"Богомил Райнов. Тайфуны с ласковыми именами ("Эмиль Боев" #6)" - читать интересную книгу автора

имеют чисто декоративное назначение - их массивные кожаные переплеты
должны придавать обстановке старинный и ученый вид. Как мне удалось
установить после беглого осмотра, это в основном сочинения на латыни,
учебники да справочники прошлого века по садоводству. И поскольку у меня
нет намерения погружаться в справочную литературу по садоводству, а шторы,
как уже было сказано, спущены, я позволяю себе покинуть библиотеку,
проникнуть в темный интерьер спальни и сквозь щелочку между занавесками
устремить взгляд на соседнюю виллу.
Обычно в этот час освещены лишь два широких окна холла, подернутые
молочной дымкой муслиновых штор; а то и с полной отчетливостью
раскрывающие внутренность помещения. Обстановка старинная, роскошная,
много массивной мебели и хрупкого фарфора. И среди этой роскоши худощавый
пожилой мужчина, на которого направлена моя авторучка - подзорная труба.
Землистого цвета лицо, изрезанное мелкими морщинками, имеет болезненный
вид. Вообще-то Горанов, как видно, относится к тому типу людей, которые в
любой момент готовы отдать богу душу, однако, отмеченные такой
готовностью, они способны прожить столько, что за это время успевают
переселиться на тот свет все их близкие. Ему наверняка уже перевалило за
шестьдесят, но, несмотря на седину и потускневший взгляд, он едва ли
достиг следующего десятка. Рубленые складки образуют на его лице гримасу
недовольства или страдания, словно его изводит не очень сильная, но
непрекращающаяся зубная боль.
Одетый в поношенный халат вишневого цвета, он обычно читает газету, лежа
на диване, или медленно ходит взад-вперед, словно вымеряя длину холла.
Когда длина холла его не интересует, он убивает время за картами. Его
единственный партнер в этих случаях - Пенев.
Пенев тоже с виду анемичный и болезненный, но до старости ему еще далеко -
по уже имеющимся у меня сведениям, вот-вот стукнет сорок. Что касается
данных о его лице, длинном и бескровном, то они весьма смутные, так что вы
легко могли бы несколькими годками ошибиться в ту или другую сторону. Во
всем его облике сказывается что-то острое: в крутом изломе бровей, в носе,
вытянутом, словно птичий клюв, в заостренном подбородке, в колючем взгляде
маленьких черных глаз. В углу бледных, бескровных губ неизменно торчит
сигарета. Незажженная сигарета. Иногда он ее вынимает изо рта и бросает в
пепельницу, но вскоре на ее месте появляется новая, тоже незажженная.
Видимо, Горанов не разрешает ему курить. А может, врачи не разрешают.
Иногда старик резко оборачивается и глядит в окно, а порой и Пенев следует
его примеру, словно за темным окном таится нечто неведомое и нежеланное.
Потом игра продолжается. Продолжается обычно до одиннадцати, когда оба
бросают карты, а побежденный выкладывает какой-нибудь банкнот. Покидая
холл, партнеры гасят свет. Этим привычный спектакль кончается.
Пустой и досадный спектакль, вполне под стать этому тихому и сонному
месту, где при необходимости вы могли бы несколько успокоить свои нервы
или расстроить их еще больше. И вполне под стать милому старому Берну, где
после восьми часов улицы пустеют и где единственно возможное приключение
состоит в том, что Бенато прольет на ваш костюм миланский соус или прожжет
вам рукав своей сигаретой.
Прошло целых две недели, пока однажды утром случилось нечто необычное. У
моей двери раздался звонок. Не у черного хода, куда мои поставщики
приносят продукты, а у парадного. Открыв, я оказываюсь лицом к лицу с