"Глоток Мрака" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Лорел)

Глава 1

Люди приходят в больницы за спасением, но что могут врачи? Залатать, подлечить. Отменить нанесенный вред не в их силах. Не в их силах сделать так, чтобы ты не очнулся в незнакомом и нехорошем месте, не в их силах бывшее сделать не бывшим. Ни добрый доктор, ни милая дама из «Группы защиты жертв сексуального насилия» не могли изменить того, что я и вправду оказалась изнасилована. Пусть я этого не помнила из-за примененных дядюшкой чар, свидетельства были неопровержимы — следы, обнаруженные при медицинском осмотре, и данные анализов.

Часто думают, что настоящая эльфийская принцесса должна жить как в сказке, но сказки только кончаются хорошо, а пока рассказ не окончен, какой только жути не случится! Рапунцель помните? Ее принца ослепила ведьма — глаза выцарапала. В конце сказки Рапунцель вылечила его своими волшебными слезами, но это же только в конце сказки! Золушка жила не лучше рабыни, а Белоснежку четырежды едва не убила злая королева. Ядовитое яблочко помнят все, но был же еще и охотник, и заколдованный кушак, и отравленная расческа. Возьмите любую старую сказку и убедитесь, что для ее героини описанное время — настоящий ужас и кошмар.

Я принцесса Мередит Ник-Эссус, наследница верховного трона страны фейри, и моя сказка далека от конца. Если этот счастливый конец и настанет, то до него еще идти и идти.

Я лежу на больничной койке в уютной одиночной палате очень хорошей больницы. В акушерском отделении — потому что я беременна, но не от моего сумасшедшего дядьки. Я была беременна до того, как он меня похитил, беременна близнецами от мужчин, которых я люблю. Они рисковали всем, чтобы спасти меня от Тараниса. Теперь я в безопасности, меня защищает один из величайших воинов в истории фейри: Дойль, называвшийся прежде Мраком Королевы. Теперь он мой Мрак. Он стоит у окна, глядя в ночную тьму, настолько разбавленную огнями больничной стоянки, что чернота его волос и кожи кажется куда темней черноты за окном. Темных очков, которые он почти всегда носит на улице, на нем сейчас нет — но глаза у него так же черны, как стекла, что обычно их скрывают. Единственное светлое пятно в полумраке палаты — это блики на серебряных колечках, окаймляющих изящный изгиб уха вплоть до заостренной верхушки, выдающей смешанную кровь. Да, как и я, Дойль не чистокровный сидхе, а полукровка.

Бриллиант в мочке уха сверкнул на свету: Дойль повернул голову, словно почувствовав мой взгляд. Наверное, на самом деле почувствовал; он был убийцей на службе королевы тысячу лет до того, как я родилась.

Волосы до пят длиной шевельнулись черным плащом, когда он шагнул ко мне. Одет он был в одолженную в больнице зеленую робу — взамен одеяла, в которое его укутали в машине «Скорой помощи». Дойль отправился спасать меня к золотому двору, преобразившись в черную собаку. Меняя облик, он лишается всего, что при нем — и одежды, и оружия, но, как ни странно, не сережек. Многочисленные колечки в ушах и серьга в соске остаются, когда он возвращается в человеческий облик — может быть потому, что они с Дойлем нераздельны.

Дойль подошел к кровати и взял меня за руку — за ту, в которой не торчала игла капельницы, спасавшей меня от обезвоживания и от шокового состояния, в котором меня сюда привезли. Если бы не моя беременность, меня скорее всего куда сильнее накачали бы лекарствами. Я бы сейчас даже не возражала против сильнодействующих веществ, тех, что заставили бы меня забыть. Забыть не только о том, что сделал со мной собственный дядя, но и том, что мы лишились Холода.

Я сжала руку Дойля — моя ладонь казалась такой маленькой и белой в его большой черной руке. Рядом с ним, рядом со мной должен стоять еще один страж. Но Холод, наш Смертельный Холод ушел. Он не умер… то есть не умер в точном смысле слова — но потерян для нас. Дойль умеет принимать облик нескольких животных и возвращаться к истинной форме; Холод способностями оборотня не обладает, но когда дикая магия залила поместье в Лос-Анджелесе, где мы жили, она переменила Холода. Он стал белым оленем и умчался в открывшуюся дверь — в уголок страны фейри, вряд ли существовавший до его преображения.

Впервые за века страна фейри не сокращается, а растет. Я, знатная дама верховного двора, беременна близнецами — а ведь после моего рождения детей не появлялось ни у кого из придворных. Мы вымираем… Хотя, может быть, уже нет. Может быть, мы вновь обретем силу. Только зачем мне сила? Что толку мне в возвращении сырой магии, в росте страны фейри? Зачем мне это все, если Холод теперь зверь с чувствами и разумом зверя?

От мысли, что я ношу его дитя, которое он никогда не увидит и не узнает, у меня теснило грудь. Я сжимала руку Дойля, не в силах поднять на него глаза — я не знала, что он в них увидит, не могла уже понять собственных чувств. Я люблю Дойля, по-настоящему люблю, но Холода я люблю тоже, и так радостно было думать, что оба они — отцы моих детей!

Дойль заговорил низким глубоким голосом, льющимся патокой или темным медом, густым и сладким, только в словах его не было ничего сладкого:

— Я Тараниса убью за тебя.

Я покачала головой:

— Нет.

Я уже об этом думала. Я знала, что Дойль это сделает: стоит мне пожелать, и он попытается убить Тараниса и даже, вероятно, сумеет это сделать. Но я не могла допустить, чтобы мой возлюбленный, чтобы будущий король убил Короля Света и Иллюзий, короля противоборствующего двора. Между нами сейчас нет войны, так что даже те среди сидхе Благого двора, кто считает Тараниса безумным или даже негодяем, не простят его убийства. Дуэль — куда ни шло, но не убийство. Дойль вправе вызвать короля на поединок, об этом я тоже подумала. И даже повертела в голове эту мысль — но я видела, на что способна рука власти Тараниса. Он владеет рукой света, способной сжечь плоть, и совсем недавно едва не убил Дойля.

Мне пришлось отбросить все мысли о мщении руками Дойля, когда я взвесила риск потерять и его.

— Я капитан твоей стражи, и даже по должности обязан отомстить за твою и за свою честь.

— Ты говоришь о дуэли?

— Да. Он не заслуживает чести защищаться с оружием в руках, но если я его убью тайно, начнется война между дворами, а мы такого допустить не должны.

— Да, — сказала я. — Не должны.

Тут я посмотрела ему в глаза. Он прикоснулся к моему лицу свободной рукой.

— Твои глаза горят в темноте собственным светом, Мередит. Зеленые и золотые кольца света сияют на твоем лице. Твои чувства тебя предают.

— Я хочу его смерти, это правда, но уничтожать из-за него нашу страну? Нет. Я не допущу, чтобы нас выгнали из Соединенных Штатов из-за моей поруганной чести. В договоре, по которому наш народ уже три века живет здесь, есть всего два пункта, нарушение которых влечет наше изгнание: мы не должны затевать междоусобных войн на американской земле и не должны позволять людям поклоняться нам как богам.

— Я знаю, Мередит. Его подписывали при мне.

Я улыбнулась, и тут же подумала — как странно, что я еще могу улыбаться. Улыбка увяла, но я решила, что ее появление обнадеживает.

— Ты и подписание Великой Хартии застал.

— Хартия Вольностей — дело людское, к нам она отношения почти не имеет.

Я сжала его руку:

— Я просто к слову сказала, Дойль.

Он улыбнулся и кивнул.

— Туго соображаю, слишком перенервничал.

— Я тоже, — сказала я.

Открылась дверь у него за спиной. На пороге показались двое — высокий и низенький. Шолто, Царь Слуа, Властелин Всего, Что Проходит Между, ростом не уступает Дойлю, и волосы у него так же спадают гладкой завесой до пят, только не черные, а белокурые, а кожа у него лунно-белого цвета, как моя. Глаза у Шолто трех оттенков желтого с золотом, как будто соединили цвет осенних листьев с трех разных деревьев и оправили его в золото. Глаза у него всегда были прекрасны, а красотой лица он не уступит ни одному сидхе любого из дворов, за исключением потерянного для меня Холода. Футболка и джинсы, надетые ради маскировки, когда он отправился меня спасать, облекали тело, на вид столь же прекрасное, как лицо, но я знала, что хотя бы частично это иллюзия. На груди и животе Шолто, от верхних ребер и ниже росли щупальца — поскольку, хотя мать его принадлежала к высшей аристократии сидхе, но отец был ночным летуном, одним из слуа — последней Дикой охоты страны фейри. То есть последней до возвращения сырой магии. К нам снова возвращаются существа из легенд, и одной Богине известно, что уже ожило и что еще оживет.

Если Шолто не надевал плащ или пиджак, под которыми щупальца не разглядеть, он скрывал их с помощью магии — гламора. К чему пугать медсестричек? Он всю жизнь совершенствовал умение скрывать свои особенности, и так его отшлифовал, что рискнул отправиться меня спасать. А выйти против Короля Света и Иллюзий, защищаясь одной лишь иллюзией — дело непростое.

Шолто мне улыбался — такой улыбки я не видела у него на лице, пока в машине «Скорой» он не взял меня за руку и не сказал, что знает о своем отцовстве. Это известие словно смягчило немного жесткость, всегда присутствовавшую в его красивых чертах. Он казался буквально новым человеком.

А Рис был серьезен. При росте в пять футов шесть дюймов он самый низкорослый из знакомых мне чистокровных сидхе, а кожа у него лунно-белая, как у Шолто или у Холода, или у меня. Рис избавился от фальшивой бороды и усов, которые нацепил, спускаясь в холм Благих. В Лос-Анджелесе он вместе со мной работал на детективное агентство, и ему всегда нравилось переодеваться и гримироваться, да и получалось это у него лучше, чем наводить иллюзии. Впрочем, скрывать с помощью иллюзии отсутствие одного глаза он умел. Уцелевший глаз у него трехцветно-синий и по красоте не уступит глазам ни одного сидхе, но на месте левого глаза — только белые шрамы. На людях Рис обычно носит повязку, но сегодня он был без нее, и мне это понравилось. Сегодня мне хотелось, чтобы лица моих стражей ничего не скрывало.

Дойль подвинулся, чтобы Шолто мог целомудренно поцеловать меня в щеку. Шолто не входил в число моих постоянных любовников. Мы всего раз были вместе, но, как давно известно, одного раза бывает достаточно. Он стал отцом — хотя бы отчасти — ребенка, которого я ношу, но привыкнуть друг к другу мы не успели, разве привыкнешь за одно свидание? Надо сказать, для одного свидания там событий было через край, и все же мы еще мало знали друг друга.

К кровати подошел Рис, встал в ногах. Спадавшие до пояса белые кудри у него были собраны в хвост, в гармонии с джинсами и футболкой. И никакой улыбки на лице, что на него не было похоже. Когда-то его звали Кромм Круах, а еще раньше он был божеством смерти. Он не сказал, каким именно, хотя почва для догадок у меня имелась. Но Рис утверждает, что Кромм Круах — бог достаточно могущественный, и других титулов ему не надо.

— Кто пошлет ему вызов? — спросил Рис.

— Мередит мне запретила, — сказал Дойль.

— А, отлично, — обрадовался Рис. — Значит, пошлю я.

— Нет, — тут же сказала я. — И вообще, ты же боялся Тараниса?

— Боялся. Может, и сейчас боюсь, но такое с рук спускать нельзя, Мерри.

— Почему? Из-за твоей уязвленной гордости?

Он укоризненно на меня глянул:

— Ты могла бы лучше меня знать.

— Тогда его вызову я, — сказал Шолто.

— Нет, — повторила я. — Никто его не вызовет на дуэль и не попытается убить как-то иначе.

На меня уставились все трое. Дойль и Рис знали меня достаточно хорошо, чтобы задуматься — догадались, что у меня есть что-то на уме. Шолто не успел еще меня изучить, так что просто разозлился.

— Нельзя оставлять безнаказанным такое оскорбление, принцесса. Он должен за него заплатить!

— Согласна. Но поскольку он прибег к помощи закона людей, обвиняя Риса, Галена и Аблойка в изнасиловании своей подданной, мы поступим так же. У нас есть образец его ДНК, и мы обвиним его в изнасиловании.

— И что, его посадят в тюрьму для смертных? — фыркнул Шолто. — Даже если он подчинится приговору, кара за его преступление будет недостаточной.

— Да, недостаточной, но в рамках закона мы можем добиться только ее.

— Закона людей, — уточнил Шолто.

— Да, закона людей, — кивнула я.

— По нашим законам, — сказал Дойль, — мы вправе вызвать его на поединок и убить.

— Что меня вполне устраивает, — поддержал Рис.

— Изнасиловали меня, а не вас. И я, не вы, стану королевой, если мы не дадим нашим врагам меня убить. Я, а не вы, решу, как будет наказан Таранис. — Голос у меня на последних словах слишком поднялся; пришлось прерваться и сделать пару глубоких вдохов.

Лицо Дойля осталось непроницаемым.

— Ты что-то задумала, моя принцесса. Ты уже просчитываешь, как обратить это нам на пользу.

— На пользу нашему двору. Неблагой двор, наш двор, веками очерняли в людских глазах. Если нам удастся добиться публичного судебного процесса над королем Благого двора по обвинению в изнасиловании, мы наконец убедим людей, что не мы вечные злодеи.

— Речь королевы, — сказал Дойль.

— Речь политика, — откликнулся Шолто, и комплиментом это не прозвучало.

Я наградила его соответствующим взглядом.

— Ты ведь тоже правитель. Ты правишь народом своего отца. И что, ты обречешь свое царство на гибель, лишь бы отомстить?

Тут он отвернулся; на лбу появилась морщинка, выдававшая его гнев. Но как бы ни был обидчив Шолто, с Холодом ему не сравниться — вот кто дал бы ему сто очков вперед.

Рис шагнул ближе, тронул меня за руку — за ту, в которой не было иглы капельницы.

— Я бы сразился за тебя с королем, Мерри. Ты это знаешь.

Я взяла его за руку и взглянула прямо в трижды-голубой глаз.

— Я больше никого не хочу терять, Рис. С меня довольно.

— Холод не умер, — сказал он.

— Он теперь белый олень. И мне сказали, что он может остаться оленем на сотню лет, а мне тридцать три и я смертная. До ста тридцати трех мне не дожить. Он может вернуться в прежний облик, но для меня будет слишком поздно. — В глазах у меня жгло, горло сжалось, и слова с трудом протискивались сквозь гортань. — Он никогда не возьмет на руки своего ребенка, не станет ему настоящим отцом. Ребенок вырастет до того, как у Холода появятся руки, способные его держать, и рот, способный говорить о любви и отцовстве.

Я откинулась на подушки и перестала сопротивляться слезам — цеплялась за руку Риса и плакала.

Дойль встал рядом с Рисом и прижал ладонь к моей щеке.

— Если бы он знал, что ты так будешь по нему горевать, он бы больше боролся.

Я сморгнула слезы и посмотрела в черные глаза.

— О чем ты говоришь?

— Мы оба видели одинаковый сон, Мередит. Мы знали, что одному из нас придется пожертвовать собой ради возрождения мощи волшебной страны. Один и тот же сон одновременно.

— И никто из вас мне не сказал, — обвиняющим тоном констатировала я. Лучше злиться, чем плакать.

— А что бы ты сделала? Бесполезно спорить с выбором богов. Но жертва должна быть осознанной и добровольной, сон это ясно говорил. Если бы Холод знал, что ты о нем станешь горевать больше, он бы сильней противился, и тогда ушел бы я.

Я покачала головой и забрала у него руку.

— Разве ты не понимаешь? Если бы в зверя превратился ты, если бы я потеряла тебя, я бы плакала точно так же.

Рис сжал мои пальцы:

— Ни Дойль, ни Холод не понимали, что они оба, вдвоем, а не по одному — лидеры гонки.

Я выдернула руку из его ладони и сердито на него воззрилась, радуясь собственной злости: она была куда приятней всех других моих теперешних чувств.

— Дураки вы все! Как вы не понимаете, что я буду страдать по каждому из вас? Что среди близких мне нет ни одного, кого я могла бы потерять, кем могла бы рискнуть? Вы что, вообще не понимаете?! — Я на них орала, и это было куда лучше, чем рыдать.

Дверь снова открылась, и появилась медсестра, а за ней по пятам — врач в белом халате. Врача я уже видела. Доктор Мэйсон — педиатр, один из лучших в штате, а может и в стране; это мне тщательно втолковал присланный теткой адвокат. Интересно, что адвоката она прислала смертного, а не кого-то из придворных. Никто из нас не мог понять, что стоит за ее решением, но я подозревала, что она отнеслась ко мне так, как отнеслась бы к себе на моем месте. Она имела обыкновение убивать горевестников. Нанять нового смертного адвоката проблем не составляет, а бессмертных фейри слишком мало — так что она послала того, кого легче заменить. Впрочем, адвокат совершенно определенно заявил, что королева в восторге от моей беременности и сделает все мыслимое и немыслимое, чтобы я ее доносила. Включая оплату услуг доктора Мэйсон.

Врач сердито глянула на стражей.

— Я просила не волновать ее, господа. Это не шутки.

Пока врач отчитывала посетителей, медсестра, кряжистая женщина с забранными в хвост темными волосами, проверила мониторы и захлопотала надо мной.

Доктор носила широкую черную головную повязку, резко контрастировавшую с золотистыми волосами — из чего становилось ясно (по крайней мере мне), что цвет волос у нее не натуральный. Она была ненамного выше меня, но совсем не казалась коротышкой, наседая на моих стражей. Она сумела включить в поле своего неудовольствия и Риса с Дойлем у кровати, и Шолто в углу возле стула.

— Если вы будете расстраивать мою пациентку, вам придется покинуть помещение.

— Мы не вправе оставить ее одну, доктор, — пробасил Дойль.

— Я наш договор помню, а вот вы, видимо, забыли. Разве я вам не говорила, что ей необходим отдых, и ни в коем случае ее нельзя волновать?

«Договаривались» они явно где-то за дверью, потому что я ничего такого не слышала.

— Что-то не так с малышами? — спросила я, вдруг испугавшись. Лучше бы я продолжала злиться.

— Нет, ваше высочество, они вполне… — тут была едва заметная пауза, — здоровы.

— Вы что-то недоговариваете, — сказала я.

Врач с медсестрой переглянулись, и взгляд их мне не понравился. Доктор Мэйсон подошла к кровати, встав напротив мужчин.

— Я просто беспокоюсь о вас, как беспокоилась бы о любой пациентке с двойней.

— Я беременна, а не больна, доктор Мэйсон.

Пульс у меня зачастил, что тут же отразилось на мониторах. Мне стало понятно, почему мониторов вокруг больше обычного: если с моей беременностью что-то пойдет не так, у больницы будут неприятности. Найти особ выше меня по положению не так-то просто, и врачи побаивались. К тому же доставили меня в состоянии шока, с низким давлением, с пониженными прочими показателями, кожа на ощупь была холодная. Надо было убедиться, что сердцебиение не замедлится и прочие показатели не упадут еще больше. Но теперь мониторы фиксировали мою нервозность.

— Доктор, скажите все начистоту: ваша запинка меня напугала.

Она покосилась на Дойля, тот коротко кивнул. Мне это совсем не понравилось.

— Ему вы уже сказали?

— Отвлечь вас не удастся? — спросила она.

— Нет.

— Наверное, сделаем вечером еще одно УЗИ.

— Это моя первая беременность, доктор, но от подруг в Лос-Анджелесе я слышала, что на ранних стадиях беременности УЗИ так часто не делают. Мне сделали уже три. Что не так с детьми?

— Клянусь, что с вашими близнецами все хорошо. Насколько я могу видеть по данным УЗИ и показателям кровотока, вы здоровы и находитесь в начале нормальной беременности. Двойня беременность несколько осложняет и для матери, и для врача, — тут она улыбнулась. — Но ваши близнецы выглядят отлично. Клянусь.

— Будьте осторожней, когда произносите при мне слово «клянусь». Я принцесса фейри, а вы буквально ручаетесь своим словом. Думать не хочу, что случится, если ваша клятва окажется ложной.

— Вы мне угрожаете? — Она выпрямилась во весь рост и сжала в кулаках свисавшие с шеи концы стетоскопа.

— Нет, доктор, предостерегаю. Рядом со мной творится магия, порой даже в мире людей. Я просто хочу, чтобы вы и все другие люди, кто обо мне заботится, понимали, что даже случайно сказанные вами слова могут произвести очень своеобразное воздействие, если они сказаны поблизости от меня.

— Хотите сказать, если я чего-то пожелаю вслух, желание исполнится?

Я улыбнулась:

— Фейри не выполняют желания, доктор. Во всяком случае, мы не из тех фейри.

Она слегка смутилась.

— Я не хотела…

— Не страшно, — перебила я. — Но если вам случится дать слово и его нарушить, за вами может погнаться Дикая охота или начнут преследовать неудачи. Я не знаю, сколько магии увязалось за мной из волшебной страны, и не хочу, чтобы она случайно зацепила кого-то еще.

— Я слышала, что вы потеряли… возлюбленного. Я вам сочувствую, хотя поняла я, если честно, немного.

— Да и мы не все понимаем, — сказал Дойль. — Не зря сырую магию называют еще дикой.

Доктор кивнула, словно поняла его слова, и кажется, собралась уходить.

— Доктор, — позвала я. — Вам действительно нужно еще одно УЗИ?

Она с улыбкой повернулась.

— А нельзя ли мне попытаться уйти, не ответив?

— Конечно, можно, но вряд ли это меня к вам расположит. У меня уже осталась в памяти заметочка из-за того, что вы с Дойлем поговорили прежде, чем со мной.

— Вы сладко спали, и ваша тетя предложила мне поговорить с капитаном Дойлем.

— Причем именно она платит по счетам, — продолжила я.

Доктор возмутилась:

— Она ваша королева и, если честно, я еще не поняла, как следует реагировать на ее просьбы.

Я улыбнулась — язвительно даже по собственным ощущениям.

— Если ее слова показались вам просьбой, доктор, то она была с вами крайне любезна. Она королева и власть ее над нашим двором абсолютна. Абсолютные монархи ни о чем не просят.

Доктор снова ухватилась за стетоскоп. Нервный жест, могу поспорить.

— Пусть так. Как бы то ни было, она хотела, чтобы я обсудила положение дел с главным… — она подбирала слово, — мужчиной вашей жизни.

Я посмотрела на Дойля, не отошедшего от моей кровати.

— Королева Андаис назвала вам Дойля как главного мужчину в моей жизни?

— Она спросила, кто является отцом ваших детей. Разумеется, я пока не в силах ответить на ее вопрос. Я сказала ей, что проводить сейчас амниоцентез — значит усиливать риск для беременности. Но капитан Дойль с полной уверенностью заявил, что он один из отцов.

Я кивнула.

— Да, как и Рис, и лорд Шолто.

Врач удивленно моргнула.

— У вас двойня, а не тройня, принцесса Мередит.

Я повернулась к ней.

— Я знаю, кто отцы моих детей.

— Но вы…

Дойль вмешался в разговор:

— Она не то имеет в виду, доктор. Поверьте, пожалуйста, оба близнеца имеют несколько генетических отцов. Я не одинок.

— Как вы можете с такой уверенностью утверждать невозможные вещи?

— Богиня послала мне видение.

Она хотела возразить, но проглотила слова. Перейдя на другую сторону палаты к аппарату для ультразвуковых исследований, оставленному там после предыдущего осмотра, она надела перчатки; то же самое сделала медсестра. Они вытащили флакон с липким гелем — холоднющим, как я уже знала по опыту.

Доктор Мэйсон даже не поинтересовалась, не хочу ли я, чтобы мужчины вышли — она быстро сообразила, что на мой взгляд все они имели право здесь находиться. Не хватало только Галена, Дойль отослал его с каким-то поручением. Я сквозь сон слышала их приглушенный разговор, после которого Гален ушел. Я не подумала спросить, куда и зачем. Я доверяла Дойлю.

Медики подняли на мне рубашку, намазали холодным голубым гелем живот, потом врач взяла продолговатый датчик и стала водить им по животу. Я смотрела на размытую картинку на мониторе. Я уже достаточно к ней пригляделась, чтобы различить два пятнышка, две тени — такие маленькие, что они казались ненастоящими. Только быстрое трепыхание сердечек подсказывало, что это такое.

— Вот видите, с ними все в полном порядке.

— А зачем тогда столько раз смотреть? — спросила я.

— Честно?

— Да, пожалуйста.

— Потому что вы — принцесса Мередит Ник-Эссус. Я прикрываю задницу. — Она улыбнулась, и я улыбнулась ей в ответ.

— Действительно честно со стороны врача.

— Стараюсь, — сказала она.

Медсестра вытерла мне живот салфеткой и почистила датчик, пока мы с доктором глядели друг другу в глаза.

— Мы с персоналом уже не одну атаку репортеров отбили. За мной пристально следит не только королева. — Она опять схватилась за стетоскоп.

— Прошу прощения, что мой статус так все осложняет для вас и ваших помощников.

— Ну, от вас требуется только быть идеальной пациенткой, принцесса. Утром мы встретимся, а сейчас поспите или хотя бы полежите спокойно.

— Я постараюсь.

Она едва не улыбнулась, но в глазах сохранилась настороженность — она не слишком мне поверила.

— Что ж, на большее мне рассчитывать не приходится, но… — она повернулась к стражам, — не беспокойте ее! — И она погрозила им пальцем.

— Она принцесса, — сказал Шолто из своего угла, — и будущая королева. Если она хочет говорить на неудачные темы, что нам делать?

Доктор кивнула, опять потянув за стетоскоп.

— Я имела беседу с королевой Андаис, так что ваши трудности мне понятны. Постарайтесь заставить ее отдохнуть, разговаривать ей не стоит. Сегодня она получила свою долю потрясений, и я бы предпочла, чтобы она поспала.

— Сделаем все, что в наших силах, — ответил Дойль.

Она улыбнулась, но тревога из глаз не ушла.

— Ловлю вас на слове. Отдыхайте. — Она наставила на меня палец, словно в этом жесте было колдовство, что заставит меня подчиниться. Потом она вышла из палаты и медсестра вышла за ней следом.

— Куда ты отослал Галена? — спросила я.

— На розыски одной особы, которая, как мне представляется, может нам помочь.

— Что это за особа и откуда она? Ты не отправил его в одиночку в волшебную страну?

— Нет. — Дойль взял мое лицо в ладони. — Я не стану рисковать нашим зеленым рыцарем. Он один из отцов и станет королем.

— А как это будет выглядеть? — спросил Рис.

— Да, — присоединился к нему Шолто. — Как мы все сможем стать королями?

— Думаю, дело в том, что королевой будет Мерри, — ответил Дойль.

— Это не ответ, — сказал Шолто.

— Других ответов у нас пока нет, — сказал Дойль. Я посмотрела в его черные глаза и увидела разноцветные огоньки — отблески нездешнего мира.

— Ты меня зачаровываешь, — сказала я.

— Тебе нужно отдохнуть, ради детей, которых ты носишь. Позволь мне помочь тебе.

— Ты хочешь зачаровать меня с моего же разрешения, — тихо сказала я.

— Да.

— Не разрешаю.

Он наклонился ко мне; огоньки в глазах разгорелись радужными искрами.

— Ты мне веришь, Мередит?

— Да.

— Тогда позволь мне тебя усыпить. Клянусь, что ты проснешься куда бодрее, чем сейчас, а все проблемы будут еще дожидаться твоего решения.

— Ты не станешь решать без меня ничего важного? Обещаешь?

— Обещаю, — сказал он и поцеловал меня.

Он меня поцеловал, и вдруг перед глазами у меня остались только мрак и разноцветные огни. Словно вокруг летняя ночь, где горят светлячки — только светлячки красные, зеленые, золотые и… Я уснула.