас, в эту капризную зиму.

Интересно, а чем закончится это сражение?

Командование бригады пока предпочитало помалкивать. Зато «солдатский телефон» работал непрестанно, он сообщал о многих долговременных огневых точках врага, простреливавших там каждый метр земли, и о множестве мин самых различных конструкций, насованных в «Бутылочном горле», казалось, повсеместно.

Не только бойцы роты майора Исаева, но и все, кто здесь же держал оборону, зорко следили за финнами, с огромным волнением ждали вестей с южного берега Ладожского озера, где, если верить слухам, грохот боя полностью не стихал даже глубокой ночью.

Наконец вечером 18 января позвонили из штаба бригады и сообщили, что Волховский и Ленинградский фронты соединились!

Майор Исаев честным словом заверял, что не знает, кто первым крикнул «ура». А солдат Карпов, хитровато щурясь, убеждал, что сделал это именно он, майор Исаев. Но так ли уж важно — кто?

А вот в финских окопах царила траурная тишина. Она лучше слов подтверждала, что сообщение нашего командования — надо бы точнее, да некуда.

Порадовались, поликовали и… задумались: два наших фронта, стремясь навстречу друг другу, семь дней преодолевали только четырнадцать километров. А сколько их, километров, надо пройти с боями им, советским солдатам, чтобы очистить от фашистов свою землю? Наконец, чтобы с победой ворваться в Берлин?

Мысль о том, во сколько человеческих жизней обошлась сегодняшняя наша победа, многих заставила сурово насупиться.

И вдруг 8 февраля солдат Карпов сообщил, что уже вчера на Финляндский вокзал прибыл первый поезд с Большой земли. Только подумать: 18 января мы прорвали блокаду, а 7 февраля в Ленинград уже пришел первый поезд с продовольствием! Пришел по новой железной дороге, по новому мосту через Неву, сделанному буквально за считанные дни!

Откровенно ликовали, но помнили, что фашисты по-прежнему во многих местах недопустимо близко к Ленинграду. Значит, радуйся, солдат, сегодняшним победам, но и помни, что ой как много тебе надо еще совершить, чтобы все эти победы стали одной большой Победой.

Была в первых числах февраля и еще одна радость: Совинформбюро весь мир оповестило о славном завершении Сталинградской битвы. И сразу во всех землянках начались восторженные обсуждения свершившегося. Стихийно возникали и проходили они. Но неизменно все восхищались успехами товарищей там, на берегу Волги и в донских степях, главное же — очень многие и уже в полный голос, не боясь, заявляли: дескать, вот-вот воинское счастье и к ним лицом повернется; мол, скоро и мы рванем вперед, чтобы сначала отбросить фашистов от Ленинграда, дать городу-герою возможность наконец-то вздохнуть полной грудью, а потом и сокрушить гитлеровцев в прах. Полностью и безвозвратно. Хотя почему сначала лишь отбросить от Ленинграда? Сразу, с первого дня нашего наступления, рубить их под корень!

Вроде бы были и причины, подтверждающие догадку о скорой активизации боевой деятельности и Балтийского флота. Если не ради этого, то для чего вдруг стали отзывать с сухопутного фронта многих матросов и старшин, а морских офицеров — всех без исключения? Подводников с пешего фронта сняли еще в конце первого года войны. И подводные лодки Балтийского флота сразу ожили, основательно потрепали нервы фашистскому командованию! А сейчас, бесспорно, флоту потребовались люди, владеющие и другими военно-морскими специальностями.

Из морских офицеров последним убыл командир бригады, сдав ее полковнику Муратову — лет сорока, но моложавому, с черной щеткой усов и темно-карими глазами, которые, казалось, никогда не были равнодушными или даже просто спокойными.

Новый командир бригады начал с того, что побывал во всех ротах, находившихся на передовой. Везде осмотрел окопы, пулеметные гнезда, не поленился кое-где даже лечь на снег, чтобы проверить: а хорошо ли солдат отсюда видит поле возможного боя. И еще — он всем оказал примерно одно и то же. Дескать, пора, дорогие товарищи, вновь взять в руки уставы и внимательно проштудировать тот раздел, где говорится о действиях личного состава в наступательном бою. И еще намекнул: мол, очень возможно и такое, что в скором времени их бригада станет дивизией.

Со всеми офицерами познакомился полковник Тезик Хасанович Муратов, даже взводных командиров внимание ем не обошел. Каждому руку протягивал. Не для проформы: нате, мол, подержитесь почтительно за кончики моих пальцев, — а от чистого сердца; сам хватал чужую ладонь и тискал. А с майором Исаевым у него состоялся короткий разговор. Полковник, вцепившись в руку майора Исаева так, словно намеревался удержать его, если он попытается убежать, спросил, прищурив веселые глаза:

— Значит, опять ротой командуешь?

— Приказ, — пожал плечами майор Исаев.

— Приказы, как любил говаривать один мой знакомый старшина, людьми и для людей пишутся. Так что исподволь готовься снова принимать батальон… Почему лицо не озарилось улыбкой радости? Почему не слышу про уху из петуха?

Майор Исаев ответил без спешки или промедления, ответил точно через паузу, которая была необходима для обдумывания каждого слова своего ответа:

— Что касается ухи из петуха, она вся вышла… Знаю, сам взводным командирам, сержантам и солдатам втолковываю, что приказы не обсуждаются… Повременить бы с приказом о назначении меня на батальон, а? Пока я сам собой не всегда толково командую, так допустимо ли в таком состоянии сотнями людей повелевать?.. А вообще-то — ваша воля…

Полковник Муратов, посерьезнев, на мгновение даже сдвинув к переносице густые черные брови, ответил лаконично и в то же время туманно:

— Правильно сказано: все в моей воле.

Вроде бы новый командир бригады много наобещал всякого, но февраль сменился мартом, того в свою очередь потеснил апрель, уже и к половине мая 1943 год подкрался, а все оставалось по-прежнему. И кое у кого глаза вновь начали тонуть в сонной поволоке.

Майским днем, когда, насверкавшись молниями, отведя душу многими оглушительными раскатами грома, уползла к городу первая в этом году гроза и радуга, сияющая разноцветьем, улеглась на голубое небо, на имя майора Исаева пришло письмо. С марта — первое. В предыдущем сын писал, что работа и питание у него нормальные и вообще вся жизнь нормальная. А как только Кама вскроется, будет и вовсе красотища: их буксирный пароход «Рудознатец» пойдет в свой первый рейс, он как победитель прошлогоднего соревнования откроет новую навигацию!

А это письмо, полученное сегодня, было явно не от сына. Майор Исаев, внимательно осмотрев конверт, разглядел еле угадываемый бледно-фиолетовый штамп Камского речного пароходства. Им-то чего писать ему, Дмитрию Исаеву? Или у них, как и в армии, заведено благодарить родителей, если их сын или дочь хорошо свое дело вершит?

Вроде бы и нашел отгадку, объясняющую появление этого письма, но почему-то по-прежнему боялся распечатать конверт, прочесть письмо.

Эх, была не была!

Он вскрыл конверт, развернул лист бумаги, похожий на бело-серую промокашку, начал читать:

Ниже шли подписи начальника пароходства, председателя какого-то Баскомреча и еще кого-то.

Майор Исаев сразу, после первого прочтения, понял, о чем не было сказано в письме. Но он смотрел и смотрел на строчки, выбитые пишущей машинкой, у которой буква «к» почему-то все время стояла чуть выше остальных. Потом, аккуратно сложив письмо, упрятав в конверт и сунув в нагрудный карман гимнастерки, он сказал непривычно зло:

— Карпов, водки.

Тот, прекрасно зная, что без крайней на то необходимости командир ничего не попросит, и догадавшись, что случилось нечто, выбившее его из привычной колеи, послушно протянул общую резервную литровую фляжку, которую, посовещавшись, завели специально для особых случаев. Майор Исаев почти осушил ее в два приема. Водка не ударила ему в голову, не наполнила тело благодатным теплом. Она лишь усилила неодолимую тоску, породила желание закрыть глаза и зареветь в голос. По-бабьи. С причитаниями и вскриками, облегчающими душу.

Однако пока хватало сил, чтобы подавлять это позорящее мужчину желание. И думать. Прежде всего о том, где этот — будь он трижды проклят! — Шишкинский перекат? Что фашисты новейших магнитных мин, тех самых, какие в Финском заливе стояли, с самолетов и в Волгу понабросали, он слышал. Когда лежал в госпитале. От кого же он слышал это, а?.. Хотя черт с ним, с этим «от кого»!.. Неужели фашистские самолеты и над Камой похозяйничали? Можно сказать, почти на границе Европы с Азией?.. Нет, не может такого быть, не может…

И тут вспомнил: в одном из писем сына было упомянуто о том, что их буксирный пароход ходит не только по Каме, он, мол, частенько и на Волгу, Вятку и Белую заглядывает. До Астрахани, случалось, доходил с караваном барж в прошлую навигацию. До Астрахани…

— Карпов, ты не знаешь, где есть Шишкинский перекат? На Каме? Волге? Белой или Вятке?

И сразу подумалось, что Вятка и Белая слишком малы для таких мощнейших и дорогостоящих мин, способных запросто развалить пополам океанский пароходище. Хотя а почему бы и нет? Поставь подобную мину на этой речушке, вот и считай, что прервал судоходство на несколько дней.

— Отродясь о таком не слыхивал, — ответил Карпов, когда все товарищи, в тот момент находившиеся в землянке, отрицательно мотнули головой. — Разрешите у ребят в других взводах поспрошать? Как предполагаю, ежели речь о перекатах ведется, нам обязательно речник надобен. — Помолчал и спросил вроде бы и вовсе равнодушно: — Ежели не секрет, зачем вам знать это?

— Сын… Порфиша мой там с пароходом на фашистской мине подорвался, — буднично-спокойно начал майор Исаев, и сразу же предательски задрожали, задергались губы и слезы сами собой хлынули из глаз. И тогда, уронив голову на стол, он заплакал. Без рыданий, даже без всхлипов.

Его бойцы в растерянности запереглядывались. Когда общее траурное молчание Ювану стало и вовсе невыносимо, он подсел к майору и заговорил ласково, напевно:

— Длинная майора еще молодая, она еще делает ребенка. Мальчик, девочка, сколько надо делает… Бери жена моя дочь? Юван ребенка любит, он много-много сказок знает…

Юван очень волновался, он искренне переживал за «длинная майора», потерявшего за два года войны всю семью, и в то же время чуть-чуть радовался, что давняя мечта — породниться с майором и заиметь самых высоких в тундре внуков — неожиданно сделала ощутимый скачок к нему. Очень волновался, потому и коверкал свою речь больше обычного. Но все равно он будто убаюкивал своим ласковым голосом. И немного погодя плечи майора Исаева перестали вздрагивать. Однако головы он еще не оторвал от стола; словно окаменел телом, положив ее на столешницу. А Юван все говорил, говорил…

Наконец майор Исаев будто очнулся. Он выпрямился, не стыдясь, рукавом гимнастерки вытер слезы и сказал никому конкретно:

— Все это чрезвычайно несправедливо. Ведь из всей нашей семьи только я на фронте был. С самого первого часа войны… И ни одной царапинки… Они же…

Больше он не добавил ни слова. Однако все бойцы поняли его.