"Борис Рахманин. Письмо (фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

даже стихами был он воспет, скромный труженик на поприще доставки
корреспонденции. Из стихов можно сделать вывод, что почтальоном он служил
еще в те времена, когда нужно было стучаться в каждую дверь.
Все основания имелись у Петухова, чтобы стать Почтмейстером. Синклит,
определяющий достоинства каждой кандидатуры на этот пост, ни секунды не
колебался. Ведь Петухов разносил почту и в осажденном Ленинграде. Брел по
сугробам, из которых порой торчала чья-то грозящая пальцем застывшая рука;
тащил за собой санки, нагруженные сумкой с письмами. О-хо-хо, вряд ли даже
белозубый Боббу Симон смог бы вызвать хоть какое-то подобие улыбки у
людей, долго не открывавших на настойчивый стук почтальона дверь. Да и сам
Боббу Симон - смог бы он улыбаться в продутом февральскими ветрами,
холодном и голодном городе на Неве? Смог бы он улыбаться, вручая
закутанным в разные тряпки, в одеяла больным людям извещения о сложивших
голову сыновьях? Отпрыск Петухова - Георгий, Гоша - тоже был в то время на
передовой, где-то не очень далеко от дома. Но писем не слал. Не слал...
Всеми силами сопротивлялся рассудок Гавриила Васильевича страшной тревоге.
А вот супруга его Тамара, та наоборот... Она была мужественнее его,
теперь-то он это понимает. "Только бы без вести не пропал, - говорила она
угрюмо, - этого я не перенесу. Если уж суждено Гоше погибнуть - так на
глазах товарищей, в бою. Чтоб все знали, где его могила, куда прийти
поклониться ему, принести астры". Петухов сердился: "Что ты, ей-богу,
несешь? Поклониться, астры... Наш мальчик воюет, ему не до писем". "Только
бы без вести не пропал, - повторяла она, словно в забытьи, - он человек,
солдат, сын мой, кровь и плоть моя, как же это - без вести? Как снег
растаял? Как лепесток осыпавшийся истлел?" Да, Тамара была мужественнее
его. Надо же, ведь женщина, мать, а... Сам-то он, Петухов, точному, не
подлежащему сомнению факту, похоронке, заверенной ротным писарем,
предпочитал эту неопределенность. Она давала ему хоть какую-то надежду,
отдаляла возможную трагедию. "Нет, нет, просто ему не до эпистолярного
жанра сейчас, не до писем Гоше... Огонь, смерть кругом..."
К тому же, если быть точным, не только траурными извещениями была набита
сумка Петухова-старшего. Несмотря ни на что, люди писали друг другу о том,
о сем, беспокоились о здоровье, сообщали новости-: "Были на премьере очень
веселой оперетты о моряках-балтийцах..."; "Ходили в пятницу к Неве, по
воду. Бомбы пробили во многих местах лед, хорошо, не нужно долбить
проруби..."; "Слышали по радио сообщение об отважном летчике Александре
Бессонове. Неужели - ваш Саша? Поздравляем!.." Были и другие письма.
Кому-то предлагали срочно явиться на призывной пункт, имея при себе
кружку, ложку, полотенце и смену белья; кого-то просили немедленно вернуть
в библиотеку задержанный сверх положенного срока второй том А. С. Пушкина.
Но больше - что поделаешь? - было присланных с передовой одинаковых
скорбных пакетов. И всякий раз, получив в почтовом отделении, в бюро
доставки толстенькую пачку этих пакетов, Петухов, быстро-быстро, судорожно
сдерживая дыхание, просматривал адреса на них, нет ли знакомого, его
собственного адреса. Нет! Ну и слава богу! Ну и... Радость эта казалась
нечистой, украденной у кого-то, кто-то другой, значит, получил вместо него
бумагу с черной траурной каймой по краю. Не выдерживая иной раз жестокого
напряжения этих минут, Гавриил Васильевич опускался на пол, на землю, где
стоял, - ноги подкашивались - и громко, навзрыд плакал. Медленно шли мимо
него люди, поглядывали, вздыхали, не спрашивали, что случилось. Мало ли