"Феликс Рахлин. Грудь четвертого человека " - читать интересную книгу автора

Феликс Рахлин

Грудь четвертого человека

Мы выросли в насквозь промуштрованной стране.
"/Россия - страна не земледельческая и не торговая, а военная, ее
призвание - быть грозою мира/", - определил Николай Второй - и был
совершенно прав. Николая прогнали, возможно, еще и потому, что он не сумел
реализовать это призвание с наибольшей полнотой. С такой, как это сделали
большевики во главе с Каннибалиссимусом всех времен и народов.
Мой папа был человек тишайшей профессии: экономист. Но политическую
экономию преподавал в военных вузах, состоял в кадрах
Красной Армии и носил командирскую форму: штаны-галифе, сапоги,
гимнастерку с тремя "шпалами" в петлицах, скрипучую портупею. И даже когда
его выгнали "за троцкизм", продолжал донашивать военную одежду, предпочитая
ее штатской.
Даже у мамы, которая к воинской службе никакого отношения не имела, был
именной, даренный начальством браунинг. Стрелять она не умела, звука
выстрелов боялась, но оружие с патрончиками, похожими на пипки свифтовых
лилипутов, хранила в ящике книжной этажерки.
Когда начались репрессии 37-го года, папа, во избежание неприятностей,
вышвырнул опасную безделушку вместе с хорошенькими патрончиками в тухлую
харьковскую речку Лопань. (Об этом более подробно рассказано в моих
"Записках без названия", книга 1-я).
Может быть, под влиянием пьянящего запаха портупеи, скрипа хромовых
отцовых сапог, ласкового тускловатого отсвета его кобуры, тревожного вида
крошечных маминых пулек, - я с детства полюбил маршировать. Но будучи
толстячком (во дворе меня добродушно и безжалостно называли "Пузя"), я делал
это хотя и старательно, однако неуклюже. Удовольствие было написано на моем
круглом, улыбчивом лице, когда мы, детсадовцы, вышагивали под музыку
раздрызганного пианино мимо большого зеркала в комнате для занятий по
"ритмике".
Шагистика, строй, речевки - все это было знамением времени.
Некоторые на том даже свихнулись. До войны в Харькове жил Миша -
городской сумасшедший. Всегда небритый (как ныне - Арафат!), в
красноармейской шинели, в защитного цвета фуражке-"сталинке" и калошах на
босу ногу целыми днями слонялся он по аллеям городского парка, выпрашивая
подаяние. Шаркающей походкой подойдет, бывало, к отдыхающим на скамейках,
протянет сложенную лодочкой ладонь - и просит:
- Больной. Дай копейку!
Это означало, что больной - он, а копейку ему обязаны дать вы.
Некоторые давали, другие пытались вывести попрошайку на чистую воду:
- Миша, не притворяйся!
Не дождавшись милостыни, он равнодушно и спокойно отходил прочь - и тут
же шел к следующей скамейке все с той же просьбой:
- Больной. Дай копейку!
Ходила легенда, будто в детстве и юности он хотел учиться игре на
скрипке, но самодуры родители запретили - оттого-де бедняга и повредился
умом. Другие рассказывали о несчастной любви, но и тут рассказ замыкался на
страсти к музыке. Ее Миша и впрямь обожал, особенно военную. Стоило ему