"Будни войны" - читать интересную книгу автора (Селянкин Олег Константинович)

18

После письма, известившего о гибели сына, за считанные дни и вовсе поседела голова майора Исаева, и сам он теперь не сутулился, а почти сгорбился; но еще больше тревожило его подчиненных то, что, случалось, по часу и более, положив руку на голову Пирата, он молча сидел у входа в землянку или обязательно под одной и той же сосной, стоявшей крайней к болоту на опушке соснового бора, многие века назад овладевшего этой Красной Горкой. Случалось, часами сидел там и думал о чем-то своем. Из сострадания или жалости никто из подчиненных не сделал попытки вывести его из этого состояния, а командованию батальона и бригады, казалось, вообще не было дела до душевных переживаний одного из командиров рот, казалось, оно озабочено лишь тем, чтобы здесь не было порушено равномерное течение жизни. А когда ты и противник не хотите (или не можете) наступать, жизнь в обороне всегда плетется, нога за ногу запинаясь. Кроме того, в роте майора Исаева все всегда в порядке: те немногие вопросы, которые обязательно требовали командирского вмешательства, с общего молчаливого согласия зачастую успешно решал рядовой Зелинский, печальный конец военной карьеры которого теперь в роте знали уже все.

И вдруг сравнительно спокойное житье-бытье пошло прахом.

Началось с того, что в роту, предварительно предупредив о своем приходе в такой-то день и час, явился полковник Муратов. Тут, на передовой, когда противник, если бы только захотел, запросто мог засыпать их минами и снарядами, он многим бойцам роты и офицерам торжественно вручил медали «За оборону Ленинграда». Новехонькие. До умиления простые, без бриллиантов, платины, золота или серебра, но желанные, помимо воли твоей влекущие к себе глаза и руки.

Вручив медали, полковник Муратов лишь тогда сказал майору Исаеву и тем, кто в этот момент был около него:

— Обстановка на фронтах сейчас очень напряженная, настолько напряженная, что можно ожидать вроде бы самой невероятной перегруппировки наших войск вообще. Так что логичнее пока повременить с перемещениями офицерского состава здесь, где пока еще относительное затишье… А вообще-то с добрым почином всех вас, — заключил он, так и не высказав до конца своей мысли, и показал глазами на медаль, которую майор Исаев все еще держал на раскрытой ладони.

С почином… В том году орденами и медалями награждали по-прежнему еще скупо. Тогда, в летние месяцы 1943 года, и на человека, на груди которого поблескивал значок ГТО или «Ворошиловский стрелок» (да еще второй ступени!), почти все поглядывали с хорошей завистью и немым уважением, а тут человеку вручена медаль «За оборону Ленинграда»!

Защитникам только четырех городов — Ленинграда, Одессы, Севастополя и Сталинграда — предназначались подобные медали, оповещавшие любого, кто хотя бы одну из них видел на груди воина, что ее владелец прошел через невозможное и тем самым покрыл себя славой.

Что же касалось слов полковника Муратова о том, что сейчас обстановка на других фронтах сложилась чрезвычайно напряженная, тоже сущая правда. Из бесед и информации политработников все давно уже знали, что гитлеровское командование не извлекло должных уроков из разгрома своих войск под Сталинградом, что оно и в этом году вновь вознамерилось наступать. Теперь в районе Курска.

Наше командование наступление фашистских войск не застало врасплох, наши войска в битве на Курской дуге не только выстояли, они и сами, остановив, обескровив врага, перешли в наступление, которое ровно через месяц — 5 августа — завершилось освобождением двух старинных русских городов — Орла и Белгорода.

Отгремели в Москве орудийные залпы первого нашего салюта в честь победы в сражении на Курской дуге — вперед грозно двинулся уже 1-й Украинский фронт. Его войска успешно форсировали Днепр, который гитлеровская пропаганда изо всех сил выдавала за неприступный оборонительный вал! И 6 ноября наша армия освободила Киев!

Наконец настало время, когда человеку, несведущему в военном искусстве, могло показаться, что наступательный порыв наших войск вроде бы иссяк: они повсеместно, даже там, где еще так недавно, казалось, неудержимо шли к границе с Польшей или Румынией, вдруг стали зарываться в землю. Однако наши солдаты и офицеры, сидевшие в окопах и здесь, под Ленинградом, сердцем чувствовали: есть еще у Советской Армии силешка и очередной ее удар по фашистам будет вот-вот! Но где? И когда точно?

Гадаючи, еще отвечали на эти вопросы, высказывая самые невероятные предположения, и вдруг по окопам стала расползаться вполне достоверная информация: мол, такой-то стрелковый полк, пока находящийся в резерве, за счет пополнения уже укомплектован полностью; а там-то стоит новехонький артиллерийский дивизион, прибывший сюда сразу после формирования. Подобные слухи в последних числах ноября во множестве расползались по окопам. Тешили солдатскую душу надеждой на скорое наступление и здесь, под Ленинградом.

Вдруг 29 ноября их бригаду — не всю сразу, а побатальонно — тайно для врага сняли с фронта и, тщательно маскируя ее переход, перевели на левый берег Невы, в район, где тоже были болота, не промерзшие в эту своенравную зиму, и холмики среди них, чаще всего поросшие соснами, уже познавшими войну — пораненными, покалеченными; многие из них взрывами бомб и крупнокалиберных снарядов были вообще вырваны с корнем.

Там, где бригаду остановил приказ командования, не было ни дерева, ни домика, лишь несколько полуразрушенных печей скорбно торчали среди зарослей крапивы, тонущей в снегу. Однако уже через несколько минут Карпов, для которого, казалось, вообще не существовало секретов, уже сообщил доверительно, что здесь раньше был Рабочий поселок, а с каким номером — это пока неизвестно, что стоит им лишь чуть-чуть податься еще вперед, на восток, этак километров на шесть туда продвинуться, и окажутся тогда они точнехонько рядом с Синявинскими болотами, всей стране известными своими торфоразработками. Тут, сообщив главное, Карпов не удержался и от пустого зубоскальства:

— Видать, чтобы умножить его добычу, командование и сунуло нас сюда.

— Замолчи! — резко оборвал его майор Исаев. — Предполагаю, что нас перебросили на направление нашего главного удара. Так что нам надлежит в любую минуту быть в полной готовности.

Как только его рота покинула осточертевшие окопы вблизи старой полосы оборонительных сооружений, майор Исаев словно очнулся, словно разорвал те тенета, которые опутывали его душу: и командовал снова бодрым голосом, и ни разу не присел без крайней на то необходимости, будто вознаграждал себя активной деятельностью за недавнюю апатию. Вот и сейчас, едва узнал, где они оказались, стал лихорадочно вспоминать все, что почти год назад Юрий Данилович говорил об этой местности. Но память только и сберегла, что здесь много болот, речек, речушек и просто широких ручьев, пусть и не очень глубоких, однако все же являющихся водными препятствиями, которые надо брать в расчет. Вспомнил и то, что если отсюда идти к узловой станции Мга, придерживаясь железнодорожного полотна, то на подходах к ней надо будет форсировать речку, носящую то же имя; и еще — она мелководна, в районе станции Мга имеет только три более или менее глубоких участка, которые местные жители называют омутами.

Малое вспомнил, но особо долго предаваться воспоминаниям время и дела не позволяли: прибыло пополнение, и его надлежало не просто принять, а и умно распределить по взводам, чтобы бывалые солдаты равномерно разошлись по всей роте. Да и с полем будущего боя следовало бы ознакомиться, узнать его как можно подробнее. Конечно, если бы командование позволило понаблюдать с денек за ничьей на сегодняшний день землей, хоть одним глазочком и бегло пощупать линию обороны фашистов… Но приказ строжайший: затаиться, не выдавать своего присутствия! Вот и пришлось майору Исаеву пользоваться лишь тем, что сообщала разведка соседей. А она уверяла: там, где скорее всего придется действовать его роте, у фашистов два дзота, в каждом из которых по станковому пулемету; окопов, связанных друг с другом многими ходами сообщений, три линии; причем вторая проходит по откровенному болоту, где, казалось бы, из-за воды и создать ее невозможно. Но она есть. Потому что фашисты умно поступили: копать окоп нельзя, так они на болоте из бревен соорудили две стенки, параллельные друг другу, а промежуток между ними завалили землей!

Но подобные «окопы» мы уже видели. У финнов…

И пополнение приняли, и боезапасом обзавелись — больше некуда, а приказа о выходе в окопы первой линии все не было. Неделю прокуковали в ожидании приказа. Он пришел в ночь с 13 на 14 января. В нем было ясно сказано, что их бригада — резерв, который будет брошен в бой, когда наши войска сокрушат вражескую оборону. Для расширения и углубления прорыва пошлют ее в бой. И еще в том приказе сухим, казенным языком сообщалось, что наше наступление преследует лишь одну святую целы окончательно уничтожить блокаду вокруг Ленинграда, могучим ударом разгромить северное стратегическое крыло вражеских армий.

Наступление, как и следовало ожидать, началось с артиллерийской подготовки. Сотни наших орудий и минометов почти два часа молотили по линии вражеской обороны. Так яростно дубасили тяжелыми снарядами, что земля, казалось, подрагивала и здесь, где ждала своего часа бывшая бригада морской пехоты.

Да, она и сегодня называлась по-прежнему. Но какая же это морская пехота, если моряков — раз, два и обчелся?.. А что касается своего часа… Сколько за месяцы войны у каждого из воинов было этих «своих часов»? Когда в точно назначенное время по сигналу командира он должен был вдруг выскочить из окопа, который в тот момент казался ему надежнейшим убежищем, и, чуть пригнувшись, если не забудет этого от чрезмерного волнения, — змейкой бежать навстречу сотням (может быть, тысячам?) вражеских пуль и осколков. Бежать, возможно, навстречу своему увечью. И даже смерти.

Не счесть, сколько у каждого за месяцы войны накопилось подобных «своих часов». И все равно в те минуты сердце у любого начинало учащенно биться, все равно в те минуты ожидания приказа: «Вперед!» — нервы у всех были предельно напряжены; так напряжены, что порой казалось: только тронь их, самую малость добавь им нагрузки — порвутся они, жалобным стоном напомнив, что умирать даже в самую отвратительную погоду ой как не хочется.

А раненые — в одиночку и малыми группами — через боевые порядки бригады пошли сразу, как только впереди разлилось вовсе не грозное «ура». Шли раненые с повязками, напитавшимися кровью, с лицами осунувшимися, посеревшими от боли.

Будь воля его, Дмитрия Исаева, он категорически запретил бы этому скорбному потоку идти мимо солдат, которым еще лишь предстояло пережить то, что у этих страдальцев уже позади. Прямо скажем, эта психологическая обработка не так чтобы очень в нашу пользу…

Бригада «своего часа» ожидала почти сутки. Лишь сумрачным утром следующего дня она пошла вперед. Не в бой, а лишь поближе к нему. Не спеша пошла на восток, цепляясь глазами за все, что было чужеродно этому болоту. Потому и увидели лошадь, вернее — ее голову и задние ноги; все прочее — искромсанное, перемешанное с землей и снегом — просто валялось вокруг, страшное и отвратительное.

Затем показалась первая землянка, развороченная прямым попаданием то ли снаряда, то ли бомбы, и пять окоченевших солдатских тел, лежавших рядком.

А дальше трупы виднелись уже повсюду. На бывшей ничьей земле — наших солдат и офицеров. Вражеские трупы увидели только в окопах, из которых фашисты были вынуждены бежать. Но и здесь, за бывшими окопами гитлеровцев, валялись лишь одиночные тела. Майор Исаев знал, что наступающие всегда несут большие потери, чем обороняющиеся. Таков один из законов войны. Но ведь не в такой же пропорции?!

Разгадка пришла сразу, как только повнимательнее присмотрелся к тому, что здесь за два года стояния успели сделать гитлеровцы: окопы первой и второй линии обороны между собой были надежно соединены и повязаны множеством глубоких и извилистых ходов сообщения, кое-где даже перекрытых накатами. Мудрено ли, что у фашистов потери пока были меньше, чем нам хотелось бы? Это пока меньше, а вот еще немножечко поднажмем, выгоним их в чистое поле, тогда и взглянем на все это заново…

Здесь, когда бригада оставила за своей спиной уже и вторую линию обороны, с левого фланга прилетело тревожное, даже чуть-чуть истеричное:

— Комбата-три убило!

И по тому, что дальше не последовало информации о том, кто добровольно или по приказу начальства принял на себя ношу командира батальона, майор Исаев понял: в эти минуты батальон действует лишь в силу инерции и подражая соседям; еще немного такой анархии, и черт знает что может случиться. Понял это и сказал спокойно, будто давно заготовленное, даже надоевшее:

— Передать по линии: в командование батальоном вступил я, майор Исаев. Мой командный пункт пока здесь, во второй роте. — Помолчал, то ли давая возможность всем понять сказанное, то ли раздумывая, не забыл ли чего из главного, потом бросил адресованное лишь своим бойцам: — Командиром нашей роты временно назначаю… Зелинского Михаила Станиславовича.

А раненых несли на носилках, чаще — на плащ-палатках и шинелях. Были и такие, что брели с помощью санитаров или менее тяжело раненных товарищей. Но значительно больше их ковыляло, опираясь лишь на желание выжить. Чувствовалось, что той дивизии, которая, протаранив вражескую оборону, все шла и шла вперед, приходилось туго, что силы ее были основательно поистрачены, поизрасходованы. И майор Исаев вызвал к себе командиров рот, каждому из них, пожимая руку, глянул в глаза и сказал:

— Если предчувствие не обманывает, сегодня ночью настанет наш черед… А еще я пригласил вас сюда затем, чтобы показаться вам во всей своей красе, чтобы самому полюбоваться вами… Надеюсь, не обижаетесь, что пришлось пробежаться по окопу?

Они не обижались. Больше того — такой сугубо мирный вопрос, заданный спокойным тоном, немного снял нервное напряжение, ставшее уже ощутимо тягостным; на подчиненных в сложной обстановке всегда благоприятно действует уверенность непосредственного начальника: если он не психует, то с чего тебе на стену лезть?

Предсказание майора Исаева сбылось: едва стемнело настолько, что не стало видно ветвей сосенок, стоявших рядом с окопом, когда они стали казаться лишь темными пятнами, лишенными четких контуров, в расположении батальона появился полковник Муратов, даже не глянув в сторону затихающего боя, сразу нашел майора Исаева и спросил:

— Значит, командуешь батальоном? — И сам себе ответил без промедления: — Давно пора… Кстати, я не слышал твоего доклада о том, кому ты передал свою роту. И сейчас слышать об этом не хочу! — чуть повысил он голос, заметив, что майор Исаев намеревается исправить свою ошибку. — Понимаешь, некоторые товарищи, правда не очень настойчиво, уже спрашивали: а насколько это верно, что ею командует человек с основательно подмоченной репутацией?.. Я с чистой совестью ответил, что не в курсе дела. Надеюсь, ты уже уловил главное?

— Так точно…

А полковник Муратов, будто напрочь забыв то, о чем говорили с минуту назад, уже предлагает:

— Давай, майор, сверим наши наручные ходики… Ишь ты, из тютельки в тютельку… Так вот, ровно через час скрытно начинай движение вперед. Там, где нужно, тебя встретят, все объяснят и покажут. А я тебе уже сейчас скажу: как только увидишь красную, зеленую и снова красную ракеты, одна за другой ползущие в небо, поднимай батальон в атаку. Без артиллерийской подготовки ее начнем. Авось застанем фашистов врасплох… Тот, кого сменяем, почти полностью все наступлению отдал, значит, нам больше на свои силы надеяться надо. Но и его помощью не пренебрегай!.. Между прочим, мне очень нравится, когда кто-то из подчиненных мне офицеров и чужих солдат умеет под своей рукой держать… А если найдется там такой умник, что начнет артачиться, ты ссылайся на меня. Дескать, ты — человек маленький, дескать, это я тебе говорил, будто есть соответствующий приказ, наших с ними взаимоотношений касающийся. Нам не впервой, отбрешемся… Ну, почему молчишь, «длинная майора»? Или нет вопросов ко мне?

— Все яснее ясного, — пожал плечами майор Исаев.

Действительно, пока все было ясно: нужно как можно быстрее догнать первый эшелон наступающих, осмотреться, прикинуть, куда и какими силами выгоднее ударить, и по сигналу — снова вперед! Теперь уже в бой… А как долго вести его, тот бой, об этом сейчас думать не надо: решения в бою сама обстановка и действия соседей подсказывают; да и приказы командира бригады, разумеется, поступать будут. Дай бог, чтобы не слишком много их было…

А пройти, чтобы догнать тех, кто сейчас ведет бой, если верить словам раненых, если судить по грохоту взрывов снарядов и мин, нужно всего лишь около трех километров. Хотя почему «всего лишь»? На войне иная сотня метров дается в несколько раз труднее и обходится дороже, чем многие километры…

Полковник Муратов одобряюще хлопнул его своей ладонью по плечу и заспешил в соседний батальон.

Ровно через час майор Исаев поднял свой батальон и впереди него, часто запинаясь за болотные кочки и корни сосенок, таившихся под снежным месивом, иногда попадая ногой и в недавнюю воронку, оставленную снарядом, зашагал туда, где сейчас нехотя переругивалось лишь несколько орудий; война, похоже, этой ночью намеревалась дать людям передышку.

У левой ноги майора Исаева, сторожко поводя ушами, семенил Пират. Он не знал, что скоро будет бой. Он просто, повинуясь инстинкту, следовал за хозяином. А бойцы все знали. Даже то, что кто-то из них уже не увидит завтрашнего рассвета. И все равно, пересиливая усталость, накопившуюся за последние дни, они шли. Может быть, и чуть нервозно, без особого желания, но шли, надежно сжимая оружие.