"Борис Раевский. В нашу пользу (рассказы)" - читать интересную книгу автора

поспешно стал наносить ее, стараясь, чтобы слой получился ровным.
Вот обида: так бессмысленно терять время. Чапыжный, казалось, всем
своим существом чувствовал, как уходят секунды. Будто вода из наклоненной
бутылки - кап, кап, кап. Еще секунда, и еще, и еще... Добыть их было так
трудно, а терялись они до глупого легко.
Почти две минуты провозился он с лыжами. Но вот уже наложен новый слой
мази, застегнуты крепления.
"Ну? Как теперь?"
Он сделал несколько плавных, размашистых шагов, словно прислушиваясь к
лыжам. Еще несколько накатистых шагов. И сразу почувствовал: нет, не то.
Лыжи шли лучше, чем раньше, но все-таки... Та чудесная легкость, то
ощущение невесомости, "летучести", которое так радовало, так окрыляло в
начале бега, исчезло и не возвращалось.
Однако Чапыжный яростно шел вперед. Каждое движение давалось ему с
трудом. Но что делать?
Мимо проскочил швед Янсен, за ним норвежец с очень трудной фамилией,
которую Чапыжный все время забывал. Обоих их он давно обогнал. А вот теперь
они снова обошли его.
Напрягая все силы, Чапыжный продолжал упрямо идти вперед. Дышал он
хрипло. Тяжелые ноги плохо слушались. Но все-таки шел и шел...
В голове вдруг мелькнуло давнее воспоминание. Вот он - тринадцатилетний
парнишка - на ярмарке. Аттракцион - висящий шест. Он так отполирован, будто
смазан маслом. А может, и в самом деле смазан?!
Глеб пробует залезть и раз, и два, и три... Но, едва добравшись до
середины, под хохот толпы беспомощно съезжает вниз. Еще раз... Руки уже
дрожат, на щеках - багровые пятна. И опять неудача. Чуть не плача, впервые в
жизни так остро ощущая свою полнейшую беспомощность, убежал он тогда с
ярмарочной площади.
И сейчас Глеб чувствовал примерно то же - и горечь, и бессилие, и
злость. А до финиша еще километров пятнадцать...
"Нет, так не дойти. Хочешь не хочешь, а надо опять... Надо..."
От злости и обиды гулко стучало в висках. Так горько снова сходить с
лыжни, снова терять драгоценные минуты. А их ведь в запасе уже совсем
немного. Чапыжный не знал точно, сколько. Но, вероятно, не больше
двух-трех...
Он сошел с лыжни и возле высокой медноствольной сосны стал опять
лихорадочно сдирать ножом мазь и снег. Работал торопливо, даже не видел, что
творится вокруг. Не видел, как к нему подошла группа болельщиков. Они
окружили его, сочувственно цокая языками и покачивая головами. Один из них,
корреспондент финской спортивной газеты, подступил почти вплотную и что-то
сказал.
- Отодвиньтесь, - хрипло пробормотал Чапыжный, ни на секунду не
прекращая растирать мазь.
Финн не понял.
- Отойдите, - Чапыжный жестом показал, чего он добивается. Финн сделал
шаг назад.
- Еще! - нетерпеливо крикнул Чапыжный. И финн послушно сделал еще шаг
назад.
Только сейчас он понял: этот, похожий на задиристого мальчишку,
советский лыжник опасается, чтобы кто-либо не подумал, будто ему оказывают